Несущий винт монотонно гудел, рассекая густой туман. Погода была не летная, но  вертолет направлялся прочь из города. Холодные капли дождя ползли по стеклу.
«Это не апокалипсис. Это обычный день. Такой же, как вчера. Такой же, как  год назад…»
За штурвалом сидела молодая женщина. Сольвейг Рейн, так ее звали.
В термосе плескался горячий чай с медом. Пилот отпила глоток и бережно закрутила крышку. Пальцам было уютно в черных кожаных перчатках.
Ее глаза смотрели вниз, разгадывая сквозь белесую пелену тумана змею автострады.
До инцидента, который все называли апокалипсисом, у нее была обычная жизнь с обычной работой, строгим дресс-кодом и цейтнотами. Да, жизнь казалось обычной. Разве что на жизнь, собственно, приходилось слишком мало времени: оно целиком уходило на работу.
Качество ее жизни можно было значительно улучшить, откажись она от вредных мыслей. Но заставить себя мыслить иначе она не могла, как не могла воспринимать мир по-другому.
Мир-то трещал по швам. Окружающие ее люди не замечали этого. Они ели, пили, спали, работали и не видели ничего кроме себя. Заметить другого они могли разве что на стоянке, где кто-то «припарковался как идиот». Или на работе, за послеполуденным чаем и обсуждением чужих карьерных перспектив в соотношении к собственному креслу, вмещавшему седалище, бесспорно достойное лучшего места.
Мир трещал по швам, а никто не видел. Ресурсы стремительно кончались, один финансовый кризис следовал за другим, локальные конфликты начинались и разрешались политическим закулисьем, унося незаметно для всех жизни сотен людей, а общественная мораль – основа человеческой культуры,- она извратилась до абсолютного эгоизма, который возводился в идол и ставился на коммерческий поток. Сольвейг понимала, что долго так продолжаться не может. Сольвейг чувствовала, что человечество больно, смертельно больно. И скоро оно начнет конвульсировать в последнем каннибалистическом припадке. Все так же, не видя. Так и не поняв.
Сольвейг была уверена, что скоро быть третьей мировой войне. Это было бы логично. Более чем логично –это было бы естественным следствием патогенеза всеобщей деградации.
Она не хотела попасть во всеобщую мясорубку, которую предчувствовала. Поэтому на протяжении многих лет она готовила себя. Все думали, она упорно занимается фитнесом. Нет. Сольвейг тренировалась дома, так что ее никто не видел. Беговая дорожка, боксерская груша, сложная альпинистская стенка. Приседания, отжимания. С утяжелением. Повторение –сотни раз. Были растяжения. Были вывихи. И были часто. Телосложение у нее хрупкое. «Слишком эластичные связки. Тонкие кости. Нагрузки противопоказаны категорически». Сольвейг кивала врачам, но продолжала. Она должна быть готова, когда час придет. С упорством она изучала литературу по навигации, книги по выживанию в экстремальных условиях, изучала оружие и военную технику.  Сольвейг была истинным параноиком. Что ее и спасло.
То, что происходило с миром сейчас, не было войной. По крайней мере в общепринятом понимании. Ведь в войне всегда есть две стороны . А тут сторона была одна –все человечество.
Сольвейг усмехнулась.
«Это не апокалипсис. Просто человечество показало свое истинное лицо»
Как бороться с ордами зомби она не знала. Она не была медиком или биологом и вакцины от этого ужаса создать не могла. А может, и не стоило ее создавать. Может, стоило ждать, пока планета не очистится от всей этой скверны, что ее заполонила, гордо именуя себя венцом творения. Сольвейг знала только что должна выжить. Именно поэтому с началом беспорядков она устремилась в городское отделение спецназа. Там она нашла оружие, там же нашла вертолет. Передвигаться по воздуху было безопасно и относительно быстро.
Robinson R44. Надежный и простой поршневый вертолет. Изящный, легкий. Может летать на АИ-95 в случае необходимости. И необходимость имела место быть: где достать авиационный бензин Сольвейг не знала. Пыталась сделать это в аэропорту, но не смогла и приземлиться из за зомби, которые там все заполонили. Дубаи, Тайланд Бразилия. Туристический сезон. И, как следствие,  -толпы зомби, истекающих ботаксом, яростно махающие руками с наращенными когтями  и ломающие без того едва волокущиеся ноги на шпильках. Печально, очень печально.
Свой путь Сольвейг держала на военную базу, надеясь пересесть в военный вертолет, напичкать его до отказа взрывчаткой и боеприпасами и после двинуться на юго –запад. Прочь из города, прочь из страны.
Немного снизившись, Сольвейг заметила заправку. Она бы предпочла остановиться где-нибудь подальше от города, но, увы, топлива у нее оставалось очень мало.
Посадив вертолет, она направилась в сторону заправки. На поясе висели гранаты, за спиной – автомат. Держа в руках пистолет, она медленно шла к зданию автозаправки: нужно было раздобыть канистру. Если повезет –две, одну –про запас. У двери Сольвейг остановилась. Ей показалось, что внутри кто-то был. Не опуская пистолет, она прокричала:
-Эй, есть кто живой?
Если есть –не пристрелят с перепугу, когда она войдет. Если же нет –пристрелит она.

Отредактировано Сольвейг (2012-11-17 21:01:44)

     Двадцать семь. Мало и много. Чуть больше четверти века. Пусть века, но старости ещё нет. Зато есть и было много другого. Жизнь, смерть. И снова смерть. И опять. И сколько ещё раз, со счёта собьёшься. Джор и не считал. Он просто шёл. Точнее сказать, шёл, жевал и воображал. Ещё точнее – воображал стейк, который так мастерски и всегда так вовремя умела готовить его жена. А жевал кусок своего ремня. Из натуральной он кожи или нет – тоже не задумывался. Зачем? Так же бесполезно, как считать мёртвых.
     Норд шёл вровень с хозяином. Такой здоровенной псине и некоторые волки позавидуют. А может, какими-нибудь корнями волчара он и есть, плевать, что в каменных джунглях они не водятся, думал иногда Джор Рамирез ныне чуть больше четверти века от роду. Судьба у них такая: на пару искать всякую дрянь. Раньше это были наркотики, теперь что-то расплывчатое, что могло помочь выжить. «Кто-то» был уже почти вычеркнут из списка, но не потому что нашёлся, а потому, что вот уже почти месяц не находился и мог не найтись вовсе.
     А тогда – какое это было число? – нашлись сразу двое. Жена. Та, что умела готовить стейк. И стейк. Тот, что был недавно их сыном. Узнал по одёжке, больше было не по чему. Никогда он не думал, что поднимет на неё голос, а тогда поднял нож. Машинально, не задумываясь, что теперь особенно и нет смысла спасать свою жизнь. Наверное, нет. Однако, они шли, потом плелись. Сначала тупо, не осознавая ничего вокруг. Но их быстро привели в чувство. Маргарет была не единственной, кто вдруг полюбил нежареные стейки из людей. Далеко не единственной.
     Это была идея отца – отправить младшего сына в Европу «под крылом» более богатого приятеля. Плохая идея. Прямо-таки идиотская. Чем Европа лучше севера, Джор никогда не понимал и не понял со временем, что пророчили, провожая, родные. Маргарет?.. Женщины есть везде. Ему не понравилась эта страна. Нет простора, нет снега, да и ничего почти нет, к чему он привык с детства. Только собака, правда, не одна из тех, что были с ним на Аляске. Не так давно пришлось вспомнить всё, что было там. Не для соплепускания по былому, а для выживания. Разве что грабить заброшенные магазины и склады там не учили, впрочем, это оказалось просто.
     Наверное, от них несло бы канализацией, не будь здесь так холодно. Но если бы не несло канализацией, давно несло бы гнилью не только чужой, но и своей собственной. Крысы – не стейк, конечно, но привыкнуть можно ко всему. Жаль, последняя крыса была съедена в трёх днях пути отсюда.
     Джор резко остановился и вскинул голову. Пёс сделал это на шаг раньше хозяина. Звук не казался незнакомым. Но он указывал на то, что «кто-то» существует. Хотя бы один «кто-то».
     Поглядев на пса, он двинулся в обход здания, позади которого услышал гул винта. То есть сам был позади, а вертолёт, видимо, приземлялся там, где был некогда вход. Прижавшись к стене, Джор осторожно выглянул из-за угла.
     Вертолёт. Рано. Чему ещё научились эти твари – неизвестно.
     Женщина. Рано. Они бывают обоих полов.
     Ноги не волочит. Разговаривает.
     Джор выплюнул ремень и сделал несколько шагов вперёд, выходя из-за угла.
     - Я есть. И ты есть. Не думал, что у кого-то здесь ещё найдётся годная машина,- заметил он, переводя взгляд на вертолёт и опуская ладонь на загривок пса, не отстающего от хозяина ни на шаг и теперь глухо рычащего с демонстрацией небольшой части внушительных челюстей – на всякий случай. Голос звучал хрипло – шутка ли, почти не говорить почти месяц – и акцент, разумеется, никуда не девался, тем не менее, получилось достаточно громко, чтобы она услышала и поняла, что перед ней не один из вставших мертвецов. Кто она такая? И почему не улетела отсюда к чёртовой матери, раз вертолёт на ходу?
     Здание… Здесь была автозаправка. С недавних пор, надо думать, с полным самообслуживанием.
     - Топливо ищёшь?

Отредактировано Джор (2012-11-17 23:16:50)

Мотор глох. Мотор журчал. Нет, блин, он пердел, как дедушка в доме престарелых, этот железный гад (не дедушка, мотор), делал всё – всё, мать его, чтобы не работать! А колымага, грёбаная, со стоянки того кретина, который не захотел её отдать за так, несмотря на творящуюся хрень… В общем в фильме «Форсаж» всё враньё. Если машину угнать – это не значит, что она будет крутая. Впрочем, Мартин на то и не рассчитывал. Он просто хотел выжить. И сохранить сухими штаны, а это, не свалив из города, сделать было нереально. Впрочем… Кто знает. Про штаны. Если эти штуки сошедшие будто из фильма с Йовович завелись не только там, но и даже… Ну допустим, во-он там.
Мартин сглотнул.
Он не Йовович. У него нет автомата и сисек. И если второе радовало, то первое заставляло… Нервничать.

Сбежать из дома. Когда он это сделал? Кажется после нового года. Рассорился с матерью… Пришедшей в полицейский участок. Она отказалась его забрать! Раньше всё было нормально, но...

- Мартин. Мальчик мой. Не может это больше продолжатся. Капитан Гисбл сказал, что ты всё отработаешь. Исправительные работы – это правильно. Ты поймёшь, что с обществом надо жить, а не… Оскорблять всех, и воровать для развлечения. Я не могу всю жизнь тебя опекать.  Не могу всю жизнь ходить к директору школы. Посчитай - десятой? Когда ты задерживался в одной школе более года?

Сука!
Нет, он любил маму, но…
Он же украл тупой эмэм дэмс. Просто чтобы подразнить того жирного ублюдка! Над ним все смеются, почему Мартину нельзя?!
Исправительные работы. Убирать дерьмо, чистить улицы, мыть машины…
Дерьмо!
А потом случилось.
Нет.
Случилось.
Когда он вернулся домой с очередной исправительной работы – мама решила не готовить ужин. Зачем – если он сам пришёл?
Убить он её не смог, да и нечем было. Просто удрал. И бегал по всему городу. Ото всех. Его хотели сожрать. Все.
Насилу добыл машину. Продавец подержек Маравас, решил нажиться на отчаянии. Что же… Пришлось дать ему в нос подвернувшейся под руку трубой, и вскочив в первую колымагу, убираться из города.
Забавно.
Мартин смог ударить живого человека.
Но не смог ударить зомби. Ни разу.
Бывает так – начинаешь чувствовать себя трусом.
Чувствовал.
На тормоз нажал в последний момент. Едва не влетев в заправочный бак. Где  стоял вертолёт.
Вертолёт. Отлично. Не хватает летающей тарелки.
И гномиков.
Нет, правда не хватает - тогда было бы ясно что всё это глюки.
А в отдалении кто… Люди?
Они ли?
А хрен его знает!
Юноша вцепился вспотевшими руками в руль, готовый в любой миг выжать.
Газ.
И задавить, задавить паскудин!

     Джор не успел бы ответить, даже если бы собирался. Убирать правую руку с рукояти тесака он не спешил. Снова послышался приближающийся шум, но уже другой машины. Эта, судя по звуку, была в худшем состоянии, чем вертолёт, или изначально неважного качества. Впрочем, ясное дело, что тут выбирать не приходится. Кинолог – теперь уже бывший, очевидно - резким движением стащил с головы капюшон, мешающий обзору. Не то чтобы хотелось облегчить кому бы то ни было поиск мишени на фоне снега, но если видишь противника, это уже даёт какой-то шанс. Хотя по сравнению с тем, чем можно стрелять, от тесака мало проку на расстоянии. В Маргарет-то попал, но до той было рукой подать, меньше, чем от стенки до стенки в небольшой комнате.
     Вряд ли мальчишка, сидящий за рулём колымаги, прибыл вместе с женщиной из вертушки. Не похожи они на спасательную команду по поиску выживших, да и в существовании таковых Джор был далеко не уверен, склоняясь к тому, что нет их, даже если были раньше.
     «Сбор погибших частей?»- в мыслях проскользнуло что-то, напоминающее удивление. То никого и нигде, а то сразу двое с транспортом. И ещё один без него, но с непонятно к кому обращёнными речами. Сумасшедший? Пока неясно.
     Пёс зарычал уже не просто предостерегающе, а с угрозой, будто поняв слова человека, вышедшего из здания заправки. А может, просто почувствовал и правильно воспринял то, что пальцы хозяина крепче сжали его шерсть.
     Зачем стрелять в живых? Мародёры? Нужны машины, чтобы свалить отсюда? Да и одно другому не мешает. Так или иначе, указание ценное. Для борьбы с теми, поднявшимися. Что центр у них в башке, Джор понял быстро.
    Предоставив женщине как обладательнице стреляющего предмета выяснять вопрос о вышибании мозгов с его помощью, он отбросил с глаз давно немытые и нестриженые волосы и неторопливо, внимательно огляделся, временами щурясь, защищаясь от яркого солнца. Он мог себе это позволить: при любом признаке опасности, даже могущем потом оказаться ложным, Норд даст знать. Джору пришлось за каким-то чёртом переехать в эту страну не сильно нужных ему «больших возможностей», но север успел научить его видеть даже белое на белом, если оно двигалось. А если не двигалось, «ему» достаточно отличаться цветом от окружающего фона и быть не слишком мелким для возможностей зоркого, но всё же невооружённого глаза. Может, и человека где-нибудь на ближайшей крыше или за углом разглядит. Или, если пушка достаточно серьёзная, стекло прицела, наверняка блестящее на таком солнце не хуже драгоценного камня.

Отредактировано Джор (2012-11-19 21:09:59)

Мир не потонул в очищающем огне, не возродился из пепла и не канул в Лету.
Мир восстал, показал себя извне, открывая свою истинную личину: гнилую, требующую еды и ... еще раз еды.
Йоханн Кох полностью оправдывал надежды Писателя: исполнительный, не требующий объяснений, закрытый и малоразговорчивый солдат внимательно следил за присутствующими и прибывающими. Последних становилось всё больше.
Мотор глох, пару раз чихнул, но продолжил свой нелегкий труд.
Перекрестие прицела выхватило лобовое стекло, неясное и перепуганное мальчишеское лицо. Живое.
Это позволило незнакомому парню существовать: будь на его лице хоть какие-то признаки болезни - патрон славной немецкой компании не замедлил бы встретиться с его лобной частью, разорвав коробку черепа и разбрызгав мозги по салону.
Девушка внизу не будет стрелять. Иначе бы сделала это уже раньше. Странный парень и собака... нет, Писатель будет быстрее. Он куда быстрее и проворнее, чем казался на первый взгляд.
Машина? Машина пугала. Машина настораживала. Прицел снайперской винтовки не сходил с лица парня.
Курить...
Очень хотелось курить, но сигареты кончились еще неделю назад.Сигареты издеваясь не нашлись на автозаправке, не нашлись в запасниках ближайшего разворованного магазинчика. Сигареты были сожраны одним из зомби, который лакомился бывшим работником автозаправки.
Кох отвлекся, бегло окинул окрестности в перекрестие прицела, почесал нос, в котором не было и капли арийского и вновь отыскал винтовкой машину.
Если парень сглупит - снайпер выстрелит.
Не в парня - в переднее колесо. А затем в бензобак.
Просто жизнь.
Просто выжить.

-Не хочу.
Ровный голос, которым мужчина рассуждал о необходимости выстрелить хоть кому-то в голову, заставил поежиться. Так говорят сумасшедшие: спокойно, уверенно, убежденно. Может он и свихнулся, насмотревшись на творящийся вокруг ужас. Может, для него все были теперь чудовищами.
-Я не мертва. Я разговариваю с тобой. Вместо того, чтобы вцепиться тебе в глотку как…эти. -Сольвейг мотнула головой в сторону города. Руки крепче сжали пистолет. Оружия она при нем не заметила. Но оскал не понравился. Собака рычала, ее хозяин, казалось, тоже не ожидал услышать о перспективе получить пулю в голову. Значит, его можно было не опасаться. До поры. А тесак в руке - это лучше, чем ничего.
-Откуда вертолет? А сегодня здесь многолюдно…
-Был спецназовский. Сейчас мой.- Сольвейг подчеркнула последнее слово. Обитатель заправки снял очки и улыбался. Было видно, что улыбался он часто. Наверное, раньше эти глаза искрились радостью.  Теперь же напоминали холодное прозрачное стекло, совершенно безжизненное. Бессонница? Измотанность? Пожалуй.  Они и привычка пошутить делали его чертовски похожим на помешавшегося.
-Ну, конечно, сегодня у нас всех день рождения. Прострелим в честь праздника друг другу головы?
Губы Сольвейг дрогнули в полуулыбке и опять застыли. И все же. Кто его знает, что это за черт.
Со стороны дороги до Сольвейг донесся мальчишеский голос.
- Эй! Если вы там живые, то всё путём, ага! Если нет, то не подходите ко мне хреновы уроды! Я вооружён!
Оборачиваться не стала. Было не по себе поворачиваться спиной к типу в дверях. По звуку голоса угадала расстояние –оно было достаточным. Через плечо она крикнула в ответ.
-Да все живые, все. И тоже вооруженные, если что.
Ребенок был подростком, наверняка запуганным, голодным и нуждающимся в поддержке взрослых. Это значило только одно: надо было заправляться и побыстрее улетать. Собаки, мужики, свихнувшиеся на простреленных головах и подросток, из которого разило страхом, как от мертвяков гнилью – это было слишком хорошей компанией, чтобы в ней надолго остаться живой.
-Ну так что, дашь ты мне заправиться или нет?
Спрашивала тихо и твердо. Брови на мгновение напряженно сошлись на переносице. Рука с оружием слегка дрогнула в кисти. Сольвейг старалась скрыть растущее беспокойство.

За первые три месяца после аварии на Чернобыльской АЭС погиб тридцать один человек, потом еще восемьдесят, почти полторы сотни перенесли лучевую болезнь, более ста десяти тысяч были эвакуированы. Почти сто пятнадцать тысяч. Сто пятнадцать тысяч человек – мужчин, женщин и детей, каждый из которых носил в себе частичку Чернобыля. Частичку Чернобыля каждый из ста пятнадцати тысяч мужчин, женщин и детей передал своим мужчинам, женщина и детям. Чернобыль будет жить вечно, передаваться из поколения в поколение, как старый семейный альбом или чайный сервиз. Когда-нибудь Чернобыль станет раритетом. Потом о нем забудут.
Я никогда не был в Чернобыле.
Во мне нет частицы Чернобыля.
Я бы уступил ему место.
Почти сто пятнадцать тысяч человек.
В этом не было смысла.

- Вцепиться в глотку как кто? Монстры? Как монстры. Чтобы стать монстром, не обязательно умирать, - говорил Писатель. – А он вооружен. Тот молокосос. И ему без разницы, кто из нас чудовище. И я тебе ничего не дам, потому что ты ничего не предложила мне взамен. Ничего. Ничего – это мало. Но я бы согласился на «что-нибудь».

Привлеченный звуком авиационной техники – работоспособной авиационной техники, – из придорожных кустов на обочину медленно, тяжело выбрался мертвяк. Невидимый и неслышимый для тех, кто собрался у заправки, он шел, шел, шел, шел. Подволакивал ноги. Шел, шел, шел, путался в изодранном подоле длинной, некогда бледно-розовой ночной рубашки и шел, шел, шел. Это была она. Старушка лет семидесяти. В левом плече торчала вязальная спица. Играло на солнце серебро небольшого католического крестика. Кожа на шее и груди – под крестиком – облупилась.
Мертвяк шел.

- К тому же, это автозаправка. И я не люблю собак, - чуть громче добавил Писатель.

Сто пятнадцать тысяч человек в один миг лишились дома. Для ста пятнадцати тысяч человек частица родного дома стала болезнью, болезнью передающейся не только половым путем. Дом стал болезнью.
Их было больше.
Теперь больше нас. Миллиарды, для которых дом стал болезнью. Дом, который возрождается в каждом из нас после смерти. Дом, который поглощает нас. Дом, для которого мы сами становимся домом.
Мы никогда прежде не были так близки.
В этом не было смысла.

Отредактировано Писатель (2012-11-22 23:43:13)

Прицел бесцельно переходил от куста к кусту, от заправки к шоссе. Пусто. Пусто. Боже, ты есть на небе?
Ответ, увы, не радовал - прицел нашел свою цель: медленную, гнилую, изрядно воняющую и жаждущую сожрать все теплокровное и не очень.
"Почему они жрут все живое? Зачем? Что будет тогда, когда они сожрут всё живое? Нужна ли им пища вообще?.."
Розовая грязная ночнушка. Это было безумно мило и трогательно. Это было так по-человечески просто и обыденно, что впору было пустить от умиления слезу. Йоханн Кох, унтер-офицер специального подразделения страны, которая больше не существует, прицелился, выбрав мишенью перекрестия голову некогда живого и, возможно, приятного в общении человека.
Её следует уничтожить. Следует убить эту старую мерзкую суку. Убить, чтобы она не убила людей у заправки.
Ценой звука. Ценой патрона. Ценой быть увиденным и рассекреченным.
Убить.
Не мы такие.
Жизнь.
Грязная. Голодная. Суровая. Настоящая.
Существо открыло рот, словно стремясь что-то сказать. Кох с отвращением вспомнил, как точно такая же тварь, умершая в возрасте куда моложе, чем нынешний представитель, едва не сожрала его еще в городе, заставив прибить себя стулом.
Жалость... осталось ли это чувство в мире вообще?
Возможно.
Снайперская винтовка немецкого производства, качественная и дорогостоящая техника, скрипнула, готовясь к неизбежному.
Патрон жалко.
Их так мало осталось.
Фаланга указательного пальца надавила на спусковой крючок, поддавшийся с легким щелчком.
Грянул выстрел.*
Кох выдохнул - на один патрон в обойме стало меньше.

*выстрел в голову зомби с летальным исходом последнего.

Ее звали Марта Стюарт. Как американскую телеведущую. Марта Стюарт торговала бензопилами. Мощная бензопила, думала Марта Стюарт, - это все, что нужно мужчине.
Они жили по соседству. Он, она и магазинчик, где Марта Стюарт торговала бензопилами.
В тот день, двадцать пятого, он видел ее мертвой. Марте Стюарт отрезали голову. Человек не способен отрезать сам себе голову. Марте Стюарт повезло. Она подтвердила теорию. На всю Германию нашелся один мужчина, который интересовался бензопилами больше, чем женщинами. Мертвыми.
Он не имел к этому отношения.
Писатель жил в одиночестве. Маленькая квартира, ничего лишнего.
Из дома он забрал самое нужное – плеер, комплект батареек к плееру, ножи метательные подарочные, набор шариковых ручек, блокнот и воспоминания о Марте Стюарт. Обезглавленной.
Тосковать было не о чем.

- Я люблю мясо. Я очень люблю мясо, - говорил Писатель. – Но тушенка? Сварочный аппарат? Этого недостаточно. Ты тоже хочешь предложить мне мясо? Предлагай, я подумаю, - Писатель смотрел на человека-Поводыря. Ему уже приходилось есть собачину. Жесткая. Писатель поморщился. – Не согласен.
Фраза закончилась выстрелом.
Писатель дернулся. Рука потянулась за пазуху, сама собой. И ничего не нащупала. Потому что второго выстрела не последовало. Пока еще.

Вслед за мертвой бабушкой показался мертвый дедушка. За дедушкой – бабушка, за бабушкой – дедушка. Пятнадцать или около того привлеченных громкими звуками мертвяков показались из кустов на обочине. Они шли медленно, размеренно, пошатываясь. Писатель не знал, что они видели. Писатель знал, что они слышали. Они слышали все. Прекрасно слышали.
Писатель не знал: недалеко от заправочной станции, в пригороде отцы города построили дом – очень уютный дом – для предыдущих отцов города. Сегодня отцов отцов города выписали. К сожалению, не под подписку о невыезде. С локтевых сгибов некоторых до сих пор болтались обрывки капельниц.
Мертвяки шли.
- Йоханн! – крикнул Писатель.
Мертвяки. Целое акционерное общество.
Рука вновь нырнула за пазуху. Чудесная бразильская интерпретация чудесного американского изобретения. В нем практически ничего не осталось от первоисточника – Кольта, того самого, знаменитого.
Мертвяки шли.
Мертвяки двигались.
Целое акционерное общество. Хватит на каждого.
- Еще гости.
Совсем близко.
Писатель не двигался.

Отредактировано Писатель (2013-12-28 20:46:07)