Жилое крыло

    - Да, пойдет, - кивнул Вацлав. – Нет, не пойдем. Мы, сыны родины, не пойдем. Мы, сыны родины, - побежим. Потому что мать-отчизна призвала и потому что кто-то должен защищать интересы родины. И ты на меня не смотри так, Селесте, - от целительницы он и впрямь отвернулся. Смотреть на плохо заживающий кусок мяса там, где была рука – рука, привыкшая держать меч, было невыносимо. Вацлав смотрел на штанину. Смотрел так яростно, что нога под ней, небось, начала дымиться.
    - Всех Император не убьет. Те, кто присягнут ему заново; те, кто не станут сопротивляться, – выживут. А удивляться тут нечему. Там, где война, - там смерть. Там люди умирают. Там люди гибнут – и правые, и виноватые, и сильные, и слабые. И дети, дети тоже гибнут. А война такая – жестокая. Или ты сегодня убил, или завтра убили тебя. С девками на войне, Селесте, знай же – не церемонятся. Сперва пустят по кругу, потом прибьют. Не спросят, сколько девке лет – двадцать или десять вчера исполнилось. Насильничать Император не позволит. Тем они и славятся, ван Фризы, совестливостью.
    Целительница перешла к повязкам, и Вацлав решил, что с него хватит. Довольно, наговорился оборотень.
    - Ошибся я, - признал капитан имперской гвардии. – Лучник ты хреновый, да и человек – сразу видно – безответственный. Уходи. Уходи сейчас и моли Бога, чтобы тебя не вспомнили. На других тебе плевать – это видно. Ну что? Не будем обременять тебя непосильным заданием. Вон пошел!
    Последнюю фразу бросил сквозь зубы, «крысы для Величеств с Высочествами» стали последней каплей. Кое-как извернувшись, Вацлав ударил – ударил локтем левой руки под ребра; злой, сосредоточенный сейчас он ненавидел Эбельта. Нет, не солдат его хвостатожопье, не знает, что такое долг, слыхом не слыхивал, что такое родина.
    Может, и не плохой он человек, а никто – никто! – не посмеет оскорблять при нем, капитане имперской гвардии, Императора, Императрицу и принцессу Констанцию.
    Культя сама по себе взорвалась болью, в кой-то веки боли Вацлав не чувствовал.
    Убьет. На войне, так уж сложилось, самый опасный огонь – дружественный.

Расколотая Гора. Малая гостиная.

- Но мы же не можем вечно убегать, - развела руками императрица. Она смотрела в центр стола, как будто и не здесь была мыслями. Голос у нее был тихий, бесцветный. Все силы, все мужество уходили на то, чтобы бороться с самой собой – внутри, невидимо для ее семьи. Уж не шутит ли он? Это было не так уж и давно, когда Клемент назвал Аверну крайне неспокойной и принял решение их спрятать. Здесь, не где-то еще, - Раз уж Башня не была достаточно надежной в более мирное время, то отчего она вдруг станет этим самым подходящим местом сейчас? – Летиция подняла голову и посмотрела на правителя. «Единственное, чем там лучше – это Октавий. С ним нам, конечно, безопаснее».
- Ты знаешь, что делать, так не отвлекайся на нас. Кажется, именно этого им и нужно. Чтобы ты не мог думать ни о чем еще, - «Ты ведь уже здесь. Ради нас? Они добились того, чтобы ты приехал» - Но, - императрица бесцельно погладила столешницу, - Ни Констанция, ни тем более я не столь важны стране, как ты и Октавий. Я просила тебя тогда, я попрошу еще раз – не дели семью. Позволь нам быть рядом, хорошо, в Башне или где-то еще. Мы обе будем у вас на виду и в то же время не станем доставлять излишних хлопот. Почем мы знаем, вдруг, если как ты говоришь, нам придется срочно отправиться в Аверну, вдруг там уже ждут? А ты останешься здесь, и Октавий тоже где-то в замке. Никто не сможет помочь.
Кто-то был прекрасно готов к любым их действиям. Разве не так? Они ждали кортеж Констанции именно там, где он и ехал, они знали, где и когда можно достать самого Клемента, заранее были на дороге к Вишемиру. Летиции казалось, что тратить силы на попытку успеть раньше, чем дьявольски предусмотрительные «они», было бесполезно. Отбросить страх за близких, ударить первым, без оглядки.
- Я не хочу бояться тех, чьих лиц я даже никогда не видела. Не хочу убегать от тени, - ее уже и так запугали. Ужасно. Так, что она теряла голову, боясь за дочь. Больше она просто не вынесет. Хватит, - И я не побегу. Но я не могу ослушаться твоего приказа. Просто послушай меня, прошу, - женщина протянула руку через стол ладонью вверх, - Поедем в Аверну вместе? Ариев достаточно. Пара порталов и мы уже с Октавием. Если нужно вернуться – там к твоим услугам все силы Длани. День, что он тебе даст? В конце концов, а что если то, что мы видели на дороге и то, с чем ты собираешься воевать сейчас, это всего лишь попытка отвлечь императора от более важного? От границы? Прости, - слабо ткнулась боль в стенки живота. Летиция чуть побледнела и выпрямилась обратно, прижавшись к спинке кресла, - Я не полководец и рассуждаю не о том. Ты меня понимаешь. Я хочу быть с семьей. Это все.
Все. Почти все. «Береги мэтра». Ну, зачем он это сказал? Береги слугу, береги преданного друга, или то, как услышит девочка – «береги, люби, будь верной». Так нельзя! Даже любить своих родных стало опасно, по ним и бьют, а уж любовь помимо семейных уз равносильна подписанию смертного приговора. И ведь и поговорить о Раймунде в открытую ей не удастся, стоит за спиной. Императрица рассеяно провела рукой от виска за ухо, и устало поддержала ладонью голову.

Малый зал

    - Вы будете убегать столько, сколько потребуется. Неделю, месяц, год. Я не могу спасти всех, Летиция. Я не могу спасти каждого. Но если я не в силах сберечь собственную семью — кто я? Ничто. Меньше, чем ничто.
    Слова давались легко. Клемент III Его Императорское Величество поражался собственному спокойствию. Вот она какая оказывается, война, - страшна приготовлениями. В бою достаточно выживать.
    - Я не могу считать Башню полностью защищенной — здесь ты права, но сегодня время отнюдь не мирное. Сегодня за нами по пятам гонится война. Плох тот правитель, который позволит взять его врасплох. Башню охраняет гвардия. В этот самый момент в распоряжение моего сына должны были поступить боевые маги из «Академии». Вот куда мне следовало вас отослать, в «Академию Белого Огня» под Эвенбергом...
    Помолчал.
    - Еще ничего не решено. Я не пугаю вас, но я не имею права недооценивать противника. Что ты хочешь от меня услышать, Летиция? Хочешь, чтобы я вернулся в Аверну, позволяя стервятникам и далее править пир на моей земле? Убедить их в моей слабости? Думаешь, я не понимаю, на какой риск иду? О, поверь, Летиция, отлично понимаю! Много, много лучше вас всех! Именно поэтому я не могу отступить. Я должен быть решительным, Летиция. Я обязан ударить первым. Легко казаться непобедимым, прячась за спины тысячи рыцарей, победить малым числом — подвиг, который запомнят. А проиграю... - Клемент усмехнулся. - Ни такого ли... «ежа» дожидался наш сын? Впрочем, я не спешу умирать. Со мной арии, со мной - мечи. И в моей руке меч. Пора бы продемонстрировать врагам, насколько хорошо я умею им пользоваться.
    Насчет границ не тревожься. Они в безопасности. Все. Решение принято. Вы останетесь здесь. Вы будете ждать.
    «Это Империя не терпит ожидания».

Малый зал

    - Не забывайся, с кем говоришь, Летиция. Либо умерь пыл, либо я прикажу моим ариям запереть тебя в самой глухой комнатушке этой распроклятой Горы, где ты проведешь — гарантирую — все время моего отсутствия. Одна. Взаперти. Не зли меня, Летиция, - ровно говорил Его Величество. - Да, подвиг. Вынужденная мера, вынужденный подвиг. Да, я должен принимать решения. Да, я должен вести войска. И я их поведу. Поведу самолично, как поступали мои предки, как обязан поступить я. Доколе мне отсиживаться, Летиция? Не выступи я сейчас, моя армия забудет своего предводителя. К слову осмелюсь напомнить: люди Аурелии в первую очередь — мои люди. Каждый солдат, будь он проклят, присягал мне. Присягал мне и своей стране. И они пойдут со мной, они пойдут за мной туда, куда я велю.
    После долгой поездки Клемент не успел позаботиться о смене костюма, не успел смыть с себя дорожную пыль — дождь оставил на ладонях Императора темные разводы, под ногтями глубоко залегли траурные ободки; но руки вопреки всему не дрожали. Не дрожал крепко сжатый кулак.
    - Я ничего никому не доказываю. Я демонстрирую собственную силу. Никто — слышишь! — никто не посмеет упрекнуть Императора Величайшей Империи в трусости! Довольно! - холодно процедил сквозь зубы Его Величество. - Мои решения не обсуждаются. Пойми одно, женщина, если я не могу подать пример моим солдатам — пример... ах, ты ж дьявол! — мужества, какое право я имею требовать от них верности? Да! Я рвусь в бой со смехотворно жалкой горсткой солдат, но это преданные мне люди! Люди, которые присягнули мне; люди, которым... курва мать, присягнул я. Других у меня не будет. И этих, - Император скривился, - с радостью готовы перекупить.
    Нет, Летиция, не смей обвинять меня в опрометчивости. Я рожден, чтобы править. И — дьявол задери! — я не худший правитель!
    Воздух застревал в легких, леденящим комом оседала в груди ярость.
    - Не хорони меня прежде времени, Летиция. Если не жаждешь похоронить.

Cелесте перевязывала руку и никак уж не ожидала того, что произошло.  Вацлав говорил о Родине. Но что такое эта Родина? С чего она начинается? Родина это не Император, хорошо, что ее крамольные мысли никто не слышал, это не страна, как бы странно не звучало...Хотя нет, для каждого Родина своя. Для Вацлава, наверное, император и страна, которую надо защищать, даже изнемогая от боли, лишаясь рук и ног. Для мельника Йорена какого-нибудь это его мельница, его дело, его семья.  Пожалуй, Селесте более бы согласилась с мельником, но и могла понять вояку. Так выучили, так воспитали, такой вот и ничего не поделаешь. Только по ее мнению терпимее к другим надо быть. Она опешила, когда вдруг вояка ударил Эбельта. А главное за что? После знахарка нахмурилась, так как перевела взгляд на культю, где пострадала неоконченная работа.  Повязка развязалась, так как Селесте не успела ее до конца завязать, и теперь болтались белые концы, аки  культя обломанное крыло.
Хорошо, что Эбельт не стал отвечать, а то того и гляди пришлось бы из ушата водой обливать или на помощь звать. Проводила лучника взглядом, вздохнула, посмотрела на вояку.
- Продолжим или точнее закончим? - Вроде спросила, а сама за культю взялась. Поправила повязку и снова начала заматывать. - А зря ты с ним так, Вацлав. Не все же могут мыслить как ты, но от этого плохими людьми не становятся же, - взглянула на вояку по-доброму так, вроде с долей понимания. Вот он Вацлав рассуждал о войнах и убийствах, как о чем-то обычном, даже иногда казалось правильном. Селесте не нравилось, все внутри бунтовало, но она понимала, что сам-то вояка все равно мужик хороший. Опустила глаза и стала завязывать уже повязку, завершая перевязку.  Впрочем, помирятся же. Не будут же врагами из-за  небольшого недопонимания.
- Эка так мне придется за тобой хвостом ходить, коли Вы, капитан, не следуете  указаниям  того, кто Вас лечит. Не бережете себя совсем, - чуть заметно улыбнулась, хотя в голосе слышались нотки того, что говорила-то она серьезно.

Селесте закончила перевязку и теперь сидела и смотрела на вояку, слушала его, не перебивала. И все больше убеждалась, что хороший он в сути своей, в мыслях своих некоторых. То что убивать для него дело привычное, это Селесте претило, но то, что вояка из тех людей, на которых можно положиться, знать, что не воткнет ножа в спину, не убьет ради потехи, что о людях, которых не знает, думает - это подкупало в нем знахарку. За эти мысли и убеждения он ей нравился еще больше. А что убивает, не он виноват, что таким его воспитали. Он ведь, наверное, и жизни то другой не знал. Впрочем, убивать все равно ужасно. И отчего людям так хочется причинять друг другу страдания? Этого она никак не могла понять.
- А разве обязательно делить людей на  дрессированных и нет? Разве нельзя просто жить по совести, да заветам божьим? Жить, зная, что нет ничего в мире ценнее жизни, а не потому что кому-то что-то кто-то должен? Все мы в итоге должны только Создателю,  - искреннее удивление, а от этого выглядела еще более наивной знахарка. Что поделать, она все не могла привыкнуть, признать, что мир это борьба дрессированных и недрессированных людей. Для нее жизнь была более многогранна, более красива, а все уродство мира, лишь для того дано, чтобы отражать красоту его. Наверное, в этом было много детского, много наивного, но даже годы жизни с де Эскадой, не убили этого в ней дочери лесов, которая видела насколько может быть прекрасной жизни. Впрочем, не отрицая, что иногда смерть избавление, но избавление жуткое и холодное.
- Хороший ты Вацлав, - она улыбнулась ему и мысленно добавила: "...и несчастный, запутавшийся".  - С тобой спокойно.
Перевела взгляд на свой узелок и стала все собирать, помня, что вояке еще и помыться надо. Хотелось спросить о том, что справится ли он сам, но не решилась. Зная нрав, точно смурнее станет.
- Всегда, пожалуйста, но старайся поменьше активничать, - оторвала взгляд от узелка, который завязывала и вновь воззрилась на вояку.
- А нужно рваться, потому что пока ты жив, можно что-то сделать, можно к чему-то стремится, можно просто жить и наслаждаться каждой минутой, исправить можно еще что-то, а умереть все мы рано или поздно умрем, к чему раньше срока в холодную яму прыгать да других толкать? - Наверное, не поймет, иначе бабка Эйна воспитала. Даже в рабстве не призывала смерть, верила, боролась по-своему. - Отставить, капитан, уныние...уныние удел безвольных, а в тебе я вижу воли то хватает. Живи, коли выпал тебе такой шанс, - подумала что тоже что-то разговорилась уж очень. Слегка смутилась, взяла узелок.
- Ну а пока как твой лекарь говорю, что надобно отмыться и шагом марш отдыхать и спать. От усталости всякие дурные мысли в голову часто лезут, - маленькая командирша, которую в деле лечения ослушаться нельзя.

Малый зал

Аурелия уже открыла рот для того, чтобы ответить Клементу... что только ответить? что-то незначительное, покорно приняв волю своего сюзерена и, по совместительству, мужа родной сестры, кровного родственника по всем законам их мира, покорно склонив голову и отправив своих людей на заклание в каком-то затхлом городишке, и почему, главное? Только потому, что Клементу захотелось поиграть в войну. Клементу хочется доказать, что он Император. Потому что Клемент всегда считал ниже своего достоинства отступить, чтобы ударить сильнее, нет, Клемент так не умел, выжидать и ожидать, показаться слабым, чтобы потом уже показать силу. Что она хотела ему ответить? Она не успела, потому что случилось то, чего она меньше всего ожидала. Аурелия могла предположить, что в итоге весь этот импровизированный совет, где ей уготована роль молчаливого слушателя, а Летиции - немой мебели, не отличной от стула или стола, за котоорым она сидела, превратится в ссору между ней и Клементом, ибо меньше всего ей хотелось ради прихоти Императора отправлять на смерть Илемму и Алистера, своими руками убивать Дариана и Самвелла, ее ариев, ее, а не Клемента Третьего, будь он хоть сто раз Императором. Но она не успела. Летиция заговорила первой, и заговорила так, как Аурелия не ожидала, нет, она никак не могда ожидать, что Летиция займет ее место в споре, посмеет подать голос и перечить своему мужу, Императору Ревалона, Клементу Третьему.
Она смотрела, безмолвным наблюдателем следила, тщетно пытаясь найти возможность остановить сестру, хотя сердце говорило о том, что не стоит, что пусть будет так, как все и идет. Аурелия молчала и подала голос только тогда, когда стих дрожащий от злости и негодования, обиды, непонимания, голос сестры, когда Клемент отчитал ее словно строгий учитель, и ей хотелось прикоснуться к ней, обнять и увести отсюда, подальше, спрятать от мира и от семьи - Создатель, ты жесток, воистину! - от мужа и дочери, между которыми и ней,  Аурелия это чувствовала, все больше росла стена непонимания и отчуждения. Осталась последней опорой ей в жизни? Последней поддержкой и последним понимающим ее сердце и душу человеком? Ей так не хотелось быть этой последней. Совсем не хотелось.
- Довольно! - Аурелия с легким хлопком опустила руку на стол, между Летицией и Клементом,и глядя все же таки на Императора - доволен? довел? похвалился властью и силой? почувствовал? и перед кем, передом мной, перед дочерью, ариями и этим Раймундом,  с которым был ласковей, чем с родной женой? Умел ли читать по лицам Клемент Третий? Вряд ли, если он даже в речи людей не мог читать между строк. Руку Аурелия убрала не сразу, выждав пару мгновений,выпрямилась и посмотрела на Императора. Сейчас все-таки придется ответить ему.
- Будь милосердней, она устала, - внутри что-то дрогнуло. Несмотря ни на что, страшно, боязно, пусть и княгиня. Но это быстро прошло,под наплывом других эмоций - почему это пусть? Она княгиня. Она правит - пока еще - в самом богатом из его княжеств. Она сестра его жены. Она тетка его детей. Она де Авели, и он будет ее слушать. Пусть не прислушается, но слушать будет. - Что и кому ты собрался доказывать, Клемент? Что у тебя еще есть зубы? Или что ты можешь пренебречь собой ради кучки дебоширов на дороге? А Империя пусть летит в бездну, если тебя не станет?
Аурелия было дернулась, чтобы отойти на шаг от стола - но не стала.
- И в Аверну я не поеду. Ты можешь приказывать моим людям, ты Император, но меня ты в четыре стены не упрячешь. Я возвращаюсь в Аквилею. Я не могу рисковать своей страной.
Последнее прозвучало едко, наверное, даже слишком.
- Мои люди в твоем распоряжении.

Констанция прислушивалась к разговору, не отводя взгляда от отца. Мыслимо ли ей, наследнице престола прятаться когда страна медленно, но верно начинает тонуть? Даже если она родилась ущербной в своей принадлежности к полу, то уж точно не желанием быть нужной всегда:
- Я согласна с матушкой, отец. Мы не отпустим вас одного в столицу, не оставим, когда случается столько бед. Ведь нападение на меня, то первое, было расчётом ударить не саму Империю, но владыку. Прошу... Не отсылай меня с матушкой... Снова. Если принимать беды страны, то вместе. Не для того ли Императору нужна семья?
- Уж точно не только за надобностью быть вечной мишенью. - Ободряюще поглядела на Летицию.
Приказ, адресованный Раймунду, не спешила оспаривать. Тут пусть решает отец - слышать или нет арию дальнейшую беседу. Но, едва ли, теперь, Рей будет лишним. Взять хотя бы его кровь. И его преданность. Нерушимую, это знала наверняка.

Малый зал

«Балаган, - сокрушенно покачал головой Клемент, - натуральный балаган».
Император поднялся на ноги. Дышал ровно и глубоко. Руки уперлись в столешницу. Три женщины, арий. Это не совет.
- Во-первых, отставим эмоции. Во-вторых, я не собираюсь на войну. В-третьих, осмотритесь, вспомните карту. За нами — Эймар. В Эймарских горах — архонты. День, два, три промедления и мою хвалению арийскую армию встретят хорошо вооруженные отряды архонтов. Об этом кто-нибудь думал? Разумеется, нет. С меня довольно. Молчать всем. Я знаю, что делаю. Знаю, что должен делать. Я обязан действовать. Действовать сейчас, или завтра моя Империя развалится на куски. Я нашел не логово хорьков — нет, я ошибся, — я нашел кровоточащую рану, мелкую царапину, но царапина поражена гангреной. Заразу необходимо локализовать, инфекцию — выжечь, пораженные ткани — отсечь. Сейчас, пока болезнь не поразила всю Империю. Всю! От Эрендола до Эделейса.
Император понял, до чего ему не хватало совета Рейнеке. Поддержал бы? Вряд ли. Предатели. Впрочем, как знать. Клемент почти слышал голос Лиса:
- Хочешь предотвратить эпидемию? Не позволяй каждому любопытствующему запускать пальцы в кровавые язвы - никогда не угадаешь, с кем он собрался обменяться рукопожатием.
- Ты, Аурелия, озвучила на диво мудрую мысль. Возвращайся в Аквилею. В Горе не держу, в Аверну не приглашаю и надеюсь, долгие конные поездки доставляют тебе удовольствие, потому что тратить силы на портал перед боем ариям я не позволю. Твои люди переходят под мое командование. Уже перешли.
Летиция, Констанция, Раймунд, с вами поступим следующим образом: в случае нападения — что маловероятно, поскольку о вашем нахождении в крепости неизвестно никому, - Летицию переправят в Аверну, прямиком в Башню. Констанция и Раймунд отправятся в «Академию» под Эвенбергом. В случае нападения, повторюсь, исключительно маловероятного.
Цель моего визита в Расколотую Гору в руках мэтра фон Эренда. Возможно, я поспешил — отрицать не могу; тем не менее, визит считаю успешным. Аудиенция окончена. Я иду спать.
Не удостоив собравшихся взглядом, Император двинулся к двери. На пороге помедлил.
- Зачем Императору семья, Констанция? Я объясню. Чтобы продолжить род.
Пора привыкать к истине. Дочь выросла.

Малый зал

А чего же ты еще ждала? Ничего не ждала, не лелеяла ни мгновения надежды на то, что будет услышана, что будет оценена - как правительница, под чьей рукой четвертая часть Империи, как личность, как человек, имеющий право на свои суждения, мысли и выводы... как член семьи, в конце концов, которая в мгновение ока оказалась сборищем разрозненных судеб, людей, закутанных в кокон собственных страстей и заблуждений, надежд и веры. Неожиданно резко захотелось в Аквилею, домой, где уже совсем тепло, где уже совсем зелено, и на секунду гнилой ветер на улицах Гадары показался слаще, чем все ароматы, которые только могли существовать на земле - ведь там был он, там были они, все, кто не смел разговаривать с ней так. Он был единственным, Император Великого Ревалона, Клемент Третий, и она ненавидела его за это.
Аурелия поджала губу, холодно глядя в заросшее щетиной лицо Клемента - на его лице и на ее лице не дрогнул ни один мускул, пускай ей отчаянно хотелось выговориться за эту пощечину себе, за пренебрежение, с которым он отправляет прочь своего вассала, сестру своей жены и тетку своих детей - если конечно, для него существовали такие понятия в мире, заполненном только двумя словами "я" и "Империя", между которыми можно было смело поставить знак равенства. Одну, без охраны и ариев, через почти всю страну на юг. Что же... Аурелия сцепила пальцы в замок, чтобы скрыть мелкую дрожь, и, не говоря ни слова, лишь коротко присев в покорном поклоне - для которого пришлось собрать в кулак всю свое непротивление, всю покорность, которой у нее было так мало всегда - и провожала его взглядом до дверей, его и Летицию, которая выглядела совсем подавленной и растоптанной тем, что только ради посоха в руках фон Эренда он приехал сюда. Бедная моя... она все еще надеялась и верила.
То, что после сказала Летиция, лишило ее дара речи.

Расколотая гора. Покои Аурелии.

Она сидела на самом краю кровати, сложив руки на коленях и глядя в камин, специально разведенный для нее. В глазах уже было совсем темно от сосредоточенного рассматривания языков пламени, от которых она никак не могла отвести взгляда - их причудливый танец, переплетение и опасная красота ее странно успокаивали, помогали отвлечься от мыслей о предстоящей дороге в полном одиночестве, по дорогам Империи, которые никогда не были безопасными, особенно для одинокой женщины, выглядящей достаточно богато. Помогали выкинуть из головы картины, которые настойчиво рисовало воображение  и от мысли, что можно сдаться и остаться здесь, под защитой этих стен, но это было невозможно - это значило бы пойти против себя и склонить голову перед тем, кто не ставит ни во что ни ее преданность стране, ни ее любовь к Летиции и Констации, ни ее жизнь.
Аурелия оторвала взгляд от огня лишь тогда, кода зашла одна из тех служанок, которых она привезла с собой в Расколотую Гору, и на лице у той застыл немой вопрос, который она не решалась ей задать. Сама-то Аурелия все для себя уже решила.
- Миледи, сказали, что Вы уезжаете...
Вы уезжаете - значит, уже кто-то разболтал про то, что она разговаривала с Алистером и Илеммой, и про то, о чем разговаривала. Арий, столько лет служивший ей верой и правдой, был напуган. Была напугана и хрупкая Илемма, и эта девочка, стоявшая перед ней сейчас - тоже, разве что за причину беспокойства их всех Аурелия не могла поручиться.
- Уезжаю. Вы трое остаетесь здесь, - при Летиции, хотя бы этих ее людей она сможет оградить от безумия Императора, раз уж не смогла ариев и гвардейцев. - Держитесь Императрицы, она не даст вас в обиду.
Хотя теперь у нее и своих бед и переживаний прибавилось вдвое, ведь все это делить теперь на двоих - вместе с тем существом у нее внутри, которое еще не знает ничего о том, в какое время зачато и в какое время появится на свет. Счастливое. Аурелия в какой-то момент слабовольно пожалела, что не может так же раствориться в этом неведении, не знать никого и ничего, отдаться блаженному спокойствию и умиротворению, как бывало в дни, когда был жив Горан. Тогда было счастье, тогда был покой. Она прижала ладонь к животу, который так и не познал тяжести ребенка под сердцем, подумала снова о Летиции, о ее четвертом ребенке, о котором не стала слушать, оставив их одних там, в той зале, где даже Раймунд был своим. Она чужой.
Зря она приехала.