Императрица Всея Ревалона легла грудью поперек широченного стола и распластала руки, как осужденный на плахе. Ее так же хватали за тонкие запястья, стараясь помешать свести их вместе. Вокруг так же громко кричали. И визжали, и хохотали, и толкались, чтобы подобраться поближе. И бросали в лицо, что под руку попадется.
Сегодня попадались только розовые лепестки. Белые, кремовые, красные, желтые, они заполнили все в покоях Летиции. Пол был усыпан ими, как ковром. Они падали с краев тяжелой серебряной скатерти и летали в воздухе, щедро разбрасываемые веселящимися фрейлинами. Летиция сгребла в ладоши свою порцию цветочного безумия и запустила ею в лицо ближайшей девушки.
Императрице Ревалона исполнилось шестнадцать, и весь мир смеялся по ее прихоти.
- Его Императорское Величество передали, что Ее Императорское Величество ожидают во дворе замка, - громко, пытаясь перекричать девичий смех, возгласил вошедший слуга, и тут же получил в лицо снарядом из цветочных останков. Летиция подпрыгнула на месте:
- Стойте! Все! Стойте! – раскинула она в стороны руки, - Дамы! – дамы сделали подобие реверансов и расхохотались так, что многим удалось устоять на ногах, только уцепившись за юбку подружки, - Дамы! Все вниз! Еще подарки! – императрица еще раз подпрыгнула и захлопала в ладоши. Она бросилась из комнаты вниз по каменным ступеням самая первая, чудом не наступая на вихрящийся вокруг ног шлейф зеленого платья. Гвардейцы, стоящие на лестничных пролетах сперва улыбались краем губ, когда мимо них проносилась как горная козочка их госпожа, но в следующее мгновение невольно морщили лбы – ужасна сила гомонящей женской толпы, которой вдруг посреди серых будней устроили день всеобщего непослушания. Ватага гогочущих девушек вывалилась во двор и встала как вкопанная за спиной своей предводительницы. Летиция застыла на месте, не решаясь подойти к своему подарку. Глаза у нее блестели от недавнего предвкушения, щеки горели, и она все еще смеялась, но уже как-то менее уверенно. Подарок тоже уставился на императрицу влажными карими глазами и задумчиво жевал губой. Молоденькая эрендольская кобылка под расшитой золотом и алмазами попоной.

Животное решило поступить благородно и прервало повисшую паузу хриплым голосом, который определенно не вязался с исключительно изящным, явно женским обликом. Ничего Летиция в лошадях не смыслила, понять кобыла перед ней или боевой скакун не могла, определить по длине корпуса происхождение не сумела, но то, что кони, какие бы дорогие они не были, даром речи не обладают, знала наверняка.
- Ваше Императорское Величество? – уточнила она у крупа лошади, обходя подарок с заду. Леди Мульфилла, в просторечье Пчелка, скосила глазом, недоумевая, зачем ее осматривают с арьергарда, и недовольно всхрапнула. Новоиспеченная хозяйка настроение подарка уловила в мгновение ока и вприпрыжку ринулась под защиту смурного императора.
- Она очаровательна, Ваше Величество! – успела выпалить Летиция, прежде чем в нос ей ударило амбре купажа цветочной воды и беззастенчивого запаха перегара. Именинница моргнула, еще раз, и коротко выдохнула. Позади был зверь, перед ней - дорогой супруг, жертвовавший заслуженным отдыхом ради ее праздника. Девушка вывернула шею, оценивая опасность сближения с Пчелкой и давая себе возможность продышаться:
- Как бы я хотела на ней покататься, Ваше Величество! – выдавила она из себя первую же любезность, пришедшую в голову. И поняла, что только что толкнула саму себя в лужу. От верховой езды юная императрица бежала, как черт от ладана – больно, неудобно, коленки натирает, ноги распластываешь, стыд-стыд.
- Вы слишком щедры ко мне! Такой красавице пристало радовать взор истинного знатока. Мое сердце разрывается от сожаления, что я не могу оценить ее, как должно, - поспешила добавить Летиция, как и положено, делая низкий поклон страдающему Клементу. Она надеялась, что похмельный правитель заметить ее первое пожелание не успел.
- Ваше Величество, - засияла деланной улыбкой мордашка императрицы, - Я ведь так и не поздравила вас с днем рождением вашей супруги! Позвольте поднести вам замечательного тиверского в честь празднования? – она махнула ручкой за спину, зная, что хоть кто-то из ее свиты поймет и быстро обернется за кувшинчиком. Сама Летиция вино в рот брала редко, но теперь приходилось спасаться от своей же глупости. Да и императора было жалко.

Отредактировано Летиция де Авели (2013-02-14 17:38:29)

Очутившись в мгновение ока на спине так пугавшего ее зверя, Летти засмеялась как ребенок - как высоко и как легко поднял ее император. "Смотрите все" -  выпрямилась она в седле насколько могла, и цокнула языком, качая головкой, отчего россыпь прозрачных турмалинов на ободке ее зубчатой маленькой короны бросила мириарды отблесков на лица восхищенно загомонивших фрейлин. Девушка чуть наклонилась вперед и осторожно потрепала Пчелку по холке. Кобылке такой жест пришелся по вкусу и она довольно пряднула бархатными ушами. Летти умилилась и от избытка нежности дунула лошадке на вычесаную в шелковую волну гриву. Такой фамильярности Мульфилла не оценила и переступила ногами. Императрица побледнела и схватила поводья, хотя на помощь ей тут же пришел сэр Намилин, схвативший кобылку под уздцы и придержавший стремя госпожи.
- Не бойтесь, Ваше Величество, - улыбнулся ей юноша с томными, орехового цвета глазами, которые чем-то напоминали глаза Пчелки. В толпе фрейлин кто-то беззастенчиво громко вздохнул. Сэр Намилин был предметом всеобщего обожания в царстве надушенных локонов и засушеных на память роз.
- Благодарю, - шепнула Летти, отчего-то смущаясь, и поджала ногу, чтобы только рука рыцаря не коснулась ненароком ее лодыжки. Зеленый шлейф платья свисал с бабок Пчелки как юбка. Сэр Намилин поклонился и отступил назад, давая дорогу лошади. Императрица крайне осторожно тронула бока лошадки каблуками.
- Ваше Величество! - позвала она, проехав только пару шагов, - Мы вас обогнали! Пчелка-Пчелочка, хорошая моя, - нежно похвалила императрица лошадку. Летиция обернулась, прикрыв ладошкой глаза от солнца, ну где же император?
- Она меня слушается! - крикнула Летти и представила, как вечером будет танцевать с сэром Намилином на зависть всем своим подругам. Если его Величество позволят.

Она видела боль в каждом вдохе этого, казалось бы, еще молодого человека, владевшего более половиной мира, нанесенного на карты. Рьяное весеннее солнце било Летти в глаза, резко выделяя силуэт императора. Ему было так больно! Она была достаточно сметлива, чтобы понять годы тому назад – не из-за нее. Но за нее, в том числе. И от этого становилось только горше на душе. Летиция де Авели была преданнейшей из подданных, случись так, что ей нужно было пожертвовать ради Его Величества, чем угодно, она бы отдала это. Жаль, не знала что. Что могла девочка дать правителю? Красота, вопреки словам поэтов не утоляет душевной муки. Веселье или беседа не облегчали пытки короной. Она могла бы обнять Его Величество, но… Но были протоколы. Император – фигура неприкасаемая, да и места на дыбе престола хватает только для одного.
Летиция подавила подступающий вздох. Никто не мог научить ее роли. Как далеко была мать, как отвратительно близко – фрейлины, и как необъяснимо глух Создатель, который отмахивался от ее вопроса, как занятой отец от шаловливой дочурки, откупаясь игрушками вроде танцев, сплетен, драгоценностей и вот Пчелки. Несправедливость Всевышнего Летти познала с необычной для многих стороны – со стороны любимца. Добрые, хорошо воспитанные дети, получающие много сластей, с охотой раздаривают их своим менее удачливым приятелям. Императрица Ревалона была доброй девочкой, и воспитывали ее мудрые люди, но такие сласти Клементу не были желанны. И Летиция мучилась.
- Мы поста… - «Постараемся» хотела сказать она за себя и за Пчелку. Зазвенело в ушах даже у нее, что там творилось в голове у лошадки, представить было нетрудно. Объезженная, вышколенная, смирная. Она не ожидала разбойничьего свиста. Пчелка осадила, захрапела и с места ринулась в сторону. И как всегда случается, в самый ответственный момент сложнее всего сделать простейшую вещь – Летиция не удержала поводья, не усидела в седле. Небо, вышитое тоненькими стрелочками белоснежных перьевых облаков, опрокинулось назад. Она упала удачно. Смешно, но погоня за фасонами спасла императрицу от сломанных костей: слои ткани, шлейф смягчили удар об землю. Летти выдохнула, чувствуя, как кровь побежала ей в голову. Заголосили дамы, что-то крикнули в свите. А Пчелка металась по двору.

Наверное, лучше было бы, если бы ей позволили отдышаться. Полежать немножечко, полюбоваться на ясное, голубое небо, такое яркое, что даже Ло Антиль не могла раздобыть для императрицы ткань этого оттенка. Небо цвета жизни, от взгляда на которое Летти хотелось одновременно и смеяться, и рыдать*.
Клемент сгреб ее в объятия. Он тяжело дышал, кажется, испугался. «Не бойтесь, все хорошо», - должна была сказать девушка, но даже рот открыть смогла лишь потому, что движение обожгло спину как хлыстом. Сильно ушиблась, всего и делов. Сильно кружилась голова, перед глазами запрыгали как полоумные зелено-красные сполохи. Летиция зажмурилась и беззвучно втягивала воздух ртом. Судорожно подобралось нутро, готовое выплеснуть из себя терпкое тиверское. От императора несло дешевой самогонкой и розами.
Мульфилла Эд’Муатье оправилась чуть быстрее своей хозяйки, в три руки похватались конюхи за ее тонкие поводья с золотой бахромой. Лошадка фыркала, жевала мундштук и зыркала на слуг. «Теперь-то уж обо мне позаботятся, обойдутся достойно», - думала красавица эрендолка самых чистых кровей, благосклонно позволяя высокому златовласому рыцарю ухватиться за ее холку. «Что-ж, грубовато, но это рука дворянина». И дворянский клинок, пустивший такую дорогую эрендольскую кровь. Пчелка жалобно заржала, подавилась хлещущей горячей струей, хотела вздыбиться и упала на колени. Она хрипела, била копытами, потом повалилась на бок и тоже увидала над собой небо, один лишь взгляд на которое стоил ей жизни.
- Не надо, - прошептала Летти. Говорить было больно, Клемент оправдывался, крепче прижимал ее к себе. Он не слышал. Никто не слышал, - Ее убили, Ваше Величество! Ее убили! – расплакалась императрица. Обернулся к госпоже услужливый сэр Намилин. Теплый ореховый взор подернулся блестящей пленкой слезы. Восторженный рыцарь, зачарованный спаситель. На конце короткого лезвия набухала тяжелая тягучая капля крови и падала на землю. Императрице стало дурно, она попыталась отстраниться от мужа.
- Зачем? Я виновата, я… Ваше Величество… Ее убили, - она наконец-то смогла взглянуть в лицо Клемента вблизи и замолкла на полуслове. Потом ни с того ни с сего схватила руку императора и прижалась к ней губами, - Нет, Ваше Величество! Нет, все хорошо. Не испорчено, нет! Все… хорошо! – зашептала она, давя из себя улыбку, должно быть ужасно жалкую, - Это была случайность. Пустяк. Забудем! – Летти улыбалась и давилась рыданием. «Прости, прости, прости!» - покрывала императрица поцелуями руку Клемента, - «Прости меня! Что мне сделать, чтобы было хорошо?». Держать поводья, и с этим-то справиться не могла! Кукольная императрица, королева игрушек, куда ей утолять тоску великого? Верните родителям, неподходящая она.
Пчелке тоже нравилось небо, только кровь была очень соленая, она стекала по горлу, капала в ноздри и лошадка не могла дышать.

Нельзя плакать, нельзя. Воспрещается едва ли не под страхом смерти. Разве не это твердили ей с первого же дня появления в Башне? Какою глупой она была, когда радовалась своему новому титулу! Открылся портал во двор замка, этот самый двор и впустил рыженькую девчушку в туманное промозглое авернское утро. Думала, все, заняла место повыше матери, никто ей нонче не указ. Но сухонькому арию с лысой головой, обтянутой по-крысиному серой тонкой кожей, похоже, этого никто не объяснял. Острыми ногтями он тыкал в ее худенькие бока, осматривал со всех сторон, как освежеванного кролика в мясном ряду, кряхтел и хмыкал, потом больно толкнул промеж голых лопаток:
- Тощеваты Ее Величество. И спину круглит. Но здоровы.
- Станьте прямо, Ваше Величество! – заухала леди Амадина, ее первая фрейлина, главная надсмотрщица, и сморщила свой острый нос, когда взяла Летти под руку, чтобы подвести к круглой бадье. Будто боялась, несмотря на уверения придворного лекаря, что девочка притащила с собой всех южных блох, али что похуже. Вода в бадье была ледяная. «Холодная ванна бодрит тело и дух», - назидала леди Амадина, собственноручно возя жесткой щеткой по спине девочки, пока Летти съежилась под куда более промерзлыми взглядами врачевательской братии и своих новых слуг.
- Ваше Величество! Что это еще такое?! – паучьи лапки леди Амадины впились в подбородок Летти, поднимая ее лицо, - Слезы! Недостойно! Вы императрица! Вам нельзя плакать!
- Я не плачу, Ваше Величество, - шепнула Летиция, мотнув головой. Последние две капельки сорвались ей на колени.
Запрещалось плакать настрого, не дай Создатель, увидит император! «Улыбка, Ваше Величество! Спина, Ваше Величество! Поклон! Не так! Опять слезы! Мерзко!». Полгода не прошло, как Летиция научилась плакать беззвучно, без слез, по ночам.
Брызнула алая кровь светлокудрого рыцаря, ахнули фрейлины, а императрица все так и сидела. И смотрела, как безжалостно, совсем не по-книжному, не по-благородному, избивал Его Величество прекрасного и верного сэра Намилина.
- Не смотрите, Ваше Величество, - испуганно затараторили понабежавшие парчовые куколки. Загородили от нее юбками корчившегося на земле Купидона, любовно принялись оправлять рассыпавшиеся локоны, вздрагивая от каждого доносившегося до них стона.
- Отойдите, - Летти широко раздвинула руки в стороны, - Не хочу. Все идите.
- Но Ваше Величество! – осудительно зашикали на нее со всех сторон.
- Я велела идти прочь, - тихо ответила императрица, скрестив руки на груди. Она явно не собиралась принимать помощь.

Каждый шаг отдавался ей в спину, как гудение главного кафедрального колокола, но Летиция старалась улыбаться. Уже зацветали под слоями зеленого шелка и тонкой исподней рубашечкой лиловые, как осенние сливы, кровоподтеки. Ударилась она шибко, всего и делов. Она здоровая, подтверждал из года в год крысоголовый лекарь, оправится.
- Расскажи, - Летти крепко держалась за шею Клемента, волочился по земле ее смятый шлейф, по пятам за ними бежала свита. Переглядывались и перешептывались куколки. Боялась пошевелиться императрица. Что больно, ничего. Пчелке тоже было больно, но она перетерпела. «Расскажи». Не знала, как назвать Его. Его Величество «расскажите». «Расскажи» кто-то, кто испугался за нее. Хотя чего она, в сущности, стоила? Сегодня за нее зарезали одну душу, за ее слезы изувечили человека. Права, что ли была леди Амадина, нельзя ей плакать? А еще ей запрещалось бояться. В первую очередь, запрещалось бояться Клемента и Летти не показывала страха.

Величие императорского замка, огромным сталагмитом застывшего над Аверной, столетиями поражало приезжих. Куда бы ты ни пошел в столице, даже в самых вонючих трущобах, чувствовалось ее присутствие. Башня надзирала, довлела над городом, как вечное напоминание о могуществе Ревалона. Поговаривали, что чужаки то и дело зябко поводили плечами, словно в спину им упиралось ледяное острие копья. Местные к своему гигантскому молчаливому соседу давно привыкли и даже под самыми стенами замка чинили всякое непотребство – то ограбят кого, то нож под ребра всадят. Авернцы не боятся каменных истуканов. Однако более близкие знакомцы Башни знали – вблизи великан казался куда более живым и в разы более отвратительным. Он загребал людей в полумрак своего чрева, где из-за каждого угла вам чудятся лязгающие цепями призраки обитателей подземелий, а за каждым дорогим гобеленом, кажется, хрипло дышит наемный убийца. Императрица убийц не боялась, она лично много раз хлопала по яркому шелковому ковру, покрывавшему холодные стены ее покоев, и, в конце концов, признала виновником подозрительных шорохов и движений обыкновенный сквозняк. И все же, когда темный свод сомкнулся над ее головой, заслоняя от глаз яркий весенний день, на долю мгновения повело голову.
«Можно плакать, можно», - дышал Клемент ей в висок и сам не знал, как мучительно больно было ей от его рук. Больно до удушья. Летиция не могла плакать, позволять слезам течь – да. Она отвернулась от распахнутой глотки анфилад и коридоров, уткнувшись лицом в плечо императора и осторожно, коротко дышала. Камзол был свежим, не в пример своему владельцу. И кому только пришло в голову пропитывать ткани розовой водой? Это не его запах, не императорский, такой тонкий и чужой. Обман, очередная горстка блестящей пыли в глаза ей, ненастоящей императрице, ненастоящей хозяйке ненастоящего замка. Летиция де Авели была самой дорогой пленницей Башни, вечной стражницы и вечной тюрьмы и для народа, и для императора. Торопились вслед за правителем ее ненастоящие подруги, дружно отдавали честь игрушечные за неимением войны солдатики, трепетали декорации картин, ковров и гобеленов, развешанные повсюду, дабы скрасить обитателям черного замка их верноподданническое существование. Только Клемент был здесь правдой, смотреть в глаза которой было нестерпимо.
Но зато он улыбался. И это стоило ее боли. Хотя Летиция не понимала, почему Клемент радовался. Она внимательно слушала, кивала, прикусывая губу, терпела и старалась не подавать виду.
- Я счастлива, Ваше Величество, - подтвердила она, лишь на миг прикрыв глаза – он переступал через порог, отчего спина заныла с новой силой. Клемент осторожно опустил ее в кресло. Императрица зажмурилась, стараясь выпрямиться самостоятельно, и вцепилась руками в подлокотники. Горели как на жаровне лопатки. Летиция скрестила руки на коленях и замерла, как суслик, выглядывающий из норки.
- Хочу, Ваше Величество, - ее желудок извернулся при упоминании еды, но… - Мне говорили, что вечером устраивают празднество, - она посмотрела на мужа, - Но, кажется, мне будет очень сложно там присутствовать. Будем праздновать здесь? – и все-таки вышла у нее улыбка, - Здесь… - девушка осмотрелась, - Здесь тоже красиво, и гораздо уютнее, чем в больших залах, - она безбожно кривила душой. Покои императора, конечно, были обставлены со всем тщанием, но здесь веяло тем же унылым холодом, который насквозь пропитал тронный зал, - Хотите, Вам принесут попробовать то, что я просила на вечер? Мне обещали аквилейский виноград, его присылал отец, - старик де Авели оставался подчеркнуто церемониально вежлив в письмах к младшей дочери, но его подарки говорили сами за себя. Сладкие, слегка вяжущие плоды сохранили искусством ариев с прошлого лета. Лучшее напоминание девочке о ее родине.

Ей пришлось наклонить голову к плечу, хотя не родилось еще на свете человека, который бы различил в одинаково прозрачных мелких каплях слезы боли и слезы обиды. Она всегда старалась, выше своих сил стремилась стать достойной. Научилась молчать, хотя любила тараторить без умолку, научилась выжимать из пальца любезности даже самым мерзким людям, и как оказалось, все это Клементу было абсолютно, совершенно ненужно. А ее не учили говорить с императором так, как этого хотел он сам.
- Не надо лекаря, - ответила Летиция, едва подумав про безучастные водянистые глаза и  ловкие пальцы ариев-врачевателей. Вдоль позвоночника пробежала легкая дрожь, будто десятки маленьких мышиных лапок, - Я их не люблю, - удивительную силу дает иным людям даже маленький укол их самолюбию, особенно часто такое наблюдается в нежном возрасте. «Раз так, не будет тебе никакого лекаря. Не вру же!» - говорили за нее бледные щеки и едва подрагивающие губы. Нет, раз уж ее будут осматривать, то только тогда, когда она останется одна. Не в этих омерзительных, по его же признанию комнатах.
- Зачем тогда вы здесь живете? – звонко тренькнул ее голосок, как бы там ни было, дерзить императору Летиция еще не осмеливалась, - У меня все не так. Там гораздо теплее, я велю держать камин натопленным, в Аверне всегда холодно.
Неужели теперь ей скажут оставаться здесь на ночь? Императрица с сожалением вспомнила свою мягкую перинку. Если бы она не упала, то сегодня вечером натанцевавшись вдоволь она бы уснула там, обнимая широкую подушку и перечитывая письмо сестры. Аурелия прислала ей в подарок такие изысканные строки! Обе девочки изучали изящную словесность и устроили нечто вроде соревнований: описывали свою жизнь, подражая то тому, то другому миннезингеру.
- И я не лгу, Ваше Величество. Мне больно, но я счастлива – сегодня вы впервые встречаете мой день рождения со мной, - легкий нрав легко забывает. Из всех лимонов, которыми щедро кидалась в нее жизнь, императрица усердно давила забористый, щиплющий за язык лимонад, - Только не зовите лекаря, они все на одно лицо – будут долго-долго кряхтеть, что я могла бы быть и поосторожнее. Я же не нарочно, вы знаете, - просяще улыбалась Летиция мужу, - Говорят, тиверское лечит даже открытые раны. Это правда? Если да, то уж со мной оно справится и подавно! Можно я выпью сегодня кубок неразбавленным? Ради дня рождения? – она нашла-таки позу, в которой могла крутить головой так, чтобы не морщиться от боли.

Все так, все верно. Она знает свое место, только на миг показалось, что может быть по-другому. Собственно, ничего не поменяется. Ее передвинули из комнаты в комнату, переставили, как сундук. Императору удобнее, чтобы его вещи лежали под рукой. И вещи эти должны содержаться в идеальном порядке.
По крайней мере она знала, как себя вести - надо быть послушной. Летиция послушно развернулась, убрала волосы со спины, послушно дышала и задерживала дыхание по указке присланного тут же ария, пока он ощупывал ее спину.
Она не любила лекарей, но справляться со своим отвращением могла. Как легко представить себя вещью. Сундуку не обидно, когда мастер настежь открывает крышку, когда запускает руку в недра, чтоб подкрутить скрипящие подпорки. Арий задавал ей сухие, короткие вопросы и удовлетворялся "да и нет" в ответ. Сразу стало легче, прошла боль, ловкие руки служанки быстро вернули ее наряд в прежний вид. Все. Сердце империи - открыли, посмотрели, положили на место. Вещь, как есть. Собственность императора и страны.
Она встала, подошла к столу и налила себе полный кубок. Кто-то из слуг дернулся было помочь, но знак рукой его остановил. Вино пахло цветами и медом, так пахнет дом, тот, что настоящий, на юге. Она пила долго, без отрыва, едва не давясь. В горле стало горячо, а тело будто поплыло по воздуху. Летиция утерла губы, обернулась к мужу и улыбнулась ему:
- Ты жалеешь о том, чего не увидишь, - она подошла ближе и протянула руку к лицу Клемента. Она не принадлежала самой себе, даже тело ее принадлежало государству, ей запрещалось ненавидеть, бояться, стыдиться, но при всем при этом, запретить любить своего мужа ей не могли. В этом будет ее опора на долгие годы, любить не "потому что", не "за что-то", а "вопреки" и "просто так".
- Можно думать о том, что здесь они умирали. И ты умрешь. Но ведь здесь они еще и жили, - она быстро вздохнула. Сложно подбирать слова, в душе она все понимала, знала, как правильно, но объяснять еще не умела, - Я могу думать, что завтра у меня разболится голова. Но ведь сегодня мне хорошо. Жить хорошо. А смерти своей ты не увидишь. Так какая разница?