(… мая – начало июня)
Закончив ругаться, дед достал бутыль, к которой иногда прикладывался, вернувшись зимой из леса. По спине мальчишки отчего-то побежали противные мурашки.
- Давай свою руку.
- Зачем?
- Давай сюда! Или сразу отрезать?
- Отрезать?!
Он невольно дёрнулся, чтобы вскочить и убежать, но морщинистая ладонь с удивительно цепкими пальцами больно впилась в без того зудящее запястье. Эбельт не смотрел на лесника. В такие моменты лучше не смотреть. Глаза у него становятся такие страшные…
- Молись своей волчьей крови, малец. Больше тебе ничего не поможет,- говорил дед под бульканье перевёрнутой бутылки.
Мальчишка молча кусал губы. Ну зачем, зачем так много? Жжётся… сильно. Только больнее делает. Но он не спрашивал, боялся, что разревётся, если откроет рот, и без того слёзы в глазах стояли. А он не маленький. И не девчонка.
Молись своей волчьей крови… Сейчас не спасёт и она.
Дурацкая фраза: «Хуже быть не может». Хуже может стать всегда, более того, чаще именно хуже и становится. Про то, что должно стать хуже, чтобы потом стало лучше – тоже хрень порядочная. Это могло показаться странным, но Эбельт думал именно об этом, замутнённым взглядом наблюдая за тем, как мужик в маске на верхнюю половину лица возится у огня. Он думал о глупых фразах неизвестных авторов, чтобы не думать о том, куда его ткнут на этот раз, будет ли этот человек снова безумно ухахатываться, будто ничто не может доставить ему такого удовольствия, как корчи истерзанной шкуры, бывшей когда-то человеком. Он не шевельнулся, когда Маска с ухмылкой обернулся к нему, демонстрируя раскалённый докрасна штырь, просто не смог. Не будь цепей, и на ногах не держался бы. Смотрел так же тупо, будто не слыша вопроса. Хотя, возможно, у него ничего и не спрашивали. После третьего удара по морде наконец разлепил губы:
- Не знаю. Ничего не знаю.
Эту фразу он повторил больше раз, чем любую другую за всю свою жизнь. Тоже глупая. И не спасёт. Наоборот. Но зачем-то он повторял про себя: «Они ничего от меня не узнают».
Повторял, когда увидел все эти штуковины, с которыми вскоре предстояло познакомиться гораздо ближе.
Когда почувствовал, что волк рвётся наружу, отчаянно желая спасти свою шкуру. Дрожали руки, желтели глаза, трещали кости… но больше ничего. Они знали, что происходит, но были уверены, что опасности в этом нет, у них была на то причина. «Лучше и не пытайся – для твоего же блага»…
Когда впервые – на какой день это было? – упал на колени, стоило им отпустить цепи на его руках, а ошейник впервые рванул под горло, заставляя задыхаться и не позволяя лечь на пол. Смех уже был привычным сопровождением боли.
«Они ничего от меня не узнают. Ничего. Не узнают».
Штырь плавно приблизился, и они узнали. Узнали, каким громким может быть голос пустой человечьей шкуры.
Но он продолжал делать это. С упрямством, больше напоминающим безумие. Не зная, что именно хотят найти в его мозгах, прятал ровным счётом всё, что теоретически могло быть этим. Единственный способ уйти из сознания, не теряя его (чего делать было нельзя, это облегчило бы им задачу), который Эбельт смог придумать – быть, но не здесь. Быть в других временах – в детстве, юности, кажущейся сейчас настолько же далёкой. Именно быть, пропускать через себя яркие, как наяву, картины, погружаться в них полностью, перебивая любые другие мысли, которые могли бы возникнуть, сами или по принуждению. И пусть ржут, пусть издеваются между собой над тем, что видят, скрыть своё разочарование они не могут даже от него – то, что хотелось, получить так и не удалось. Впрочем, в этих оттенках он разбирался только первые… дни? Часы? Неизвестно, сколько времени прошло.
- Лекаря надо найти. Хоть какого.
- Где ты его тут найдёшь?
- И платить нечем.
- Найдётся, чем!- это Верна. Он начал различать голоса.
- Убери свою железку. Заплатишь так, а он тебя в другой раз арбалетом с порога встретит.
- Мне насрать, что будет в другой раз! Он может умереть сейчас!
Это слишком. Спина горела, и он, может быть, не смог бы определить, куда попала эта чёртова стрела… Если бы она не была всё ещё там.
- Вытащите её.
Они затихли. Тревожные глаза. Держатся в стороне – боятся, что ли, будто зверя? Хотя почему «будто».
- Выньте эту хрень!
- Нельзя, Лис. Глубоко…
- Уберите её,- Эбельт приподнялся на локте.- Даже если так. Дайте сдохнуть спокойно.
Они опускали головы, избегая его взгляда. Даже старший из них. Вожак, мать его… Верна сделала шаг вперёд.
- Ложись обратно.
Он видел в её глазах слёзы. Не жалости – злости.
Эбельт подчинился. Почувствовал, как в поясницу упёрлось её колено. На голую кожу спины – странно, но он ощутил это так отчётливо, несмотря на боль – упало несколько капель воды. А потом она взялась за стрелу.
Молись волчьей крови. Оборотни, они живучие.
Дайте сдохнуть… Эти не дадут.
- Ничего не знаю,- прошептал он, не замечая, как в уголок широко раскрытого правого глаза медленно заползает капля крови с рассечённого виска. Теперь от Эбельта, Лиса, незадачливого «внука», осталось одно упрямство, неспособное видеть и замечать что-то, кроме всё тех же картинок.
Свернутый текст
Состояние истощённое, фаршеподобное и свихнувшееся.
[AVA]http://s9.uploads.ru/qCcLo.jpg[/AVA]
Отредактировано Эбельт (2014-03-26 12:58:42)
