Аверна. Башня Смерти.

В покоях было мертвенно тихо. Замерли в уголке две служанки, не решаясь шептаться друг с дружкой, лишь обмениваясь короткими, но такими многозначительными взглядами. Сухонький арий почти бесшумно водил над бумагой пером. Послушно и беззвучно вытекали на лист чернила, укладываясь в убористую, мелкую вязь. Послушно и безвольно свисала зажатая лекарем двумя пальцами кисть императрицы. Бескровные губы шевелились, но не исторгали никакого звука. Старик что-то считал, потом снова водил пером. Тихо. Совершенно тихо. В широко открытое окно втиснулся белесый кусок неба. Там, у стен замка ругались гвардейцы охраны и гоняемые ими грязные попрошайки, три товарки громко сплетничали, позабыв о том, куда шли. Одну из них тянул за юбку босой мальчонка и что-то клянчил, но мать только от души гоготала над шуткой своей подруги, сжимавшей в красных, грубых ручищах корзину с серым нестираным бельем. Императрица напряженно вжалась спиной в кресло. Чего бы ни дала она сейчас за то, чтобы послушать, как смеются женщины у стен замка, с какой блаженной улыбкой она бы вслушивалась в солдатскую брань. Что угодно, только не эта кромешная тишина. Но на такую высоту, куда возносились стены Башни, не долетало ни звука от людского гомона. Солнце молча сжигало пустое до боли небо. Арий щупал ее кожу и монотонно качал головой в такт своему письму. Молчали служанки. Беречь покой императрицы – их долг, их святая обязанность. О, как убийственно ревностно они ее исполняли! Намаялась за ночь, несчастная, измучилась, их бедная госпожа.

Мокрая насквозь рубашка, холодные от пота простыни.
- Воды! Воды! – она пила, едва успевая глотать, закашлялась и пролила остатки себе на колени.
- Госпожа, госпожа! Все хорошо, мы здесь! Все хорошо, - едва не кричала ей в лицо прислуживавшая ей девочка. Рыженькая, вся в веснушках. Летиция сжала руку девушки. Ее трясло от страха.

Пущай теперь отдохнет в тишине от тех ужасных криков, которые пугали ее до смерти. Но, ей казалось, она слышит… Снова слышит шелестящий, словно листья на ночном ветру, голос, и хриплый, сдавленный, словно скрип несмазанных петель, стон, и ритмичное, бесцветное причитание, и еще сотни, тысячи тихоньких голосков, которые пытались докричаться до нее сквозь душный дневной свет. Они кричали там, она знала, она боялась закрыть глаза, боялась пошевелиться, чтобы не нарушить зыбкие стены своего убежища. И в то же время, ей мечталось о простом, громком смехе, об открытой, озлобленной ругани, которой щедро сдабривали свои дни простолюдины, совсем даже не знающие про тревоги своей правительницы. И чего ей бояться, в золотом покое-то? Вот уж жизнь, вот уж раздолье!
Веки Летиции смежились, она не успела стряхнуть дремоту, караулившую ее весь день. А арий все скреб пером.

Аверна. Башня Смерти.

- Иди…сюда…иди…идем…иди…здесь…идешь? – они звали ее на все лады, кто-то жалобно, кто-то с ненавистью, кто-то настойчиво, кто-то – уже почти потеряв надежду. Они не смолкали ни на мгновение. Летиция шарила в темноте руками, в ужасе понимая, что вот-вот наткнется на чью-то ладонь, еще совсем немного и кому-то из них повезет, но впереди было пусто. Вокруг нее толпились люди, невыносимо близко, наседая со всех сторон, и все же руки императрицы хватали лишь пустоту, черный дым, который обвивался вокруг ее пальцев плотными кольцами. Она не видела, куда шла. А потом вдруг узнала один из голосов:
- Идем… идем…идем… - ну сколько же ей еще звать? Она устала, и все же продолжала твердить, - Иди! Иди! – ей надоело, почему она не может дозваться?! Почему она не может? Летиция прислушалась – кто-то замолчал? Стало тише? Или громче? Теперь она слышала лишь злобный, надрывный голос. Создатель, почему она не может звать чуть потише? Зачем она так? Ей стало так тоскливо на душе, что императрица всхлипнула.
- Идешь? – жалобно и жалко, почти неслышно, почти отчаявшись позвала она себя. В темноте было тихо. Летиция чувствовала себя рядом, ей не нужно было оглядываться, она и так знала – рядом стоит она. И она же шептала, и кричала, и звала, и сама себя не могла услышать. Зато ее всегда слышал он. Там, над дымом, над ее темнотой, он всегда слушал ее, не переставая шептать в ответ. У него были прямые серебристые волосы и тонкие губы. Она не видела его лица, не знала его имени, не понимала языка. Он продолжал говорить, неспешно и уверенно. Но ей этого слышать не хотелось. Оттого-то, вдруг поняла Летиция, вот оттого-то она и кричала, и плакала, и звала себя, чтобы только не услышать, не дай Господи. Дым обвивался вокруг ее пальцев, вплетался в волосы, тонкой струйкой вползал в уши. Из его рта тек черный дым. Летиция дернулась, порываясь вскочить с кресла. Арий уже давно ничего не писал.
- Ваше Величество, - старик приложил узловатый, как сучок, палец к губам, - Ее Величество только что уснули. Их состояние настоятельно требует отдыха. С Вашего высочайшего позволения, я бы советовал воздержаться от малейшей попытки тревожить столь зыбкий сон.
Заметили? Обе служанки, что не спускали с нее глаз, арий, который хоть и должен был не сегодня-завтра рассыпаться в прах, все же сохранил какое-то ненормальное, свойственное разве что чешуйчатым гадам, телесное чутье – ей не нужно было описывать ему характер своих болей, меленькими, ровненькими буковками, целитель кропал свои записки едва лишь касаясь ее. Заметили, конечно. Императрица сжалась, закрыв лицо руками. Если бы от шепота можно было убежать… Если бы она знала наверняка, что хотя бы вон там, за открытым окном, совсем рядом, ее и ее сына оставят в покое, она бы, должно быть, решилась. Если бы.

Господи, неужели опять?! Она не спала, Летиция была уверена. Но шепот! Снова кто-то зло цедил у нее за спиной. Ради Создателя! Она зажала уши ладонями, и стало тихо. Такого в ее снах не происходило, она не могла сопротивляться кошмарам. Все же это не был сон. Императрица отняла руки от головы и оглянулась.
- Ваше Величество! - ее голос прозвучал растеряно. "Ты?!" Сломленная усталостью, Летиция предпочла поспешно отвернуться - на глаза навернулись крупные, бессовестные, позорные слезы. Она ждала аудиенции, жаждала разговора тут же по прибытию. Ведь целых полгода ее держали вдали от Аверны, она не имела возможности узнать, что происходило с Констанцией, почти не получала вестей об императоре и сыне. Она пережила два покушения, аквилейский мор и народный бунт. Летиция бежала из Гадары, даже не попрощавшись с сестрой. Аурелия слегла с хворью, было бы безумием оставаться рядом. Она бросила сестру умирать, так она сама верила. Уже в столице ее нагнали вести о чудом найденном лекарстве. И все же Клемент словно продолжал избегать разговора. С чего ей было начать? Пожалуй, с того, ради чего он пришел.
- С Вашим наследником все хорошо, Ваше Величество, - Летиция споро утерла слезы, но поняла, что смотреть в глаза императору не сможет. Ее взгляд блуждал по стене над головой Клемента.
- Мэтр, на сегодня достаточно, - сучок переломился в пояснице, хрустнув, казалось, сразу всеми суставами, - Принесите вина для Его Величества, - одна из служанок исчезла в дверях.
- Я рада видеть Вас в добром здравии.
Аквилейцы хорошо разбираются в ценах, стоимости и выгоде. Все, от мала до велика, от портовой шлюхи, что меняет свою цену в зависимости от степени опьянения клиента, до князя, успешно распродающего своих наследников и наследниц соседним государствам. Летиция понимала, за сколько ее продали и на что купили. Но с недавних пор условия сделки перестали ее устраивать. Она живо чувствовала, что во взаимовыгодных отношениях купли-продажи между Аквилеей и Ревалоном, ее выгода все больше платилась медяками.
- Даст Создатель, наследник Аквилеи появится на свет до Вашего следующего отбытия из столицы. Мне, к сожалению, мало сообщают о ситуации на границах. Тем не менее, надеюсь, она соответствует желанию Вашего Величества.
Она не успела спросить сестру про ее брак с де Леттом, но теперь у обескровленного болезнью юга не было выбора. Летиция была тверда в своем решении - на трон ее отца не сядет чужак, пускай даже сын ее родной Лели. Она боялась, что Рейнеке внезапно переменит свое решение и убедит Клемента в обратном. Мэтр дал ей достаточно оснований полагать его своим личным врагом. Рейнеке служил Империи, Летиция была верна семье и долгу. Их выгода платилась в разной валюте.

Аверна.

Покидая свою резиденцию, кардинал отказался от экипажа, вызывая недоумение у окружающих своим безрассудным поступком. Путь предстоял недолгий, но одинокий всадник на тракте всегда являлся легкой мишенью. И никто не знал толком, что взыграло в черствой душе этого замкнутого человека, подвигнув его на такой осознанный риск.
Холодные стены собственных покоев давно тяготили Бронше, а от запаха ладана приступы мигрени случались все чаще. Способ оставить позади свою летнюю резиденцию и забыться в стенах королевского дворца Эрих воспринял, как истинный подарок Святого Провидения. Укутанный в серый запыленный дорожный плащ, епископ гнал своего скакуна навстречу легкому утреннему ветру, спасающему от вездесущей истомной жары. Вопреки возможным ожиданиям, путь его завершился без возможных непредвиденных эксцессов. И теперь Бронше, с трудом разогнув усталый, поеденный старостью позвоночник, тяжелыми шагами двигался к месту своего нового назначения. В памяти всплывали не самые приятные картины, однако Эрих был рад почувствовать себя чуть моложе при помощи небольшой конной прогулки.
Тяжелым взглядом он провожал не обремененные интеллектом лица случайных прохожих. Никто из них не узнавал в утомленном путнике церковного сановника. И это радовало кардинала, как ничто другое сегодня. Для дворцовой же стражи оказалось вполне убедительным наличие епископского кольца, сопровожденное крайне неприветливой гримасой на лице своего обладателя. Про себя бывший Отец-Инквизитор отметил работу охраны, как не запятнанную профессионализмом. С тем же успехом любой недалекий разбойник, имевший шанс заполучить этот перстень сегодня, мог бы очутиться в покоях монаршей особы. От этой мысли губы Бронше скривились в неприятной саркастической ухмылке. Однако, он не вымолвил ни слова, следуя привычке не сотрясать воздух по пустякам.
Впрочем, наверняка об этом визите предупреждали, да и лицо епископа виделось легкоузнаваемым.
Хриплым голосом Бронше просил аудиенции духовника Ее Величества. Дело, заставившее кардинала сорваться с места, терпело отлагательства, но Бронше просто не привык сидеть, сложа руки. Избыток свободного времени действовал на него губительно, заставляя углубляться в мысли, что вовсе не должны были шевелиться внутри разума церковного пса.
Оставшись ждать в приемной, Бронше почти буквально рухнул в кресло. Кости его ломило, поездка верхом плохо сказалась на самочувствии епископа, однако, он умел с этим справиться. Чуть прикрыв веки, точно собираясь вот-вот задремать, Бронше сдавленным голосом спросил у служанки только кубок, исполненный простой воды. Пожалуй, в глазах людей Преподобный Эрих действительно казался набожным аскетом. Жаль только, что манеры человека бывают столь же обманчивы, сколь его внешний облик. Подумав об этом, Бронше скривил тонкие обескровленные губы  в неприятной и странной улыбке.

Отредактировано Эрих Бронше (2014-02-02 21:58:17)

Словно вырванный из пучины зыбких снов, Бронше поднял усталый взгляд. Но марево грез не застилало его рассудка, в последнее время кардинал вовсе боялся засыпать, даже когда полночные тени окутывали город, погружая его в тихую туманную тьму.  Слишком многое ширилось и извивалось в плетениях мысли Преподобного, лишая его покоя даже в собственной постели. Насколько же интересно, что те же навязчивые терзания иглами входят в ночные бдения императрицы, будоража утомленный разум.
Бронше чуть заметно кивнул. В движениях его читалась свинцовая тяжесть, а потухший, колючий взгляд из-под густых бровей казался вечным вестником недобрых предзнаменований. Эрих сдавленно закашлялся, впившись ладонью в подлокотник.
- Оставим это на другой раз, Герхард, - сдержанно и тихо вымолвил епископ, подразумевая под словом «это» совсем не тиверское, но множественные восклицания о «милости Создателя».
- Скорее, я ждал вас. Благо, что не слишком долго. Не нависайте надо мною, как навязчивый призрак. Присаживайтесь, - кардинал благообразно улыбнулся, широким жестом указывая на кресло, расположенное напротив. Легкая ткань темной мантии сошлась складками, на мгновенье обнажая свежую рану, нанесенную продольно сухожилиям правой руки. По своей форме аккуратный разрез больше всего напоминал короткий луч пентальфы. Бронше резким, отрывистым движением одернул предательски-непослушную ткань. Лицо его вдруг сделалось еще более угрюмым, а глаза, точно стеклянные, остро впились в тонкую фигуру духовника.
- Сегодня душно… - хриплым шепотом произнес сановник, глубоко вдохнув неприятно-теплый воздух. По лицу епископа скользнула пестрая тень, отбрасываемая шелестящим тополем за оконным стеклом.
- Благодарю вас за беспокойство, Герхард. Я добрался прекрасно, а это значит, что мы можем приступить к делу, не тратя время попусту. Вы ведь должны понимать, насколько происходящее… Важно. Расскажите мне все, что считаете нужным, - точно в подтверждение своих слов, Эрих кивнул, вновь устало прикрыв глаза. В его лице нельзя было прочесть ни малейшего интереса, а повисшая всюду давящая жара только клонила в сон. Тем не менее, дело действительно вызывало у кардинала любопытство.

Отредактировано Эрих Бронше (2014-02-03 01:45:29)

Речь духовника оказалась долгой и загроможденной многообразием слов, среди которых, конечно, в доминанту входило подобострастное «Ее Величество». Не оставалось сомнений, что Герхард Родд боготворил эту женщину и от того кардиналу стало еще более душно. Кроме патетики, размытой общеизвестными подробностями, священник не включил в свой утомительный монолог почти ничего важного и конкретного. В другой ситуации Бронше  обязательно прервал бы эту неоправданно-длинную речь, но сейчас кардинал чувствовал себя слишком усталым.
Под монотонный говор черная паучиха снов взгромоздилась на плечи епископа, неустанно плетя свою паутину безумных видений. Глаза сановника самопроизвольно закрывались, дыхание становилось глубоким и ровным, а до сознания долетали только обрывки фраз, из которых даже в полудреме Эрих умело вычленял смысл. Когда же Герхард, наконец, замолк, кардинал сбросил с себя остатки ветхого полусна и чуть приподнял ладонь в надежде на то, что этот жест не позволит Господину Родду дополнить свой рассказ еще какими-либо подробностями о жизни «Ее Величества».
- Значит, не покойники и не живые. И уж тем более, не бездушные, заносчивые бюрократы. Жаль, что колдуны давным-давно позабыли свое истинное место, - молвил кардинал, скрывая явное пренебрежение за смиренной улыбкой. Должно заметить, Бронше всегда говорил достаточно тихо, так, что к словам его приходилось прислушиваться.
- Я одним доволен, Герхард. Сейчас светская власть обращается напрямую к духовенству, не уповая вдохновленно на «великие» таланты своих высокомерных шавок, - кардинал сказал это больше для себя, совершенно не рассчитывая на то, что духовник сумеет поймать его истинную мысль.
- Ваш рассказ был исчерпывающим, Родд, - Бронше не сумел сдержать едкой скупой ухмылки.
- Не страшно, я вполне могу подождать. Верую, что Господу, с нашей помощью, удастся вернуть Императрице покой сновидений. Пока же – смиренно благодарю Вас за предоставленные ресурсы и уповаю на то, что Создатель укажет мне верный путь, - при словах о «Господе нашем» в обществе Герхарда, епископу вдруг страшно захотелось пренебрежительно сплюнуть. Однако, он научился подавлять в себе этот позыв. Необходимая формальность. Сейчас Бронше уже мысленно вопрошал Патера, за какие такие невообразимые заслуги данное дело поручили именно ему, Эриху. Впрочем, вопрос кардинала, как всегда, носил скорее риторический характер.

Отредактировано Эрих Бронше (2014-02-07 05:38:07)

Его лицо напоминало беспристрастную личину белесой древней статуи, а взгляд будто впитал в себя жестокость бесплодных завьюженных ледяных пустошей. В таком образе мог предстать лишь жестокий судья, вытравивший каленым железом из души своей все бренное и людское. В это мгновенье Бронше превратился в того, от чьих чудовищных мыслей он бежал долгие десять лет. Создавалось ощущение, словно сальные черные волосы на голове кардинала вдруг обратятся ядовитыми змеями, а из пасти церковного пса покажутся длинные, острые, точно пики, клыки. Голос разрезал тишину, как мясник вскрывает брюхо мертвому зверю.
- Вот как, Герхард? Мне приходилось думать, что за Вашим прошением стояло слово Императрицы, - повисшее после этих слов безмолвие, казалось, сдавливало, сжимало и удушало все живое, что имело неосторожность оказаться под тяжелым заиндевевшим взором человека, что призван был нести в мир идею, проповедующую о милосердии и всепрощении.
- При всем моем уважении к Вам эти слова не радуют моего сердца. Вы должны понимать меня, Герхард.  Тяжко помогать тому, чьи уста не просили о помощи. И, как будет вам известно, сказанное мной имеет особую важность в отношении венценосной особы, - в плетение слов оказался заключен вердикт, приговор, выносимый над челом духовника, виновного лишь в том, что внес ясность в корень дел, выпавших на долю епископа.
Бронше буквально пожирала мысль о том, что ему пришлось оказаться здесь, обремененному чужими тяготами, лишь благодаря слову этого забитого, безвольного, худосочного человека. Сейчас кардинал видел господина Родда именно таким, и от того лишь семена презрения врастали в измученной душе. И хоть лицо Эриха имело пагубное свойство -  отражать строгий марш его беспокойных мыслей, слова же вечно шли в противовес, позволяя держать маску экзальтированного фанатика или даже – почти святого. Очередная повисшая пауза вновь наполнилась кричащей тишиной, раздробленной звуками низкого голоса.
- Помощь страждущим – это обязанность Матери-Церкви. И я, в лице духовенства, сделаю все, что в моих силах. Ход ваших мыслей ясен мне предельно. Я признателен Вам, Герхард, за то, что внимание Святого Престола достигло пределов императорского дворца, - совершенная, чеканная строгость лишала эмоций лицо кардинала. И собеседнику оставалось наблюдать лишь, как сановник оказался в нерушимом плену собственных дум, что не составляло труда прочесть даже в пугающе-бесстрастных мутных серых глазах, точно блистающих металлическим отливом. Медленно Бронше подпер свою тяжелую косматую голову рукой, которая, как паук пробиралась в копну сальных волос, туго затянутых в хвост.
- Душно сегодня… Душно, - сдавленно процедил кардинал сквозь зубы, проводив взглядом редкие болезненно-желтые солнечные блики.

Отредактировано Эрих Бронше (2014-02-09 19:22:52)

В мыслях своих Герхард Родд не совершал открытий. Цепной собакой называли кардинала за спиной так часто, что тот свыкся, сроднился с этим мнением, превращаясь в глазах других в еще большего зверя. Чудовищного пса, чьи оковы Патер неосторожной рукой сделал слишком уж свободными. И все лишь потому, что Наместник Господа на Земле прекрасно знал, до чьей глотки псина, вскормленная его рукой, не сможет дотянуться никогда. Но действительно ли Бронше был тем самым чудищем, которым хотели его видеть? Злые языки всегда излишне лживы. Эрих не был косматой кровожадной тварью. Но стал ею. В ответ на лукавый шепот, спицами вонзающийся в уши.
- Не от стен мне душно и не от жары. Навязчивость твоя меня давит, Герхард. Или забылся ты, пресмыкаясь перед императрицей, или не помнишь, что я-то не твоя овечка? Увещевать и за собой вести ты ведь не каждого умеешь, здесь-то мне поверь. Иль неизвестно тебе, через какую пропасть я маршировал, пока ты, Родд, носил на руках своего драгоценного ягненка? А может быть, известно хорошо и даже слишком? Не оттого ли ты боишься, не потому ли спрашиваешь себя, зачем они меня прислали? – Бронше вцепился в подлокотники кресла с такой силой, что вены на руках его стали проступать еще более явно. Голос кардинала стал похож на медвежий рев, но при этом странным безразличием был пронизан его тембр. Эрих прекрасно знал, что думают о нем, знал, что стоит за словами гибких речей, но внутренне все еще боролся с клеймом, выжженным на своем челе. Боролся, придавая его следу все новые, яркие краски.
- Какого ответа ждешь ты от меня? С какою целью взялся допрашивать? Скажешь, я для любой женщины готов дыбу смастерить или не это тебе рассказывали обо мне? Так знай, что я не палач и не эскулап. Что церковь не тело лечит, а душу, душу, понимаешь ты! – епископ гулко ударил себя кулаком в грудь, разразившись надрывным громким кашлем.
- И мы не с грешниками сражаемся, но с грехом. Какой, какой, я спрашиваю, метод ты хотел бы получить из моих уст? Или кажется тебе, я не знаю, что шепчет обо мне каждый из вашей породы?  Заливаясь тиверским, не запамятовал ли ты, кто должен был заботиться о душевном покое доверенного ему ягненка? И не позабыл ли, кто о помощи просил Святой Престол, справиться не сумев со своей обязанностью, позволив духовному недугу поразить твое, как ты сам и сказал, дитя!? – фигура кардинала вновь обмякла в кресле, потерявшись в складках просторного одеяния.  Бронше дышал глубоко и тяжко. Приступ гемикрании все больше стал досаждать ему, многократно усиливая нависшее в жарком воздухе напряжение. Подперев голову ладонью, Эрих бросил на собеседника очередной хмурый взгляд исподлобья.
«Еще здесь? Вот ведь настырный» - мысленно усмехнулся епископ, и продолжил говорить уже привычным, тихим бесстрастным тоном. 
- Герхард, друг мой, - улыбка полуденной тенью появилась на губах кардинала ровно на мгновенье, - скажите Вы, каким особым способом священник может исцелить больную душу? Не замарайте Вы свой молитвенник вином, мне не пришлось бы задавать вопроса. А, впрочем… Молчите.  И впредь учитесь помощь предлагать, когда в ней чувствуют нужду, - Эрих выдержал короткую паузу. Тиверское, предложенное уже в третий раз, теперь не было удостоено даже отказом. К тому же, именно оно послужило поводом обвинить духовника в излишней липкой назойливости.
- Наверное, меня чуть утомила дорога. А стены эти, ваша правда, как будто душат. Не в них ли кроется причина кошмарных грез… - сановник бросил последнюю фразу почти шепотом и оттого Герхард Родд едва ли мог ее расслышать. Порыв горячего ветра чуть качнул парчовую окантовку массивного, богато украшенного кресла.

В нем всегда была горечь. Он достался ей таким – надломленным, с трещиной там, где обыкновенно бьется у людей сердце. И каждый день его сердце медленно покрывалось коростой льда. Неважно, как отчаянно она пыталась отогреть, всего аквилейского солнца не хватало, чтобы бороться с северной стужей. Холодные месяцы в Аверне властвуют над коротким, пускай и яростно-жарким летом. Ни весну, ни лето Клементовой жизни она не видела, повстречав его в осень, надеялась, было, по наивности, что зима не может продлиться вечно. Радовалась бабьему лету, а потом все недоумевала, почему становится только холоднее и холоднее. Скорее всего, зиму они не переживут.
Теперь у нее был шанс уйти первой. К чему плаха? Она давно немолода, вряд ли ее сил хватит, чтобы дать жизнь последнему ребенку. И, светлый Господь, как же не хотелось ей умирать в холоде! Меж тем, природа, словно в насмешку, прокаливала Аверну. Это не южное солнце, оно не ласково, не игриво. Северное лето было так же жестоко, что и северная зима.
- Ты постарел, - Летиция посмотрела на императора, - И говоришь словами Рейнеке… - она склонила голову к груди, рассматривая руки, - Я ненавижу его. Ненавижу за то, чему он тебя учил, за то, что он распоряжается нашими жизнями и жизнями моих детей. И я не могу смириться. Не потому, что я не знаю своего долга. О, нет, его я знаю лучше всего. Мой долг – рожать императору наследников. Но не ему! Тебе! Меж тем, - императрица нервно сглотнула, - Ты говоришь его словами, и я уже не понимаю, кому из вас двоих я подчиняюсь, - ей снова пришла в голову мысль, уже посещавшая ее в Гадаре, и Летиция усмехнулась, - Это так глупо! – она потерла рукой глаза, - Глупо. Он следит за тем, чтобы у него всегда был господин. Хозяин, которому он мог бы служить до тех пор, покуда из того не вытечет вся жизнь. Тогда он принимается за нового. Думаешь, я брежу, да? Неважно, - она вздохнула. Была бы на то ее воля, все бы окончилось для Асвальда Рейнеке очень быстро. Позорной смертью, через повешение.
- Я не могу понять – к чему нам эта война? Что за сумасшествие? Положим, их самозванец ее начал, но ведь есть же другие пути решения? Стратегия, тактика… Вы призовете народ с полей, когда еще не собран урожай? Нас ждет голод, бунты. Неужели нельзя было восстановить самих харматанцев против их узурпатора? Куда смотрела твоя разведка? Впрочем, это тоже неважно. Не мое дело. Лучше скажи, когда вернется Констанция? – она действительно боялась смерти. Что если дочь не приедет в Аверну до ее срока? Хотя, что именно Летиция желала поведать принцессе, она и сама не понимала до конца. Скорее всего, ей просто хотелось иметь рядом кого-то, кто все еще любил ее.
- Напрасно ты не ешь. Не бойся, я не собираюсь морить себя голодом. Во всяком случае, не до того, как он родится. А потом, возможно, уже и не понадобится. Ты же не перестанешь жить, если меня не будет, - императрица пожала плечами, - Ешь, спи, принимай решения. Тебе будут докладывать о моем самочувствии.
- Чего ты сейчас от меня хочешь? – Летиция вдруг вспыхнула. То, что она говорила с напускным спокойствием, расстраивало ее еще больше, - Чтобы я радовалась тому, что ты все-таки пришел? Но ты не здесь. Ты волнуешься за свою семью, или же ты требуешь от них едино смирения с уготованной им судьбой. Я не вижу, что ты что-то чувствуешь. Ты превращаешься в одного из них, в такого, как Рейнеке. Значит, тебя не должно волновать то, что и как тебе передают слуги от моего имени. Реши, наконец, что тебе нужно: твоя Империя и твоя семья или же Империя, такая, какой ее видит мэтр Рейнеке, и его одобрение?