- Прости, - Ее Величество не решилась поднять глаза. Щеки императрицы разгорелись от стыда, ее отчитывали, и по заслугам. Она прекрасно знала, что не ее это забота, не ее ума дело. Но ей было страшно от того, что творилось кругом. Помилуй Боже, заставить Его Величество что-то сделать – это задача не по ее силам. Летиция была обижена на судьбу, которая внезапно перестала о ней заботиться. Она жаловалась на Рейнеке, как ребенок жалуется матери на соседа, оттаскавшего его за уши при попытке стянуть из его сада пару груш. Она хотела, чтобы ее окружали счастливые, улыбающиеся сыновья и дочь. Вместо этого Ее Величество обнаружила себя практически в полной изоляции и от мира, и от семьи. Она терпеть не могла одиночество, и все же ее покинули все, кто был ей дорог.
- Я не должна была. Прости. Он меня пугает, - Летиция оправдывалась шепотом, стараясь удержать в себе слезы, - То, что творилось в Аквилее… Никаких вестей… И потом он… Он говорил мне ужасные вещи. Он обвинил Аурелию в Создатель знает чем… даже Констанцию! Представляешь, Констанцию! И после того, что случилось с Маркусом, что я должна была подумать?! – императрица прерывисто вздохнула, - Но ты прав, он никогда не шел против воли императора. Я, наверное, схожу с ума, раз испугалась простых слов. Прости, - Ее Величество, наконец, собрала силы и даже смогла улыбнуться, - У тебя есть все мы. И я. Не волнуйся больше, это пустое. Все пройдет, когда он родится, - Летиция откинулась на спинку кресла и протянула руку к Его Величеству в надежде, что он примет ее. Она вспомнила, в какую черную тоску погрузилась после той своей несдержанной речи в Расколотой Горе, и не желала прощаться с императором без примирения. Она надеялась. Пускай ее будут мучить кошмары, она может отослать ариев, сказать им, что все прошло и их лекарства чудом излечили ее. Велит оставаться с ней на ночь двум из своих служанок, самым верным, никто и не узнает, что творится в покоях Летиции. «Все пустое. Волнение. Сердце неуспокоенное. Пройдет-пройдет». При свете дня ее полуночные визитеры вдруг казались не такими ужасными, как слова Клемента. В конце концов, все, что у нее пока оставалось – сам император. Ради него она оставила сестру, мучающуюся в лихорадке. Ради него потерпит и Рейнеке, и кошмары.
- Его Величество уже думал, какое он даст имя своему наследнику? 

Сама того не ожидая, она добилась желаемого – ее слушали. Уверенность Клемента в Лисе пошатнулась, пускай он и утверждал обратное. Каждое слово, сказанное ею сейчас, стало чрезвычайно важным, способным поменять расстановку фигур на доске в разыгрываемой партии в одно мгновение. Императрица не спешила с ответом, она вспоминала разговор с Рейнеке в Гадаре – как он стоял перед ней на коленях, прося о казни, и в то же время убеждая ее, что кроме его защиты положиться ей не на что. Она вспоминала слова, выражение его лица, тембр голоса, помнила капли пота на его уродливой коже. Летиция повела плечом, чтобы скрыть пробившую ее дрожь, настолько ей было неприятно даже думать об арии. И все же она должна была. Что будет лучше – ограничиться лишь упоминанием о его обвинении Констанции или же рассказать Клементу обо всем? За неимением достойных внимания свидетелей это было ее слово против слова Рейнеке.
- Я никогда тебе не лгала, - пальцы императрицы крепко обхватили руку Его Величества, - Нет, в преступлениях он ее не обвинял. Но сомнение в верности куда хуже, - Летиция соскользнула с кресла, встав на колени рядом с императором, - Ты веришь мне? – она порывисто прижала руку Клемента к губам, - «Рождение вашего сына невыгодно вашей дочери. И покушения на вашу жизнь продолжатся». Вот, что он сказал мне.
Как могла она не упоминать имя собственного сына? Того, в ком текла ее кровь, та же, что и в Октавии, и Констанции, не отличная ничем. Того, чьи черты лица были так же красивы, что и у ее дочери. Того, кого она родила, кого любила и целовала. Того, кто играл с Октавием и кто любил свою младшую сестру, вне всякого сомнения, любил так же горячо, что и его отец. Да, Маркус бежал из столицы сразу же после покушения на жизнь императора, но мог ли то быть страх? Все в Аверне были наслышаны о жестокости принца, о его дурном характере и жажде власти, но никто и никогда не видел и не слышал, чтобы Маркус замышлял против своего родителя. Никто не мог доказать его вину. Он знал о том, что на него падет первое подозрение, и бежал до того, как оказался в казематах Башни. Но был ли он виновен? Она не могла понять, почему Клемент отказался от него так легко. Конечно, Октавий был важнее всех, наследник престола, Констанция – их единственная, драгоценная дочь, но почему Маркус не был так любим? Средний, как ненужный, лишний в своей семье. Сердце Летиции ныло от жалости к своему мальчику. У нее шевельнулась было мысль, что их последний ребенок может носить его имя, но это было совершенно невозможно. Она назовет его именем своего предка. Пускай Аквилея вновь расцветет под властью Лукреция, второго своего имени.
- Прошу тебя, если не хочешь верить мне, допроси его... и меня, если нужно. Я не стала бы обвинять невинного. Асвальд Рейнеке призывал меня не верить никому из нашей семьи. Столько злобы, столько грязи, сколько он вылил на меня с Аурелией, я не могла ожидать он нашего самого верного слуги. Прости, - она вновь поцеловала руку императора и прижала ее к сердцу, - Прости, у тебя и так много забот. Но ты должен был знать.
Кровь стучала в висках у Ее Величества. Она смотрела на мужа с мольбой.

Сердце…  Да, у нее было сердце матери, а не правительницы. Сердце аквилейки, не княгини, не де Авели. Горячее южное сердце, которое не признавало иного закона в жизни, кроме того, что приносит радость. Оно досталось ей от ее матушки и, хотя и было усмирено стальным ошейником имени ван Фриз, которое в ней так и не пустило корни, продолжало биться неистово и порою совершенно безрассудно. Жена Гидеона де Авели так никогда и не смогла простить мужу «продажу» родной дочери Аверне, она тосковала по девочке, наотрез отказываясь принимать тот факт, что лучшей судьбы для ребенка и желать было нельзя. «Слишком рано, она совсем дитя. Совсем одна» - заливалась слезами ее мать, хотя ничего изменить было нельзя. И теперь уже Летиция вторила ей: «Слишком сурово. Слишком жестоко его осудили. Он так молод». Аурелия на ее месте поступила бы иначе. У ее сестры было сердце правительницы. Но именно поэтому она и не стала императрицей. Ее ум, ее рассудительность, ее умение оставаться прежде всего «Ее Светлостью» и лишь изредка, в семейном кругу «Лели», нужны были Аквилее. Гидеон был дважды прав, отослав в столицу младшую дочь. Он делал ставку на то, что ее мягкий характер позволит ей быть ближе к императору, чем бывали ее предшественницы. Род де Авели намеревался закрепиться у власти. И если бы Аурелия родила дочь, возможно, знамя правящей династии над Башней Смерти через каких-то пару поколений сменилось бы с черно-красного на бело-зеленое. Но их подвел Горан. Хвала Создателю, ее отец умер до того, как мог стать свидетелем постигших Аурелию бездетности и раннего вдовства. Меж тем Летиция свою роль выполнила, как и было задумано. Она любила мужа, и поэтому была предана императору. Она родила короне наследника, вот только… Только не могла понять, что Империи, как сказал Клемент, остальные ее дети были не нужны. Не нужен был Маркус, поэтому ему вынесли смертный приговор, мало нужна была Констанция, особенно теперь, со смертью Шатхи превратившаяся просто в очень дорогой товар, на который не было подходящего покупателя, не нужен был и этот ребенок. Тогда почему их всех просто не отдадут ей? Летиции нужна была ее семья. Но сама она была навсегда прикована цепью к позорному столбу власти, с выжженным на ее лбу именем «ван Фриз» и не имела права на владение чем-либо еще. Хотя это было установлено законом, которого сердце Летиции не признавало.
«Мы не потеряем нашу дочь. Я не верю в ее измену и никогда не поверю», - с каждым словом императора в ее душе все жарче разгоралось пламя благодарности, понимания, счастья от единения мыслей. Еще не все потеряно и не будет потеряно никогда. Как бы ни старался Рейнеке обратить Клемента в бездушное каменное пугало, такое же уродливое, что и Башня, он проиграл ей очень давно. Тогда, когда от ее любви родились Маркус и Констанция, пускай лишние и даже опасные для Империи, но бесконечно любимые их отцом. «Ты тоже его помнишь. И не можешь забыть, как бы не велел мне не произносить его имя. Ты тоже. Не забывай, пожалуйста!» И Рейнеке проиграет снова, когда родится ее последний ребенок. Летиция быстро поднялась с колен и крепко обняла императора. Сердце у нее продолжало стучать все быстрее, так что даже поплыла голова.
- Нет, - прошептала она, борясь с теперь уже слезами радости, - Не надо. Я не хочу его казнить. Он просил меня об этом там, в Гадаре. Но я не могла. Я думала, он нужен короне, нужен тебе, - она отстранилась и посмотрела в глаза Клемента, - Он должен усвоить урок. Он, кажется, позабыл, что у льва есть когти и клыки, он думает, что может трепать его по холке, когда ему заблагорассудится. Если мы оставим Асвальда Рейнеке безнаказанным, не попытается ли он позже заставить усомниться в верности наших детей кого-то еще? Я не хочу его смерти. Поставь его на место, - она сама бы не узнала своего голоса, настолько он был холоден. Порка, пара месяцев в каземате, ссылка – ей было все равно. Летиция боялась за свою семью и хотела быть уверенной в том, что гордыня Лиса будет выбита из него как можно раньше. Слуга должен служить.

Императрица опустила глаза в пол. Она только что попробовала ступить на зыбкую тропу давления, и хотя лишь носок ее туфли коснулся трясины, ее тут же затянуло. Летиция отступила мгновенно. «Не зная броду», - говаривала ее кормилица, - «не суйся в воду». Клемента невозможно было согнуть, ни уговорами, ни угрозами, ни слезами. Пожалуй, единственным ее оружием было повиновение и смиренное ожидание. Она могла подождать. «Ступи назад, и ты окажешься впереди», - мудрость, которой учили и книги, и матушка. Когда-нибудь Рейнеке подскользнется сам, ей не придется даже разливать воду на пол. Тогда Клемент не задумается перед тем, как вынести приговор.
- Хорошо, - Летиция кивнула, не поднимая глаз, - Я не стану о нем думать. Скажи, что мне не нужно будет снова быть с ним одной. Не хочу, - голос ее вновь стал прежним, мягким, с нотками ребячества, не изжитого и по сей день, - Я всегда о них думаю, - она коснулась губами щеки императора и выпрямилась, положив руку на живот. Она же всегда о них думала? И беспокоилась за них? Всегда поступала им во благо. Летиция де Авели любила детей императора. Она могла бы родить и больше. Но уже поздно. Время прошло слишком быстро, слишком часто она отступала перед Империей, отдавая ей своего мужа. Она должна была родить больше. Потомки ее предков были столь многочисленны, что, пожалуй, могли бы заполонить собой все улицы Гадары, а то и Аверны. А у нее было всего четверо. У Аурелии не было никого. Насмешка судьбы, сохранившей им красоту и молодость, и отнявшую то, чему они должны были служить.
- Лукреций. Хорошее имя? Лукреций ван Фриз. Князь Аквилейский. Нравится? – она улыбнулась своим словам и тут же вздохнула, - Не думаю, что этот де Летт даст Аурелии наследника. Говорят, у него нет сыновей? Одна дочь, да и та болезненна и никогда никому не показывалась. Но раз ты считаешь, что так будет лучше…, - императрица пожала плечами и снова заулыбалась, - Не будет же большой беды, если у их дочки будут очаровательные острые ушки? Ты не против, я знаю, - Летиция рассмеялась. Она почти не знала барона Гаэдаэ, но он был гадарец, эльф и…И его выбрала Аурелия. Этого достаточно.
- Лукрецию понравится ее дочка. Красавица. Видишь, я всегда думаю о детях, и я полностью поддерживаю твои решения! – Летиция продолжила хохотать, - О, нет! Я только что тебе выдала нашу семейную тайну! – она всплестнула руками и кинулась зажать Клементу уши, - Никому не говори, - императрица коротко чмокнула Клемента в другую щеку. Текла ли в де Авели эльфийская кровь, она и сама не знала, но и не боялась шутить над слухами. Господи, как же было хорошо перестать думать о ее кошмарах и снова смеяться! Она была создана, чтобы веселиться, а не страдать.

Только на мгновение, быстро, как тень от трепещущих на ветру листьев, едва различимо, как принесенный им с побережья соленый привкус, поменялось лицо императрицы. Губы ее продолжали улыбаться. Летиция вдохнула, возвращая себе привычное выражение-маску, любезную, приятную, исключительно приличествующую. В ее сердце меж тем медленно растекалась ревность, самый горький из ядов людской природы. Она не желала рождения ребенка Аурелии. Это чувство было таким откровенным и настолько отталкивающим, что Летиция, конечно, никогда бы в нем не призналась. Ей хотелось врать самой себе, что это ради собственного сына она со злобой думала о возможной беременности княгини. Ради сына, которому должна принадлежать Аквилея. Но это было не так. Летиция ревновала свою сестру. Горячо, неистово, с почти животной яростью. Такого чувства она не испытывала ни к кому на свете.
Всю жизнь императрица посвятила любви. Ее сердце было настолько полно, что тепло изливалось щедро – на отца и мать, на мужа, на детей. Эта любовь была настолько же глубока, сколько и чиста, она не требовала ничего взамен. Летиция умела отпускать, не привязывала к себе никого. Любви у нее было столько, что отдавать ее было так же естественно, как и дышать. Она так думала, она научила себя так думать. Это было удобно, не приносило боли и разочарования. Летиция предпочитала не замечать того, что ее любили, в основном за то, что она им давала. Отец – за ее послушание и ласку, муж – за детей и, да, снова за послушание, дети – потому что так надо, потому что она никогда им не указывала, за свою свободу. Так было до недавнего времени. Она вдруг вспомнила, как разозлилась Констанция, когда мать внезапно выразила свое недовольство ее дружбой со старшим Эрендом, как в один миг холодел Клемент от ее неосторожно брошенного откровенного слова. Они предпочитали ее «удобной». Удобоваримой должна быть императрица Ревалона. Ее батюшка хорошо это понимал. Летицию было легче убедить в необходимости ее смирения, чем Аурелию. Никогда, никогда бы Лели не стала такой, как она. Никогда. Аурелия была ее настоящей половинкой. Той единственной, что действительно, по-настоящему ее любила. В их паре она не требовала ничего взамен. Ее любовь была безусловна, и она должна была полностью принадлежать Летиции. Обделенная лаской остальных, Летиция жаждала ее от сестры, и всегда получала желаемое. Если же у нее родится свой ребенок, то все, что по праву должно было принадлежать сестре, уйдет к этому проклятому маленькому существу. Летиция не ревновала к Горану, не ревновала к Гаэдаэ – пока они не могли дать Аурелии наследника, они всегда были вторыми в ее сердце. Но де Летт мог, и императрица ненавидела его за это.
- Да уж, у Ревалона весьма… - императрица усмехнулась, - Весьма прогрессивные представления о верности. Самая известная на побережье продажная девка падает к его ногам и отрекается от своего ремесла ради привязанности, а он посылает ее в постель к своему соседу, - красавица-Аквилея и правда уже несколько столетий преданно жалась к ногам своего господина, вместо того, чтобы блудить по всем южным морям, а север предпочитал принимать ее ласки снисходительно, - Конечно, это самый легкий путь окрутить зазевавшегося дурака. И неужели она могла рассчитывать на большую милость?! – Летиция раскинула руки, оглядываясь, словно призывая невидимых свидетелей согласиться с ней, - Она будет рада услужить. Тем более, что освобождение от постылого любовника так вероятно, - говорила ли она об Аквилее или об Аурелии, невозможно было понять, - Если, не приведи Создатель, что-то случится с нашим герцогом де Леттом, я искренне буду оплакивать его.
Императрица приподняла подбородок и смотрела на Клемента с полуулыбкой. Она прикоснулась тыльной стороной кисти к щетине Его Величества.
- И да. Конечно. Отдам Аурелии. Нельзя оспорить мудрость этого моего решения. Констанция воспитана исключительно. Как истинная дочь императора. Вы, Ваше Величество слишком заняты, чтобы тратить время на младшего сына, Его Высочество с недавних пор тоже постоянно озабочен делами, а я… Я так непростительно легкомысленна.
Ревность – чувство, которым хочется упиваться. Летиция отдала дочь сестре, еще крепче привязав ее к себе. И она собиралась сделать это снова. Кто может ей возразить?! Тот, кого это не устраивало, должен был предложить цену эквивалентную тому, что она могла потерять. Летиция не знала никого, кто бы отважился попробовать перекрыть ставку Аурелии.

Аверна. Таверна "Хряк и бабочка".

Октавий привык себя считать человеком не брезгливым и повидавшим не одно злачное заведение в Аверне, но таверна, в которую направил его всезнающий Отто, вызывала в душе принца смешанные чувства из отвращения, пренебрежения и, как ни парадоксально, стыда. Все-таки теперь он был здешним градоправителем, но терпел подобные клоповники. Здание "Хряка и бабочки" вызвало такое же недоумение, как и название питейного заведения. Неужели владельцы трактиров выбирают для них самые нелепые и странные названия?
Возникает резонный вопрос, какие же черти повели наследника Империи в столь непримечательное, если не сказать грубее, заведение? Любопытство. Нестерпимое, изматывающее, занимающее все мысли. Любопытство, помноженное на злость и жажду справедливости. Плохое сочетание для судьи, но так Октавий никогда не стремился примеривать на себя притязательную атласную мантию. На правосудие ему было плевать.
Посылка, которую давеча доставили новому градоправителю Аверны, была более красноречивой, чем самые лучшие послы. Голова Ренна, раздувшаяся и потемневшая.  Октавий приказал немедленно доложить о случившемся Его Императорскому Величеству и убрать презент с глаз долой, куда-нибудь поближе к ариям, коих сей артефакт должен заинтересовать.
В чем расписывался неизвестный даритель? Это предупреждение? Подарок? Намек? Признание? Лучше всего за самого себя ответит неизвестный отправитель, которого принц намеревался найти. Ренн был гнидой, но и за убийство таких высокопоставленных гнид полагается наказание. Как это ни прискорбно...
Ответы на вопросы, которыми задавался кронпринц в последние дни, ожидали его за потрескавшейся, некрашеной дверью, из-за которых, смешиваясь в причудливую комбинацию, просачивался нестройный шум нетрезвого галдежа и смрадной вони, которая, кажется, насквозь пропитала дерево, из которого был сложен трактир.
Октавий пошел в трактир как раз вовремя, чтобы услышать последнюю реплику харчевника, скорбную, как все жалостливые сказания ревалонских бардов вместе взятые. И так же щедро сдобренную народным фольклорным. Конечно, рыцарь мог бы заявиться в "Хряка" в гордом одиночестве, серый и неприметный, как один из сотен наемников, заполонивших трущобы столицы. Но наследник Клемента не мог позволить себе так рисковать, поэтому появление будущего правителя было обставлено презентабельно. Без излишнего шика и пафоса, но с достаточным количеством сопровождения, чтобы самые нуждающиеся или амбициозные головорезы тридцать три раза подумали, а стоит ли связываться с этим небольшим кортежем. Было бы глупо погибнуть на заплеванных мостовых перед самым началось настоящей великой войны с ненавистным западным соседом.
- Кто не придет, позвольте поинтересоваться? - скупо и жестко улыбнулся Октавий. Никому не нравилась такая его ухмылка, даже самому принцу. Но здесь она была уместна, как никогда.

— Честь разделить ложе с господином, - сентенциозно начал Его Величество, - честь, которую необходимо заслужить. Потом, кровью или чуть более прогрессивными методами - плотным гастрольным графиком по перинам друзей и врагов господина. Ты слышала байку о двух соседях и ведре дерьма? - сентенциозно продолжил Его Величество. - Я напомню. Жили-были два соседа. У одного в хозяйстве все росло, цвело и пахло на диво и конечно на зависть. У второго тоже росло, но мало цело и много воняло. Дружбы между соседями, как ты поняла, никогда не было. Первый трудился не покладая рук, второй не покладая рук завидовал. И вот однажды, совсем потеряв совесть и стыд, второй сосед взял да подсунул под дверь первому здоровенное ведро с отборным дерьмищем. Первый сосед не растерялся: отмыв до блеска ведро с говном, - сентенциозно выгнул брови его Величество, - наполнил его отменными яблочками и вернул соседу со словами «кто чем богат, тот тем и делится». Уж не знаю, насколько отрадно было второму соседу получить полное яблок ведро из-под говна, суть не в этом. Суть в том, Летиция, что я и есть пресловутый богатый сосед, который понимает: ответь он небогатому соседу взаимностью - рано или поздно оба хозяйства превратятся в помойку. Это плохо, дьявольски плохо, моя милая супруга. Но и ведра с яблоками я дарить не намерен. В конечном итоге яблоки будут сожраны и все повторится сызнова. Я поступаю иначе - я предлагаю соседу перенять опыт одного из моих садовников. Самой по себе очаровательной личности. Это не подачка и не дар, это, кхм, обмен культурным опытом. Если мой сосед не конченный идиот, мой широкий жест он оценит. Если мой сосед идиот конченный - что ж, придется нагрянуть, как выражаются арии, с «санитарной инспекцией» на соседний участок и провести полную дезинфекцию территорий во избежание распространения заразы, каковая имеет свойство зарождаться в местах повышенной концентрации дерьма и зависти. Однако я хочу верить в лучшее, Летиция. Хочу верить в ум моего соседа и здравомыслие садовника.
Разговоры о яблоках будили аппетит. «Когда я последний раз ел?», - задумался Его Величество. Задумался и не вспомнил.
— Да и самим садовникам время от времени полезно сменить антураж. Родной сад всем хорош и приятен; увы, почва, которую слишком долго, слишком часто возделывают, становится бесплодной. А это тоже плохо, моя драгоценная Императрица Летиция, - улыбнулся Его Величество. - Правда, я думал было отдать нашего сына или дочь на воспитание Рейнеке... шучу. Я не могу оспорить твое решение, справедливое и мудрое. И не потому, что бесконечно верю в воспитательские таланты Аурелии; еще и потому, что хочу видеть в де Летте не только заложника обстоятельств, я хочу видеть в нем соратника... Временного так временного. Его связи с Харматаном очень уж крепки, настолько крепки, что их не способно разрушить даже предательство Летосского. Политические, стратегические и торговые связи. Полно о политике. Сегодня удивительно чудесный денек. Быть может, позволь лекари, ты бы прогулялась со мной? Свежий воздух полезен.
И общая перемена климата иногда полезна не менее.

— Когда это ван Фризу потребовалось разрешение от слуг в собственном доме? - усмехнулся Его Величество, накрывая ладонью ладонь жены. - В тот день, моя драгоценная супруга, когда мой достопочтенный прадед Яковес, известный в узких кругах под прозвищем Реформатор, в широких - Железное горло, обезумев с очередного перепоя ворвался посреди ночи на кухню и, всячески игнорируя слезные увещевания слуг, влил в себя полкувшина вина, вследствие чего вынужден был на три недели осиротить трон по причине грандиознейшего из всех памятных человечеству поноса. Потому как, позже выяснилось, богатый букет любимого Яковесом медового аквилейского слуги решили разнообразить высоко концентрированным сенным настоем с целью раз и навсегда пресечь попытки со стороны некого - теперь уже безымянного - капитана имперской гвардии гнуснейшим образом подворовать императорский продуктовый запас. Вот такая история, моя драгоценная супруга. С тех пор мы, ван Фризы, очень чутко реагируем на увещевания слуг. Рейнеке - не исключение.
Летиция веселилась; улыбалась, чуть склоняя голову, - подчеркнуто грациозно, подчеркнуто по-аквилейски. Подчеркнуто робко следовал за правящий четой вездесущий многобабий хвост. Женщины, поддался лирическому порыву Его Величество, подобны птицам: одни, недосягаемые, летая высоко - видит Бог! - окрыляют; других только и хочется общипать да в суп. Фрейлин Ее Величества Его Величество ненавидел и с радостью дружным строем отправил бы начинять собственными потрохами пирог. И отведал бы, всенепременно отведал бы изыск кулинарии, не взирая на перспективу повторить подвиг достопочтенного деда, мужественно и стоически переживая грандиознейший на памяти человечества понос.
— Ты несправедлива к Рейнеке, - продолжил Его Императорское Величество, жестом приказывая многобабиему хвосту замедлиться, а лучше провалиться сквозь землю или хотя бы протаранить лбами пол. - В свою очередь позволю напомнить - меня воспитал он. В возрасте Октавия я был счастливым отцом наших с тобой детей в известном тебе количестве. Пожалуй, отлучив Рейнеке от Октавия, я допустил ошибку. Смысл ворошить прошлое? Ты всецело права, Летиция, нужно смотреть в настоящее, именно в нем затаилось будущее. Ах, да. Прости мне очередную вульгарность, жена моя, однако утратить навык обращения с розами по крайней мере одному нашему знакомому садовнику уж точно не грозит. Один наш знакомый садовник настолько поднаторел в обращении с розами, что едва-едва учуяв его запах даже самый колючей цветочек незамедлительно сбрасывает шипы. Впрочем, верно. В конце-концов, долг любого садовника - не потешить мастерством каждую доступную розу, долг любого садовника, хорошего - подчеркну - садовника - вывести новый, уникальный сорт. В нашем случаи, боюсь, уникального не выйдет. Надежды я не теряю. Достойной партии Октавию нет, - чуть сжав ладонь жены признался Его Величество. - Сегодня я готов это признать. Изначально я думал обручить Октавия с Агнеттой фон Эдель. Увы, до меня дошли слухи. Слухи о противоестественной дружбе старшей дочери князя фон Эделя с гвардейцем. Порочащий слух. Что уж говорить о поступке. И все-таки. Наша скудная земля скудна, но не бесплодна. София фон Эдель - чудесная девочка. Тихая, послушная, умненькая. Наши роды объединяет крепкая кровная связь и, как бы часто не звучали в адрес фон Эделя, обвинения в дисгенезисе, их женщины нашим мужчинам сыновей рождали всегда. Ваш вердикт, Ваше Величество?
Клемент остановился. Ласково улыбнулся, ласково заглянул супруге в глаза.
— В отношении Констанции мои планы не меняются. Харматан на пороге кризиса. Скажу больше: именно сейчас Рейнеке работает над сроками. Ждать осталось недолго. Сверх того тебе не зачем знать.
Погода стояла ясная, по-харматанскому жаркая.
«И не поймешь ведь так, - размышлял Его Величество. - То ли это моя экспанция, то ли вторгся сам Харматан».

— Быть не может, - светлые глаза Его Величества округлились. Удивление было подлинным. Ни один политик, ни один дипломат, ни один монарх не смог бы так убедительно сыграть. - Ты будешь смеяться, Летиция, - улыбнулся Его Величество, присаживаясь рядом с Императрицей, - я совершенно забыл, что когда-то был молод. И, оказывается, отнюдь не всегда был отцом. Чудеса! Чудеса, Летиция, что время творит с людьми. Ну хорошо, в возрасте Октавия я был бездетен, но у меня была ты, моя милая супруга, а это практически одно и тоже, - пожал плечами Клемент, щурясь на солнце.
— Нет, я не сплетник, дорогая моя! Никто не посмеет обвинить Его Величество в потворстве слухам. Я - Император. Императору по долгу службы положено знать все. И чуть больше. Агнетта, конечно, всем хороша, однако я не потерплю рядом с моим сыном женщину, чья честь вызывает хотя бы намек на сомнение. Честь Софии не вызывает. Да, при дворе девочка гость не частый, впрочем, ни у кого нет оснований ставить под вопрос ее чистоту. Телесную или духовную. Дьявол задери, ты права, Летиция, - Его Величество печально опустил голову. - Я сплетник. Чудовищный сплетник. Я слышал, София неуютно чувствует себя в присутствии ариев. В ее детстве был какой-то случай - подробностей я не знаю - то ли на охоте, то ли на балу... Словом, у вас с ней найдется кое-что общее. Вряд ли она тоже мгновенно возлюбит мэтра Рейнеке, - усмехнулся Клемент III ван Фриз. - Как бы то ни было, кандидатуры достойнее я подыскать не могу.

Отредактировано Клемент III (2014-03-30 12:24:11)

Аверна. Башня Смерти.

- В этом ваша беда, Ваше Величество, - Летиция прикрыла глаза, подставляя лицо легкому ветерку, неизвестно как сумевшему добраться до них через городские стены, заборы, ограды, нагромождения домов, лавок и рынков Аверны, подвяливающейся под жестокими жгучими лучами северного солнца. Слишком прямые, слишком сильные, слишком горячие и бездушные, иссушающие до дна, выжигающие добела все, чего они касались. Это их солнце. Солнце ван Фризов, не помнящих о цветении, молодости, сострадании, милосердии, надежде. Солнце непреклонных.
- У молодости есть одно замечательное достоинство – она никогда не теряет надежду. Впереди у нее всегда есть будущее. А ты живешь настоящим. Иногда не грех и помечтать, - губы Ее Величества чуть тронула улыбка, меланхоличная и рассеянная. Летиция вернулась на свое прежнее место, задумчиво поводила рукой по камню, растерла между пальцев невидимую пыль.
- Я вижу, что главное достоинство этой кандидатуры – принадлежность к княжескому роду. И не более. Эдели не принесут короне ни земель, ни богатства, ни верности, которая необходима. У них нет мечей, в которых бы нуждался Его Величество, есть, правда, флот. Так он есть и у Аквилеи. Меж тем, не лучше ли было бы связать себя родственными узами с кем-то чуть менее знатным. Но чуть более…полезным? Как бы я не относилась к фон Эрендам, но даже их семейство принесло бы ван Фризам больше. Родство с императором настолько ценно, что любой, кому ты его предложишь окажется навечно предан короне, и обеспечит эту верность еще минимум на одно поколение. И ведь еще есть Юг, - императрица положила руку на живот, - Дети Аурелии теперь принадлежат Тиверии, - тут женщина многозначительно поцокола языком, словно намекая на то, что это по вине Клемента положение Аквилеи на карте империи стало таким непрочным. Блеская брошка на ван Фризовом плаще разболталась и того и гляди упадет. Как бы не потерять и весь плащ, - Что бы там ни утверждали наши законники, если родится девочка, ее статус правительницы будет подвергаться вечным наскокам. Либо пока она сама не выйдет замуж и не родит Югу князя, либо пока она не станет Аурелией, - Летиция усмехнулась своим словам, - Что если бы ты решил признать достойной нашего сына кого-нибудь из аквилейских дворянок? – она положила руку на локоть мужа, - С ней бы у меня было куда больше общего, чем неприязнь к Рейнеке.