Рейнеке напрягся. Привычное тепло разлилось по мускулам, по венам, по жилам. Стихия подняла голову, принюхалась, готовилась действовать.
«Вот какую судьбу уготовил мне этот мир, - нехотя признался себе Рейнеке, - как в былые времена – шариться по лесам да валить нечисть. Зарабатывать на кусок хлеба честным физическим трудом. А что? Хватит протирать портки в кабинетах. Служить Империи можно по-разному. Можно башкой, можно руками. Можно словом, можно делом».
Рейнеке ждал. Источник звука приближался. Сейчас… еще мгновение…
И маленький полосатый кабанчик с тихим хрюком выскочил на полянку. Поводил тупой мордочкой, посверлил крохотными глазками. Удивленно взвизгнул и скрылся в кустах.
- Не судьба, - печально мотнул головой Рейнеке.
Делиться впечатлениями не было никакого желания.

- Может, никто и не испугал, - пожал плечами Рейнеке. – Он кабан. Кабанам нравится бегать. На то они и кабаны.
«Ничего не происходит, - удрученно подумал некогда глава имперской разведки. – Ничего».
И ничего продолжало происходить. С каждой секундой ситуация становилась все более и более неопределенной, все менее и менее комичной. И что дальше? Дальше-то что? Ничего. Ничегошеньки.
Может, и ему научиться стрелять из лука? Ну не сапоги же в новом мире шить, право слово.
Смешно.
Нет, не очень.
- Ну и, гм, нравится тебе жить с дедом?
С дедом… А ведь Эбельт никогда не рассказывал про свою семью. По-настоящему. Про мать, про отца. Какими они были людьми. Чем жили, почему не жили теперь… А, может, рассказывал. Только Рейнеке по давно заведенному обычаю был в хламину пьян. Не помнил.
- Ладно, хрен с твоим дедом. Пошли отсюда. Ты, небось, храбрый малец, а мне мою храбрость растрачивать не хочется. Задрал меня твой лес. Давай руку. Не спрашивай «зачем», давай руку и все тут.
И, правда, зачем? Рейнеке тоже не спрашивал. Вместо вопроса протянул свою, собственную.
Дети. Обращаться с детьми Лис Императора не умел. По счастью, Эбельт, похоже, не умел обращаться с взрослыми.
Квиты, усмехнулся Рейнеке.

- Может быть, - сухо ответил Рейнеке, несколько неожиданно для себя отмечая, что рука мальчишки уже в его ладони и что зажатие весьма крепкое. Что он идет и идет быстро, Рейнеке тоже понял не сразу. – Может быть…
Куда идти, он не думал. Но вроде как направление было задано правильное. Почему сжимает руку Эбельта не знал, но догадывался – во-первых, он старый и опытный; во-вторых, Эбельт мелкий и дурак; в-третьих, деды имеют свойство подыхать очень рано, оставляя внуков на попечение паперти. Это в лучшем случае. В худшем… О худшем думать не хотелось уже потому, что Рейнеке самолично испоганил этот мир – испоганил собственным пришествием – и ничто не было гарантом тому, что Эбельт не сдохнет прирезанным или пристреленным на обочине любой из бесконечных дорог Империи. Нет, не в силу своего оборотничества – потому что Рейнеке нарушил ход истории, потому что деды дохнут и потому что бывает всякое. Всякое – это плохо. Всякое – это неконтролируемо. Контролировать руку мальца он мог. Сжимая.
И на том спасибо.
«Может быть».
- Не надо копить храбрость, - буркнул Рейнеке, - но и растрачивать храбрость тоже не надо. Потом поймешь. Объясню еще.
Объяснит еще… Звучало правильно.
Ариям завещают убивать чудовищ. Чудовищ тут не было. Это радовало.
- Я иду хоть в правильную сторону? – поинтересовался Рейнеке.
Легенды о победившем смерть Кетцере и порвавшем время Рейнеке, мысли о принцессе Констанции – лишние. Сухой и шершавой была ладонь Эбельта.
А он сжег его гусеницу.
Обиделся Эбельт. Наверное.
Детства у Рейнеке не было. Не с чем сравнивать.
Возможно, детство появится у Эбельта. Опять же гаранта не было. Может быть.
- Тебя спрашиваю! И слушаю. Говори, давай.

- Сожрать тебя хочу, - спокойно ответил Рейнеке на вопрос Эбельта. – Пережевать и выплюнуть. Еще что-нибудь?
Шага не сбавил. Шел, как шел. Спотыкались оба. Мальчишка, правда, больше.
- Может, не то чтобы сожрать. Может не совсем, чтобы выплюнуть. Тебе что-то не нравится или больно хочешь объяснений по недозволенным тебе темам? Расслабься, сынок.
Рейнеке усмехнулся. Земля чавкала. Небо хмурилось. Обыденность поражала обыденностью.
- Я тебя рядом веду не потому, что хочу сожрать, убить или похитить. Я тебя рядом веду потому, что земля мокрая. Болота близенько. А так ты не умеешь, - Рейнеке не сделал ровном счетом ничего, но тропа по обочинам вспыхнула. Засветилась ярко и красочно. – Теперь никакое чудище к нам не подойдет. Что? Ну что тебе надо? Иди и не думай. Я вот иду и не думаю.
Шел и не думал. А ничего оно так, шагать рядом с дураком Эбельтом.
- И глаза не пучь. Все будет хорошо. Иди рядом, потом определим, насколько наши пути расходятся. Думал, кем станешь, когда вырастешь?
Не все потеряно. Рейнеке усмехнулся. Иммунитет на человечество, оказывается, не тождественен иммунитету на человеков, отдельно избранных.
- Ну и поганая у вас тут… климатическая ситуация.

Казалось, голова сейчас взорвется. Может, и не казалось. Общаться с детьми Рейнеке не умел категорически, каждое слово давалось с трудом, с каждым новым словом каждое новое предложение становилось все бессмысленнее. Издержки профессии. По счастью, государственная деятельность имела крайне мало общего с воспитательной, иначе он, Рейнеке, давно ушел бы в… путешествия. Чем не выход? Действительно.
Руки Эбельта он не выпустил.
Красиво огневилась яркая иллюминация.
- Путешествовать – это хорошо, - согласился Рейнеке. Машинально. – И лесником быть хорошо. Наверное. Местность поганая. Но в одном ты прав. Все они по своему поганые, эти самые местности.
А знаешь, что самое забавное, Эбельт? Похоже, мне с некоторых пор тоже придется путешествовать. Так уж вышло, возвращаться мне некуда. И деда у меня нет. Ни хорошего, ни лесничего.
Такие вот, Эбельт, неприятности.
Все-таки врал. Про «сожрать». Сожрать хотелось не Эбельта; сожрать, переварить и выплюнуть хотелось все человечество. Разом. Понимал – подавится.
Эх, была не была… Аклиматизируется.

- Насчет непоганых не знаю. Может, нет. Может, есть. Если есть, меня туда не приглашали, так что впечатлениями не поделюсь.
Одно радовало – в компании Эбельта можно было обойтись без красноречия. Мало кто знал, точнее не знал никто – красноречие Рейнеке отнюдь не было красноречием врожденным. В возрасте Эбельта сам Асвальд по прозвищу Рейнеке больше отмалчивался, на прямые вопросы либо кивал, либо мотал – то есть, стало быть, отрицательно; а ежели приходилось говорить – начинал терять голос, а то и заикаться. С другой стороны в возрасте Эбельта мнения Рейнеке вообще никто не спрашивал.
- Где-то был, куда-то шел, - подтвердил Рейнеке, - да только больше мне туда не попасть и не вернуться. Так тоже бывает, Эбельт. Остальное – не твоего ума дело, сынок.
Не его? Нет, не его. Ну, самую малость, может быть.
- Некуда мне идти, некуда. Разве что прямо. Пока дорога не кончится. Или пока не начнется другая. Сам еще не определился. Зато деда у меня не будет точно, - усмехнулся. – Я, сынок, старше всех местных дедов на добрую сотенку лет, а то и поболее…
Не рыпайся. Если я завалюсь – потяну тебя за собой. Тебе же падать не хочется? И мне не хочется.
Нападался.
Лес выглядел удивительно тихим. Сюда бы чудовище. Сюда бы разбойников. Хоть какое-то развлечение. И отвлечение. Хоть какое-то. Никого и ничего не было. Только дорога, мальчишка и Рейнеке.

Пешие прогулки полезны для здоровья – физического и нравственного. Рейнеке шел. Шел и Эбельт, активно и назойливо путался под ногами, но шел. Шел гордо, со знанием дела, без конкретной цели, инициативно и даже, прямо сказать, настойчиво. Ходить мальцу нравилось. Правильно. Пусть лучше гуляет в детстве, во взрослости еще предстоит набегаться.
И из кожи вон навылазиться.
Как все дети (в теории – точно Рейнеке не знал), Эбельт выражал крайнюю степень любопытства ко всему, что его любопытствовало. Беседу – к удивлению Рейнеке, поддерживал на высокопрофессиональном уровне (ему можно в политики) – словом и делом вел себя весьма и весьма… Рейнеке сплюнул. Вел себя, как Эбельт. Этого достаточно. Маленький Эбельт – квинтэссенция Эбельта.
- А я свою мать не помню, - на всякий случай подхватил Рейнеке, понимая, что мальцу о собственной матери говорить совсем не хочется. – Отца не знаю, деда у меня не было. Никто мне ничего не говорил и никто ничего не спрашивал. А, может, оно и не плохо. Полная свобода… Вру, относительная. А зачем ты со мной идешь, Эбельт? Я ж вроде уже давно не приказываю…
И правда. Давно. Идет.
И давно не приказывает.
Мистика.

Рейнеке слушал. Дорастая до определенного возраста, люди забывают себя прежних. Люди забывают в себе детей. С высоты возраста, мудрости, опыта детские проблемы кажутся людям несущественными – маленькими и детскими. Маленькие, детские проблемы никто не берет в расчет. Детей мало кто слушает. Зачем? Они маленькие. Взрослые – большие. Чтобы услышать лепет ребенка, нужно согнуться. А взрослость заставляет запрокидывать голову, взрослость заставляет смотреть только вверх. Почему-то взрослые забывают – или не хотят помнить – потом из этих недослушанных детей вырастают грабители. Вырастают убийцы, насильники. Из таких детей вырастают Асвальды Рейнеке, но очень редко – чуткие и добрые взрослые. Потому что если мир плюет на маленькие, несущественные проблемы детей, что же он делает с большими, существенными проблемами взрослых? А ничего хорошего. Понятно и ребенку.
Рейнеке слушал.
На попытку Эбельта вырвать руку не обратил внимания.
Лицо стало серьезным. Больше это не было лицо вредного дядьки, это было лицо человека, которого, видимо, тоже когда-то заставляли целый день валяться, потому что могла вернуться лихорадка; которого заставляли потрошить зайцев – а, может, не только зайцев, - и который тоже задавался вопросом, «отчего меня, но не ее?» - хотя, в отличие от Эбельта на свой вопрос ответ Рейнеке знал.
- Существуют истории, - начал Рейнеке. – Которые очень не хочется рассказывать и которые, наверное, не надо рассказывать. Но если хочется – рассказать их можно. Если действительно хочется. А что дело не мое – это ты правильно. Вот я тебя и не ругаю, вот я ничего и не спрашиваю. Захочешь – сам скажешь, захочешь – сам спросишь. Но если захочешь и спросишь – это уже точно будет мое дело. Как видишь, Эбельт, я тебя ни к чему не обязываю…
Закусил губу.
- Скажу по секрету – у меня тоже нет совести.

- А ты свою мать помнишь? – спросил Рейнеке, останавливаясь. Неплохое место для привала. Достаточное пустое, достаточно бестварное. – Знаешь, все-таки твой дед мужик грамотный. Он был прав. По-своему, но прав. Взрослых, Эбельт, спасти сложнее, чем маленьких. Особенно если взрослый – это мать, защищающая ребенка. Понимаешь, Эбельт, - не понимает. Оставалось уповать на силу, убедительность голоса. – Взрослые очень много сил тратят на то, чтобы защитить детей. Иногда все силы, - Рейнеке усмехнулся. Знал: сил не всегда достаточно. – И не всегда хотят, чтобы их самих спасли. Им куда важнее, чтобы спасли потомство. Понимаешь? Твоя мать сама не хотела, чтобы ее спасли, потому что она хотела, чтобы спасли тебя. Ты важнее, - спокойнее говорить надо, спокойнее. – Твой дед не стал спасать твою мать, потому что она сама этого не хотела. Он прав. И мать твоя права. Все правы.
А совести у меня нет потому, что мне спасать некого. Кому некого спасать, тому не о чем беспокоиться. Это плохо. Зато у тебя, Эбельт, совести нет потому, что тебе еще рано. Вырастешь – совесть и появится.
Теперь – самое главное.
- Хочешь жить со мной?
Вдвоем веселее. С квинтэссенцией Эбельта. Может, для этого его, Рейнеке, судьба и готовила – шастать по болотам с оборотнем. Чем плохо? Тоже предназначение.
Простите, принцесса Констанция.