Кабинет императора.

На вторую пощечину ее просто не хватило. Клемент все говорил и говорил, пытался оправдаться, судорожно цеплялся за разумность своих доводов. Как будто она не понимала. Летиция застонала и отвернулась, сама не выдержав его повинного взгляда. Дрожащие руки легли на широкую столешницу. Покачиваясь вперед и назад, женщина повторяла про себя слова, которые обыкновенно произносят раз в жизни. Она свои говорила звенящим детским голосом, смутно представляя, что они на самом деле значат. «В горе и радости… обещаю повиноваться тебе… до последнего шага моей земной жизни». Почему она не могла упасть замертво прямо сейчас? Пережить своего ребенка – самый худший кошмар, позволить убить своего ребенка – этому кошмару названия не было. Но она поклялась. Клементу, а не сыну. Гори она синим пламенем, эта империя! Летиция де Авели была верна своему мужу, а не какому-то безликому народу, который очень скоро потянется черными скорбными реками в храмы по всем уголкам страны. Как крысы, убегающие от половодья. Может быть, какая-то оборванная крестьянка поставит за упокой ее сына тонкую свечку из дешевого воска и даже обронит пару слезинок. Но ни один из стоящих службу не узнает, что это ради их тщедушных, шмыгающих носами детей ее муж убил самое дорогое, что только она могла ему дать, их прекрасного сына. Каждый ее ребенок был подношением: "Пусть он любит тебя, больше, чем меня. Ведь всего моего сердца мало, чтобы показать тебе, как ты мне дорог".
- Я хочу увидеть его перед смертью. Если ты позволишь… - Летиция полуобернулась, - Я не могу отпустить его так, - она даже не ставила под сомнение, что Маркус может быть пойман. Надежда, как известно, умирает последней. Сегодня принц учтиво пропускал даму вперед.
- Он должен знать, что я рядом.

Отредактировано Летиция де Авели (2012-12-03 19:01:28)

Кабинет Императора

Никогда прежде Летиция не плакала. Никогда прежде Клемент не видел подсыхающих дорожек слез на щеках жены. Не видел и сегодня.
Она отвернулась.
Тех, кто разуверил во всепрощающую силу человеческой души; тех, кто разуверил во всепрощающее могущество Господа, жестокосердных смутьянов и вольнодумцев; их велеречивые поэты окрестили циниками. Бородатые крестьяне и пышнотелые кметки именовали проще — паскудами, гадами, скотским отребьем. Клемент III ван Фриз не причислял себя ни к тем, ни к другим — ни к поэтам, ни к крестьянам, ни к скотами, ни к циникам. Он был сыном Фортуны, слепым сыном слепой матери, готовым разить даже себя, лишь бы никто из ныне живущих не усомнился в остроте его клинка. Справедливость должна свершится.
Клемент молчал.
Говорят, любовь выступает уравнителем социальных различий. Клемент любил жену, Клемент любил своих детей, любил предателя Маркуса — давала о себе знать кровь. Говорят, любовь выступает уравнителем социальных различий. Короли, герцоги, бароны, императоры — любовь уравнивает всех. Любовь к родине. Уравнивает всех до паскуд, гнид, сволочей, скотского отребья — убийц. Вовремя проявленная любовь. Взаимная. Так было, так будет, так должно быть.
Справедливость должна свершится.
Страна должна жить.
Он никогда не видел подсыхающих дорожек слез на щеках жены.
И никогда не увидит.
- Ты знаешь, что я должен ответить, Летиция. Отказать. Непростительный грех поднять руку на отца, непростительный грех с позиции Церкви, непростительный — с позиции власти. Маркус должен умереть в одиночестве, досыта отведав от плода греха своего — непрощенный, забытый, униженный. Это будет его искуплением. Маркус должен умереть в одиночестве, раздавленный тяжестью собственного порока, - Император сглотнул. Несмотря на многообразие талантов, красноречием поэта или церковника похвастаться он не мог. Рейнеке сказал бы лучше. Хорошо, что его здесь нет. - Но я не изверг, Летиция. Я тиран, но я не изверг. Я позволю вам проститься. Издалека. Ни говорить с ним, ни коснуться его я тебе не позволю.
Мать не простит, Императрица поймет.
Справедливость должна свершиться. Одна на всех. Обязательная.

- Непростительный, говоришь? – Летиция криво усмехнулась. На гладком темном дереве поблескивали разбившиеся вдребезги тугие капли, которые срывались с ее ресниц, - А поднять руку на сына вера тебе позволяет, значит?! - она смахнула со стола мокрые следы. Бессмысленно что-то говорить, ему – объяснять, ей – умолять. Что бы они ни сказали, это их общее преступление. В другой ситуации совместное зарывание трупа людей только сплочает, но Маркуса похоронят чужие руки, император лопатой не машет.
- Это ты должен был умереть первым! Ты и я, - если бы их смертью можно было купить счастье детей, Летиция бы не задумываясь отравила и себя, и Клемента, собственными руками перерезала бы себе горло, чтобы захлебнуться в крови. Если бы в один миг померкла ее красота, клочьями повылезали рыжие волосы, выпали зубы, оставив зияющие черные дыры во рту, кожа покрылась мокрыми язвами, а ногти источила зараза… Она не имела права жить. Но что бы это дало? Маркуса и Октавия, грызущих друг другу глотки, как цепные псы, и Констанцию, бичующую родных братьев по выгнутым спинам, чтобы они поджали хвосты и разбежались по углам. Другого пути не было. Она все понимала, но изнутри жгло так нестерпимо, что хотелось выть. Императрица развернулась и со всей силы вновь ударила мужа.
- Ненавижу тебя! Ненавижу! – Летиция не сошла с ума, наоборот, она отчаянно отбивалась от подступающего к ее сознанию моря безумия. Ледяные паучьи пальцы других несчастных  хватали ее за пятки, и она бежала со всех ног от живых волн, сплетенных из их тел. Чтобы продолжать быть с Клементом, она должна была выкричать свою боль. Как только она выйдет за двери, то сразу станет его соучастницей. Императрица Ревалона дала волю своему отчаянию*.

Отредактировано Летиция де Авели (2012-12-04 13:20:27)

Кабинет Императора

Кап.
- Непростительный.
Кап.
- А поднять руку на сына вера позволяет.
Кап.
- Должен был. У меня почти получилось. Но только почти. Палач оказался профаном.
Кап.
Хлоп!
Что-то упало на пол. Что-то продолжало капать. Бесцветное – живое. Черное – мертвое. Чернила. Не жалко. Рухнула под стол антология. Какая-то. Разлетелась грязно-желтым ворохом историческая хроника. Металась по кабинету неисчислимая документация. Бесформенной кучей – бледно-желтой, в подпалинах – осела у ног Императора карта Империи. Очень старая.
Капало.
Клемент III ван Фриз не двигался.
Бесстыдно ощерился корешком трактат Эразмуза Авернского «О нечисти». Бесстыдно и очень безжалостно.
Забавно, он не помнил улыбки Маркуса.
Гиены всегда скалятся.
Щеку жгло. В этой боли ничего от боли не было. Банальная-пребанальная анатомия просто-напросто.
- Закончишь – скажешь. Я велю слугам приготовить тебе воду для купания. Трех часов на сборы достаточно?
Кажется, больше не капало.
Клемент III ван Фриз, Император, прозванный Всевидящим, думал о благовониях. О том, какой сегодня аромат источают волосы Императрицы Летиции. Думал о неисчислимой документации, об Эразмусе Авернском – правда, крайне поверхностно. Клемент III ван Фриз, Император, прозванный Всевидящим, думал.
Маркус одновременно был и Маркуса одновременно не было.
Справедливость торжествовала. От удовольствия заливалась, должно быть, хохотом.

Кабинет Императора

- Мы ничего не будем делать с Эрендом. Ариев оставим ариям. Им займутся люди Рейнеке.
Вот и все. Жизнь вернулась на круги своя. По предварительным расчетам, до пункта назначения Клементу III осталось два. Не более.
Бумаги не падали. Замер в ожидании том Эразмуса Авернского. С потускневшей от времени иллюстрации на Клемента III щерилась ламикрия. Глупое, ненасытное создание. Книга была подаренной. Кем именно, он не помнил. В свое время не придал значения.
Приблизился.
Изучал.
Очень долго, очень медленно. Не книгу. Летицию.
Взял руку – аккуратно. Вырвется? Нет. Не вырвалась. Приложил к щеке: туда, где саднило. Прикосновение ничего не изменило. Прикосновение ничего не исправило. Кровь к крови.
Ковенант.
Решено и подписано.
Хотел поцеловать ладонь, тыльную сторону. Передумал. Лишнее.
- Четыре часа. И ни минутой больше.
Отпустил. Выпустил.
- Еще встретимся. Займусь приготовлениями.
Слуги будут его рассматривать. Свежие раны, свежие.
Все пройдет. Все затянется.
Повезло Клементу III – рубцовая ткань боли не чувствует. Император на это надеялся.
Дверь открылась бесшумно. Он не оглядывался.

То, что эльфийка забирала боль Рейнеке, Сольвейг догадалась не сразу. Поначалу испугалась. Шутка ли – арийскому лекарю самому становится плохо. Внезапно, без каких бы то ни было видимых причин. Опасаясь происков заговорщиков, Сольвейг предположила, что это нападение, и сконцентрировала силу в руках. Арийка тревожно оглядывалась по сторонам, но не заметила ничего подозрительного. Взглянув на Улльрике вновь, она увидела, что состояние Асвальда, которого эльфийка держала за руку, также изменилось: он стал дышать ровнее, напряженное лицо обретало спокойное выражение. Зрелище вызывало двойственные чувства – было страшно за лекаршу и становилось спокойнее за мага. Целительство оборачивалось для эльфийки слабостью, которая в прошлый раз довела ее до полуобморочного состояния. Сейчас это было опасно для всех. Сольвейг положила руку на плечо Улльрике.
-Улльрике, достаточно. Тебе тоже нужны силы.
Рейнеке, придя в себя уже пытался колдовать. Вспышка здесь, вспышка там. Ругательства мага. Очевидно, он желал сотворить портал. Сольвейг показалось, в отблеске преломившегося пространства она видела человеческие фигуры. Опять Лису неймется, опять в какую-то заваруху влезть хочет. Заваруха схлопывалась неоформленным порталом перед его носом. Рейнеке негодовал.
- Курвы хреновы.
Надо бы ему помочь, не то вконец себя измотает. Тогда ей удалось удержать портал. Когда Рейнеке был ранен. Может что-то получится и сейчас.
-Я тебе могу чем-нибудь помочь?

- Не можешь, Сольвейг, - голос дал трещину. В уголках губ выступили хлопья пены – вязкой, липкой, густой, беловато-желтой. Рейнеке чувствовал. Чувствовал и на удивление твердо стоял на ногах. – Рискнешь, и я тебя убью. Я не хочу убивать тебя, Сольвейг. Но я не смогу не убить тебя. Ты уж прости. Я испытываю стихию на прочность. Стихия испытывает на прочность меня. Вмешаешься, и погибнем оба. 
Смешно, да?
«Обхохочешься»
«Еще одна попытка, мэтр Рейнеке»
«Самая последняя?»
«Самая необходимая»
«На благо Империи?»
«Все без исключения».
Последняя попытка. Самая последняя. Если требовать от магии слишком многого, магия и отбирает слишком многое. Самое ценное.
«Вот потому-то арии и не обзаводятся семьями», - отчего-то подумал Рейнеке. Вот потому-то…
А, впрочем, без разницы.
Портал мерцал аквамариновым. Мерцал, схлопывался, опять мерцал – ровно, завораживал. Стабилизировался.
- Пора, - приказал Рейнеке. То ли кому-то стороннему, то ли себе – самому, собственному.

Яцек Волох молчал, пучеглазился. Юрек предавать не спешил, указывал позади Эбельта - мол, выход там, получается. Мерцал в пятнадцати шагах от Айкена искрящийся прямоугольник портала. Мерцал в противоположную от выхода сторону.
Упорно боролся со стихией Рейнеке.
И только большая, прекрасная Империя продолжала жить спокойно и счастливо.
Свистнул над макушкой Эбельта один из метательных ножей.

Боль приходила волнами, мучая и поражая. Но ее визави стал приходить в себя. А ария, за которую давеча пряталась эльфийка, беспокоилась. За нее непутевую, за начальство свое, еще более непутевое. Рике просто без сил, а Лис не только бес сил, но и не здоров. Впрочем, когда это останавливало Рейнеке? Никто явно и никогда. Арию явно было не удобно колдовать, когда она держит его за руку. Как сквозь вату Улле достиг голос спутницы. Она что-то говорила, о чем-то просила. Рике нахмурилась. Отпустить и лишить Лиса поддержки? Эльфийка так не могла. Поэтому целительница, краснея, обхватила Лиса так, как обхватила бы любимого, уткнувшись порозовевшим личиком ему между лопаток. Как ребенок, смущенная, но уверенная в своей правоте. В мире что-то менялось, но сама эльфийка это осознавала плохо. Ее якорем сейчас был Рейнеке, хотя он и причинял боль своею болью.
Минуты текли и казались часами, а Рике, как заколдованная, старалась помочь, хоть немного, тому странному человеку, что сейчас несмотря на боль и усталость ворожил. Про портал девушка е догадывалась, да и не смотрела она никуда. Только на спину мага, которому старалась помочь. Из странного оцепенения ее вывел знакомый голос:
– Залечь на дно? – эльфийка от звука чужого голоса отскочила в сторону и с удивлением уставилась на новоприбывшего.
– И заляжем, вот! – уверенно прокомментировала девушка, хотя в жестах уверенности не было – ее пошатывало. – И вообще на Лиса ругаться бесполезно, явно… Соломку стелить как-то полезнее… Дитятко он большое! – с чисто женской уверенностью закончила эльфийка.

Замок Императора

- Суки, - подытожил Рейнеке, не смотря на мучительную дурноту, вполне собой довольный.
- Гниды паскудные, - резюмировал Рейнеке, естеством — внешним и внутренним — ощущая острую нехватку эльфийского носа, еще недавно спасительно тыкавшегося между лопатками.
- И я не могу залечь на дно. Так устроен. Всегда всплываю.
Пена в углах губ густела, запекалась коркой — в меру твердой, безмерно гадкой.
Портал схлопнулся, на прощание извергнув из себя очередной нож. Нож жалобно лязгнул о стену, глянцево блеснул  боком да так и замер у ног Рейнеке. Одинокий, несчастный, забытый - всем было без разницы.
- Эти двое пойдут с нами. А домой, ко мне домой... мы пойдем пешочком. Отсюда, Улльрике, я совершенно не обижаюсь на гнустность твоей аналогии. Совершенно не обижаюсь. Потому что сам я не дойду.
Бок жгло. Жарко, впрочем, не было.
- Ай-яй-яй, Яцек, - Асвальд улыбался, улыбался жестоко, очень целенаправленно. - Я в общем-то не имею ничего против любителей мальчиков — каждому по способностям, но как был ты пидарасом, так пидарасом и останешься. Райдуйся, Яцек, сильно радуйся — такого трепетного внимания, каким мы скоро окружим твою задницу, еще ни одна задница — ни мужская, ни женская — от начала времен не удостаивалась. Гарантирую, Яцек, обещаю клятвенно.
Волох задергался.
- Что это ты, Яцек, не радуешься? Радуйся! Радуйся! Ох, и жаркая нам с тобой предстоит ноченька! - усмехнувшись в последний раз, Рейнеке выдохнул. - Эбельт, помоги Айкену. И мне тоже помоги. Вызовем стражников и отправляемся. Больше здесь делать нечего.
Воняло мочой от Яцека. Кисло-соленым — потом — воняло от Рейнеке. Все живы, это радовало.
- Не ранены? Сильно не ранены? Вот и славненько.
Плясала перед глазами Империя. Большая, прекрасная, серо-каменная.