Ночью шел дождь. Холодный, колкий, серебрящийся  в  лунном свете на траве, а с рассветом  схвативший в тонкую сетку льда дорожную грязь. Осеннее солнце светило тускло, время от времени теряясь в утреннем тумане. Несмотря на ранний час, жизнь в Аверне уже кипела ключом. На дорогах скрипели обозы, на улицах суетились люди. Множество звуков, голосов и запахов было вокруг. Все это утомляло. Ведь он никогда прежде не был в столице.
Хегард поежился и зевнул, попутно запахивая шерстяной  плащ поплотнее.  Ночь он провел в седле, как и предыдущий день. Опаздывать было непозволительно, ведь приглашен он был не в какую-нибудь деревенскую церквушку, а в столичный храм. Удачное стечение обстоятельств, богатый опыт и безупречная репутация послужили причиной такой чести. Однако, честь эта была сопряжена с известным риском: архонт понимал, что едет он в самое что ни есть логово ариев и фанатичных церковных псов. Но награда была слишком велика, чтобы ее не пожелать. Помимо денег была и другая причина, по которой Хегард не мог отказаться от такого предложения. Одна только мысль о том, что он, архонт, распишет величайший ревалонский храм, наполняла его сердце ликованием. Такое оскорбление ариям и их мракобесам, такая честь для архонта! Ради этого стоит попытаться и не попасться. Иероним наклонил голову и низко опущенный на лицо капюшон срыл улыбку, слишком страстную для священника, коим его видели встречающиеся на пути горожане.
До архонта доносился  аромат горячего хлеба. Верба повернула голову в сторону пекарни, жадно хватая верхней губой морозный воздух.
-Ну, пошла, - потянул поводья Иероним.- Скоро отведаешь церковного овса.
Верба послушно продолжила свой путь, очевидно сожалея о невозможности променять церковный овес на булку с изюмом.
Хегард утер перчаткой нос и поднял голову. Приехали, наконец. Ворота храма были уже близко. Перед ними, словно изваяние, стоял высокий монах с белыми волосами.

Отредактировано Иероним Хегард (2012-10-27 19:06:53)

- Иероним Хегард, живописец. Прибыл по направлению велегардского пастыря, да благословит его Создатель. У меня от него грамота.- Хегард извлек из под плаща свиток пергамента и протянул его монаху.
Столичные попы, как и следовало ожидать, в морду-то особо не глядят, пребывая в собственных высоких помыслах, до чужих дел интереса не проявляют. А если и проявляют, то по специальному распоряжению уполномоченных вышестоящих. Этот, видать, такое распоряжение по утру получил, чему не сказать, чтобы обрадовался. Небось, в холод носа на улицу казать не хотелось?
- Буду фреску рисовать, надалтарную. Во славу Господа нашего.– Архонт без особой радости отметил про себя, что для рядового монаха этот белый был слишком уж крепко сложен. Чего ради авернскому храму такой головорез в рясе?  Наверное, чтобы вера была сильней. В прихожанах.

Отредактировано Иероним Хегард (2012-10-27 20:39:50)

- Что правда, то правда, - хмуро пробормотал  Иероним.
Страдания грешников он рисовал хорошо, как и  мучения плотские и нравственные. Всего этого он повидал в жизни немало. И на собственной шкуре испытал с избытком.
Церковный верзила тер ладони. Такими и без меча дух вышибить можно.  Портит людей церковь, портит. Не наставляет на истинный путь, а сбивает с него, порой абсурдно, до смеха. Что может быть смешнее здорового мужика в рясе, скорее похожей на бабье платье?  Только здоровый мужик в рясе, благоговейно слагающий  руки и лепечущий «Et ne nos inducas in tentationem…»* . Какой, тентатионем, к чертям собачьим, когда ты уже по шею в этом лживом дерьме? Образ мужеский - и  тот почти утратил. А ведь мог быть воином, честным ремесленником или добрым крестьянином, в конце концов... Мерзость, одним словом. Попы.
Архонт поправил собственную рясу, умело скрыв раздражение.
Хегард слез с лошади и отвел ее к ограде, привязав поводьями к решетке. Животное принялось нетерпеливо рыть землю передним копытом.
-И до тебя очередь дойдет, ненасытная драконья утроба,- проворчал Хегард, похлопав Вербу по холке. Затем он снял с седла папку с рисунками, положил ее за пазуху и пошел вслед за монахом.

________________
* "И не введи нас во искушение..."

Хегард кивнул.
- Рожа страшна увечьем, а увечье – оно со всяким приключиться может.- Хегард оглядел трапезную, остановившись взглядом на тарелках со скромным обедом. Желудок при виде горячей еды воодушевленно заурчал. Сам же архонт особых яств не ожидал, а потому отнесся к каше со снисхождением.
-Что до стана, так и ты, отче, не больно-то на обычного монаха похож. На солдата скорей.
Иероним положил на стол перед монахом свою папку, кивком указал на нее.
-Ремесло мое мирное. На, смотри. Рисунки. А если сомнения не пройдут –нарисую тебе хоть сейчас что пожелаешь.
Вот же въедливый. Не сам ли он инквизитор случаем? Похож. Это они из человека жилы любят тянуть, да обличать на ровном месте, на одном лишь только подозрении. А подозревают они всех и во всем. Дай волю –весь мир на кострах пожгут. Не дашь – как псы метаться будут. И хорошо, если на цепь вовремя посадишь и кость в зубы дашь. Без кости  - никак.  Лапы собственные грызть начнут от злобы. Хегард носил рясу не спроста: псов у Империи было много. И она их костью не обделяла.
Каша между тем остывала.

Отредактировано Иероним Хегард (2012-11-05 18:59:24)

Настойчивое внимание к внешности архонта начинало его злить. Хегард и сам знал, как он выглядит.
«Да я с этой рожей герцогинь укладывал, когда тебя, глумливый ублюдок, и в планах родителей не было».
Кровь прилила к лицу, кулаки сжались.
-Отчего такая рожа? Харматанцы, будь они прокляты!- едва сдерживая гнев, прохрипел Хегард. Шумно опустившись на скамью, архонт перевел дух.
-О битве при Берлесе 1638 года слышал?  - Иероним исподлобья смотрел на  монаха. Эту историю он рассказывал не впервой. В  Берлесе и  правда была страшная битва. Хегарда в ту пору занесло в тот край , он знал об этом событии не понаслышке
- Слышал, конечно. Все слышали. Мне 14 было, когда эти нечестивые твари ворвались в город, убивая всех подряд и уводя в плен женщин и детей. Отец дал мне меч. Сказал, что никто нас не защитит кроме нас самих. Мне  долго воевать не пришлось: остановил огонь харматанских ариев.  Люди добрые не дали сдохнуть, выходили. Потом долго скитался, в подмастерьях ходил у кузнецов, плотников, пока однажды не пристроился к одному художнику, Грегору Ангримскому. Старик пожалел, взял меня в помощники - краски растирать да холсты выбеливать. Надо сказать, с детства была у меня тяга к малеванию. Работа была ладная, кормили сытно. Так бы и остался у Грегора, да вот только помер он, и пришлось мне опять идти своей дорогой. Так и забрел в монахи.
Хегард помешал почти остывшую кашу. Успокоился.
- А ты все –«рожа страшная», «задницы преотвратнее»… Не девка, чтобы рожей нравиться. Стало быть, не обязан. Воровством же себя не запятнал, так что не боись за монастырские погреба.
Жидкая каша уныло смотрела из тарелки. Сложив руки, Хегард монотонно пробубнил молитву, после чего приступил к трапезе.

Отредактировано Иероним Хегард (2012-11-09 17:22:49)