Алтарный зал

     Вероятно, по мнению многих младший сын Алима Джавхарма выглядел нелепо. Невысокий, остроносый, угловатый, как многие, если не все, подростки, да ещё облачённый при этом в несвойственное большинству подростков длинное жреческое одеяние. Впрочем, кое что в нём было необычно: всегда сутуловатый, сейчас он представлял собой образец идеальной осанки, на лице не наблюдалось никаких признаков волнения или хотя бы любопытства, естественных, в общем-то, не только для подростка, но и для любого человека, принимающего участие в чём-то, что кажется важным и ему самому, и окружающим. Глаза «цвета воды», как любили выражаться служители Хармы, а сейчас почти голубые, смотрели выше головы главного жреца, возносящего хвалу Богу-Солнцу, выше алтаря, выше всего зала. В небо. Может быть, в века. Впрочем, на прислужника, чьей задачей было передавать жрецу требующиеся в ходе ритуала предметы, или тем более на его глаза, сейчас никто не обращал внимания.
     Но момент, когда это началось, не упустил никто.
     - Он грядёт,- голос главного жреца перекрыл другой, сильный, звонкий и жутковатый. Не неприятный, но при этом вместе с ним будто распространялся холод, какого не знали жители жаркого Харматана. Он не был похож на голос человека.- Искра из холодного очага… Древняя кровь… Море выйдет из берегов и станет пламенем, звери вырвутся из клеток, спящие – проснутся, слепые – прозреют, сильные – падут! Когда змея поднимет голову. Когда пошатнутся башни и разрушатся стены. Когда солнце станет луной и рассыплется вечное. Он грядёт…
     Священный огонь на алтаре дрогнул, будто от резкого порыва ветра, и взвился выше прежнего.

Отредактировано Басир Джавхарм (2012-12-18 22:13:18)

     Повисла пауза. Правда, недолгая. Пока что говорить предпочитали шёпотом. С самим пророком никто не пытался обсуждать услышанное. Знали, что нового не узнают, разве что больше запутаются.
     Главный жрец неловко переступал с ноги на ногу, размышляя, должно быть, что ему теперь делать и нужно ли что-то делать вообще. Дать совет было некому. Предсказание вытеснило на время даже солнечного бога и необходимость воздавать ему почести.
     Алима Джавхарма интересовали главным образом змеи и башни. Одной башне он уж точно желал падения, равно как и врагам змей, которые слишком уж - по его мнению - распустились за её стенами. Падения и подчинения единственному на свете законному правителю – султану. Диргам, до сих пор находивший праздник скучноватым, затеял довольно опасное дело – «успокаивать» отца (на самом деле дразня), что предсказанное может случиться и через несколько веков. Джумана что-то быстро говорила матери. Наверное, связала услышанное с принцем, за которого ей, по собственному убеждению, предстояло выйти замуж. С ним или с одним из их будущих детей… Амина слушала с одной из своих мягких, всё понимающих материнских улыбок, делающих её лицо моложе и мудрее одновременно. Она была единственной, кто взглянул на пророка как на простого человека после того, как стих «голос Хармы». Как на человека и сына, ребёнка, любимого при всех его странностях. Впрочем, с ним не случилось плохого даже после того страшного падения с дерева.
     Басир действительно не рухнул на пол без чувств и не разразился нечеловеческими воплями или безумным смехом. Он не сделал ничего. Не шевельнулся, даже не моргнул. У него осталось ощущение, что это ещё не всё. Что «это» и почему не всё, а если не всё, что должно быть ещё, он не знал. Но хотел узнать. Смотрел на снова спокойный огонь, прислушиваясь. Не к нарастающему жужжанию людей, а к другой речи – к тихому шёпоту пламени.
     - Пожар даёт больше света, чем очаг,- тихо, нараспев проговорил будущий жрец.- Добыв из камня искру, обращайся с ней бережно. Неосторожно упавшая или нарочно брошенная, она может погаснуть, а может погубить целый лес… и того, благодаря кому возникла,- он не знал, к кому обращается, на какой вопрос отвечает, вернее, не задумывался, но чувствовал.
     Никто не слышал и не отзывался. Из смертных, собравшихся в зале.

Отредактировано Басир Джавхарм (2012-11-23 22:06:15)

     Главный жрец, как видно, утвердился во мнении, что он здесь уже не нужен, и отошёл. Его подручный остался у алтаря, по-прежнему не шевелясь и слушая.
     - В имени – сила. Даже произнесённого шёпотом не вернуть, даже сделанного невольно не исправить,- запоздало ответил он огню. В словах был оттенок сомнения.- Из пепла не построить новый дом. Но пепел – хорошая почва для цветов, а цветы есть новая жизнь… Если ветер не развеет пепел раньше.
     Огонь молчал. Казалось, выжидательно. Прозрачные глаза его собеседника теперь были ярко-оранжевыми, отражая пламя. Пророк знал – это цвет солнца. Хармы. Он никогда не щурился, глядя в лицо солнца. Мог и стоять так близко к алтарю, не боясь шальной искры.
     - Всякий костёр когда-то гаснет… Но зачем быть углём тому, кто рождён фениксом?- Басир протянул руку к огню, без опаски, но медленно, будто желая погладить кошку, при этом не потревожив её сон. Кошки остаются независимыми, будь они домашними или дикими. Он остановился, так и не коснувшись пламени. Сейчас оно грело, но дальше обожжёт.- Власть может стать оковами для любого… Но феникс не терпит чужих рук, как и огонь, дающий ему жизнь.

Отредактировано Басир Джавхарм (2012-11-24 14:47:16)

     Он не вскрикнул, только широко раскрыл глаза и судорожно вцепился в ещё горячий камень алтаря. Какой бы дух ни обитал в этом теле, кто бы ни избрал его своими глазами и вместилищем своего разума, оно было человеческим, слабым, смертным, и сейчас оно страдало от боли.
     - Хар… ма?- почти беззвучно прошептал пророк. Он задыхался, но всё ещё держался на ногах. Слово не спасло от боли, но он и не ждал этого. Чувствовал – не Харма.- Болью… не добиться верности… только страха. Только ненависти. Из воды не построить дом… Даже из красной воды,- он зажмурился, впиваясь пальцами в остывающий камень. Ногти ломались, выступала кровь. Будто жертва… Харме ли? Нет, не Харме.
     По опущенным векам будто хлестнули кнутом. Кровь, звон стали, треск огня, скрип пера… Что же тогда случилось? Что стало сейчас? Боялись и уважали. Проклинали, борясь с последствиями. Не задумывались, что было бы иначе. И смогло бы быть хоть что-нибудь.
     А жизнь идёт по кругу. Просто иногда круг такой большой, что маленький человек, идущий по его границе, убеждён, что двигается только вперёд.
     Пророк открыл глаза. Ему было больно. Но тому, другому, было гораздо больнее. Он выпрямился, опираясь на алтарь.
     - Нет…- ответил он. Не погасшему огню. Боли.- Не враг… Я не враг тебе… Авель.

Отредактировано Басир Джавхарм (2012-11-25 15:51:54)

     Возможно, люди вокруг что-то замечали. Возможно, беспокоились. Возможно, о смертном теле Басира Джавхарма, цепляющемся за пустой алтарь. Возможно, пытались помочь. Он не знал. Его там не было.
     «Я не пророк,- ответил он без колебаний, с искренним удивлением. Дрожал, но больше не сгибался. Говорить вслух уже не мог, а может, не хотел.- Я лишь хрупкий сосуд с красной водой. Песчинка. Тебя забавляет власть над песком и сосудами, Авель Кетцер? Тебе нравится играть с песчинками, воображая своё дыхание ветром, и разбивать сосуды одним движением руки? Это может и ребёнок. Обычное смертное дитя. Разрушать проще, чем создавать. Ты можешь смеяться над моим богом, но над ним у тебя никогда не будет власти. Не умея создавать, ты всегда будешь ниже. Всегда. Вечность. Ты, как никто, знаешь, что это такое».

Отредактировано Басир Джавхарм (2012-11-25 17:36:40)

     Пальцы обожгло – внезапно и сильно. Чьи-то руки, чьи-то голоса… Где-то там.
     «Ты смеёшься, Авель? Потому что весело крошить глину? Весело слушать чужую боль? А может, просто потому, что в вечности говорить с тобой и веселить тебя было некому? Ошибаешься, я не верю в тебя. Это не вера. Я только знаю, что ты существуешь. Где-то в вечности. А когда-то, прежде чем слиться с вечностью, ты был такой же песчинкой, как я. Но ты не бог, Авель, и не станешь богом только потому, что мнишь себя таковым. А я не стану ни твоим проповедником, ни твоим шутом. Больше я не буду смешить тебя. Чего же ты хочешь на самом деле, Авель? Почему ты обратил внимание на песчинку? Я - ничто с точки зрения вечности. Как всё и все здесь, под солнцем».
     Крепкая вера? Крепкая. Маленький пророк? Маленький. И стойкий - внутри. Не отнять. К боли он почти привык.

Отредактировано Басир Джавхарм (2012-11-25 20:18:31)

     Что-то говорили, волновались, куда-то несли. Песчинки. Те, что волею судьбы оказались рядом с ним, в огромной пустыне, где их неисчислимо много. Они рядом. До нового порыва ветра.
     И он – один из них, из бесконечного числа. Песчинка. Маленькая. Ничтожная. Значит, и боль его такая же – маленькая и ничтожная. Иначе и быть не может. Правда, это для вечности, не для него.
     - Мой бог существует. Он подарил мне жизнь, а ты – только боль. Ты не можешь превосходить его. Я знаю, что ты сделал, Авель Кетцер, твоё имя вошло в память веков – не лет и не дней. Ты выпустил в мир зло, борясь с другим злом. Выпустив зло, ты сам стал злом. И неизвестно, какое из этих трёх зол меньшее для мира, какое большее, а какое посередине. Ты сделал выбор за мир, за населяющие его песчинки. И выбор верный. Потому что ничего не изменилось для вечности. Песчинки гибнут, как гибли всегда – вечности неважны причины. А мир по-прежнему существует. Но он начинает гнить. В стольких местах сразу, что уничтожить их значит разорвать мир на мелкие части, которым уже не собраться воедино. Вот почему я говорю с тобой, Авель Кетцер. Ты умеешь понимать вечность, я же – только слышу её временами, только пытаюсь понять. Ты умеешь понимать меня. Ты – часть вечности, как и мой бог, и ты говоришь со мной. Так скажи, чего же хочет вечность для этого мира, и может ли она хотеть хоть чего-нибудь?
     Он больше не чувствовал сосуд, в котором жил. Должно быть, хрупкая смертная оболочка потеряла сознание. Песчинки суетились вокруг. Они думали, что могут помочь. Не могут. Он не вернётся, пока…
     - Думаешь, я верю в богов? Я верю в вечность. Но то, что ты часть неё, не означает, что я верю и в тебя. Ты не всегда был в вечности, не растворился в ней, не потерял имя и способность мыслить, а кто мыслит – не мёртв. Она приняла тебя, но ты лишь гость. Ты один видишь и мир, из которого пришёл, и вечность. Ты один можешь быть и ничтожнейшим, и величайшим. Ты один можешь найти ответ. Вот почему я говорю с тобой.
     … пока его не отпустит вечность.

     - Ты кто такой?- глава семейства. Отец. Как всегда, недоволен. Негоже слуге так разговаривать. А тех, кто не слуги, он знает, и лицо они не прячут.
     «Он твой единомышленник в большей степени, чем я… Молчи, отец»,- если бы услышал хоть один из них.
     - Печально, но ожидаемо. Мне не нравится твой ответ, но я знал, что это правда, ещё до того, как его услышал. Ты любишь рушить детские идеалы, Авель Кетцер? Я знаю, что мир состоит из грязи. Знаю, что я пришёл в этот мир в крови моей матери. Все люди приходят в мир с кровью и болью, многие и уходят так же. Знаю, для какого дела мой отец держит подле себя столько женщин. Знаю, почему он порой становится болтлив, а после не просыпается сутки… Когда я в последний раз закрою глаза, вечность не перестанет существовать. Возможно, я перестану о ней думать, но оттого она не исчезнет. А возможно, я стану частью неё. Сколько людей умерло после тебя? Ты не исчез вместе с последним вздохом кого-то из них. Ты существуешь. И ты не можешь быть равновесием. Равновесия нет. Не в этом мире.