Все, о чем Вальд из Андоры успел намечтать за недолгие четырнадцать лет жизни, с легкостью могло уместиться в одной портянке. Все, о чем мечтал Вальд из Андоры – яд. Яд аконитума, экстракт белладонны, strychninum; брага, разбавленная мочой бешеной кобылы… он бы возрадовался даже средних размеров строительному блоку – проблема заключалась в том, что наставника, адресата подарочка, – вонючего карла, распаскуднейшего дварфа по имени Юрген природа наградила до того феноменальными чутьем и реакцией, что старый распаскудный карл без труда и словно играючи рассекал ребром ладони бабочку в полете; притом не просто рассекал, но умудрялся мимоходом подкрутить ей усики и, подозревал Асвальд, поделиться житейской мудростью, мол, никогда, блядохрень, не связывайся с дварфом Юргеном. Словом, ни строительный блок, ни яд аконитума - ничто из этого не могло прекратить страданий молодого Ренеке.
Юргена Асвальд ненавидел давно, ненавидел люто, с пристрастием, что однако не мешало молодому магу изредка бросать в сторону наставника взгляды восхищения. Как правило, такие моменты случались не чаще пары раз в год, по праздникам, и сопровождались обильными, прямо-таки титаническими возлияниями – рвоту в длину старый карл без ложной скромности возвел в ранг искусства. Возвел он и своего воспитанника. Правда, на такие высоты, откуда единственным видом, доступным для наслаждения, становился кол, торчащий из вашей собственной задницы. Асвальда Юрген, мягко выражаясь, недолюбливал. Либо напротив – любил сверх всякой меры, что без устали демонстрировал – лишь по счастливому стечению обстоятельств в форме предельно не платонической. Впрочем, была у этой монеты и оборотная сторона – учился Вальд из Андоры (или Асвальд по прозвищу Рейнеке) хорошо, почти прилежно, с рвением – словом, так, как может учиться только четырнадцатилетний организм, в силу внешнего воздействия лишенный возможности проводить долгие, упоительно сладостные ночи в компании упоительно сладостной женщины. На худой конец сошла бы и неразговорчивая сокурсница. Нет, доступ к свободе был навсегда закрыт для Асвальда Рейнеке. Зато двери библиотеки величайшим указом в любое время распахнуты – заходите, пожалуйста.
Низко опустив голову, сокрушенный, разбитый, душевно истерзанный андорец бесшумно скользнул в помещение. И еще ниже опустил голову, напрягся, прислушался. Характерное покалывание там, где еще минуту назад не было ничего характернее волос да полоски натертой воротником куртки кожи – чуть ниже затылка – заставило мага замедлиться. Он был не одинок. И он это чувствовал.
- Эй! Покажись немедленно! - тихо, но властно объявил Рейнеке. – Ты кто?
Приятное нетерпение горячим потоком разлилось по венам с жилами. Каждый ученик академии Белого Огня мечтал встретиться в честном бою со своей первой нечистью. И каждый мечтал об одной конкретной нечисти…
- Суккуб? – мечтательно добавил Рейнеке, а в руках меж тем вспыхнуло небольшое огненное облако.

Шшшш… Падали пергаментные страницы.
Большая часть медленно опустилась на пол, парочка спланировала на плечи, еще один – прямиком в руки. Рейнеке машинально погасил пламя. Если он и уважал что-то в этом мире, этим «что-то» несомненно были книги, портить которые в большинстве своем означало остаться без обеда и ужина, минимум, сутки. Минимум. Максимум – ты оставался без обеда и ужина в частности потому, что, во-первых, этикет предполагал кушать сидя; во-вторых, сидеть при всем желании ты не смог бы еще недели две. Устав Академии отличался строгостью. Науку здесь вбивали не только в голову.
- А? – Рейнеке поднял глаза. Выпускать из рук страницу отчего-то не спешил. То ли потому, что действительно ценил казенное имущество, то ли потому, что иллюстрация изображала нечто такое, что не могло не взбудоражить сердце мага – прелестную деву в наипрелестнейшей позе… ан-нет, мандрагору, самую обыкновенную мандрагору, чья близость ежели и сулила поднебесные блага, то в буквальном смысле поднебесные - такие, какие крайне тесно соседствуют с крайне долгой крайне мучительной смертью в луже собственных выделений, притом выделений из мест, вообще ни к каким выделениям не приспособленных. Учение - свет, неученье - лучший способ реализовать суицидальные склонности. Жить Асвальду нравилось.
- Кладбище – самое многолюдное место. Там не только ходят люди, там еще и ходят по людям, - усмехнулся Рейнеке, премного собой гордящийся. – Да и в библиотеках нынче тесновато. Ты не ответила на мой вопрос! Могу повторить. А могу не повторить. Зато на твой отвечу – нет, суккуб мне не нужен, - врал, - а вот что нужно тебе – узнать хотелось бы. Порча чужого имущества – дело наказуемое. К тому же ты не арий…
Страницу Рейнеке выпустил. Скрестил руки на груди. Напряженный, сосредоточенный, не без интереса он поглядывал на незнакомку. Убить-то всегда успеется.
- Но и определенно не суккуб. Итого? Слушаю.
Слушал. Нападать первым – дурной тон. Рейнеке не любил бессмысленное насилие.
Ну практически.

Сколько людей – столько мнений. Сколько людей – столько индивидуальных особенностей. Это Рейнеке знал хорошо, еще лучше знал другое: одних жизнь учит удивляться; другим, чтобы научиться удивляться, необходима жизнь. Вся. Целиком. Без остатка. Удивляться Асвальд Рейнеке, Вальд из Андора, не умел. И не планировал выучиться в ближайшее столетие.
За стремительной переменой географических позиций «госпожи незнакомки» арий следил не без удовольствия, любопытство было вымученным. Надо удивляться, надо, понимал Рейнеке, а физиономия по-прежнему оставалась кислой. Очень хотелось вернуться к утраченной иллюстрации. С полудамой-полумандрагорой, сулящей поднебесные благости и что-то вроде летальной формы несварения.
- Активно в меру способностей. Аккуратно в меру потребностей – это не ответ, - строго заметил Рейнеке, рук не раскрещивая. – Я сказал, что ты портишь казенное имущество. Зачем, как и почему – я не спрашивал.
Ухмылочка вышла паскудненькой. Ее он тренировал долго, многими ночами, целыми месяцами. Когда твоим единственным союзником является отражение в зеркале… откровенно говоря, скоро и оно переметнется на другую сторону.
- Ах, вон оно как! – воскликнул Рейнеке. – Желания! И что теперь? Убьешь меня? Дабы – не приведи Господь – я не вознамерился стать твоим хозяином? Много чести…
Асвальд нахмурился.
- У меня нет желаний и мне совершенно без разницы, какое там у тебя имя или фамилия. Ты портишь книги. И сегодня испортила. И знаешь что? Ты портишь, а кому достанется? Правильно, мне. Потому что они казенные…
Рейнеке смотрел в глаза девушки, смотрел пристально. Не было в них, в глазах - ее и собственных - ни обиды, ни жалости, было что-то одно – то самое, что не поддается классификации.
- Джиниха. Я должен был сразу почувствовать.

- Эту я читал в прошлом месяце, - механически бросив взгляд на одну из изуродованных страниц, зачем-то сказал Рейнеке. – Вон ту – на прошлой неделе. Я прочитал их все. Почти все. И знаешь, что? Единственный вопрос, который для меня не очевиден и витает в воздухе – вопрос о том, с какой стороны мне надерут задницу – с левой, с правой или без разбору. Это, если не вдаваться в подробности.
«Джин! – твердило в затылке что-то живое, недобитое. – Здесь! Прямо перед тобой! В Академии! Джин!». Гений воздуха. Девица, молодая, весьма хорошенькая. А ему было без разницы. Несмотря на юный возраст, Асвальд Рейнеке по праву считал себя человеком опытным. Не только в сфере приобщения к знаниям.
Любопытство потихоньку уступало место очень злобной, очень тихой, но все-таки ярости. Вальд из Андоры чертовски профессионально себя сдерживал. Бледнели костяшки пальцев, едва заметно дрожали губы, хмурились брови - рыжие-прерыжие. Мелочи, ничего существенного.
- Наказать кого-нибудь? Нет, дийн, не получится. Мои шаблоны далеки от классических, не куплюсь. Не обольщайся. Наказывать необходимо виноватого. А для виноватого само чувство вины должно быть наказанием. Или не должно. Мне, поверь… без разницы. И я не хочу умирать. Действительно? Какая от смерти польза, какие в смерти радости? Нет, дийн, не куплюсь. Ни на «эстетичное», ни на «изобретательное», ни на «понравится». Впрочем, почини ты то, что испортила – наверняка тебе не убудет и вот тогда – наверное – и мне не достанется. Не желание… так, забота о казенном имуществе.
Рейнеке осклабился.
Прочитанная в прошлом месяце книга была справочником – древним, удручающе бесполезным «Некрономиконом» четвертой или пятой редакции. Он запамятовал.
- Академия - не место для тебя. Потому что если я не хочу быть твоим хозяином, это не значит, что другие солидарны со мной в желаниях. Мало эстетичных, но много изобретательных.

Чувство вины? Чувство вины, - думал Рейнеке, - чувство, обратное жадности, побратим щедрости; единственное из всего чувственного многообразия, которое не продашь, не подделаешь, не подаришь и которым – хоть сдохни – не поделишься. Чувство вины, - думал Рейнеке,  –  болезнь, симптом инфекции – страшнейшей из известных людям, недоступных нелюдям – презенции совести, ее воспаления, - хмыкнул и молча подытожил Рейнеке. Джинка права. Интересно ему не было.
А потом одним, стало быть, движением новая знакомица опровергла истину, казалось бы, не рушимую – не воротишь того, что сделано. Воротила. И даже пыль вытерла. Чудеса в действии.
- Хорошо, красиво сработано. Мастерски. И можешь на меня рассчитывать. Я не из тех, кто треплется. Я из тех, кто ходит в библиотеку за знаниями, не за трофеями.
А еще потому, - думал Рейнеке, что я знаю: чувство вины – такое чувство, когда ты на своих ошибках учишься, а другие на них же – мучаются.
В конце концов, ничего дурного она ему не сделала.
Маленькое, безвинное приключение.
- Ладная у нас библиотека. Но тесная.