Про гвардию рассказать? Про ее Императорское Величество? А чего б не рассказать. Расскажет. Все расскажет Вацлав: в гвардии хорошо, солдат служит, жизнь идет – и все у них радостно, и всех у них, стало быть, по взаимному. Кормят, поют, одевают… жалование. Всех возьмет в гвардию Вацлав Лец. Юрека возьмет – без блата возьмет, по симпатии, Эльку возьмет… одну бабу не сманил – другую сманит, по-умному  «компенсация»… и Эбельта возьмет, будет гвардейцем, и нагрудник ему выкуют. Два – под людскую морду; мельче – под волчую. Пить будут. Все втроех – Вацлав, Юрек, Эбельт… Элька пить не будет – видно, что не пьющая. С Императрицей свидится. Волосы у нее рыжие, коса – что твоя рука толстая, и принцессина – тоже рыжая, красивые они, породистые, такие мало, где водится. Расскажет Вацлав, Расскажет как есть расскажет, как на духу выложит.
Сам себе кивнул. Это ж надо, отрастил себе разговорчивость. Слушают его? Слушают? Не слушали, но и не отворачивались. Ни слова не произнес гвардеец, стучал зубами да дергался под рукой. Элии.
- Может… и никакой нет, принцессы… я ушел… тварей-то! Полчища… мы и ушли… надо было, такая у нас обязанность. Полегли мои… мы с оборотнем и остались… лес горел… ты не смотри, я не заговариваюсь…
Мыслил ясно, а слова путались. Стыдно было Вацлаву: платье девке разодрал, теперь еще и потом вымазал. Ну и черт с ним. Новое купит. На юреково гвардейское жалование.
А родину любить можно без взаимности, когда от души любовь, от сердца, сама идет… непрерывная. Поймет Юрек, научится.
Хотелось потерять сознание. Что-то держало, тянуло обратно, не давало проваливаться. Крепкий подол у платья-то элькинова… он держал, он тянул. Спасибо ему.
Не возьмут их в гвардию, понимал Вацлав, а правду говорить отказывался.

Мир по ту сторону двери отвечал тишиной. Молчал долго – сколько б не скребся волк, сколько б не бил Юрек – тишина. Минута, вторая, пятая.
На шестой за дверью лязгнуло; сонный, пьяный голос протянул:
- Ну че-о-о вам там?
Помимо сна и хмеля читалась в этом голосе выдержка: «че-о-о» было отработанным, профессиональным, мастерским. В такое «че-о-о» с разбегу не вклинишься, осаждать придется месяцы.
У стражника время было, было ли оно у других – не волновало нисколечки.

     Никто не шёл. Передохли там все, что ли? Пожалуй, сейчас Эбельт бы такому не обрадовался. Даже если они с Юреком смогут выломать дверь и найти выход, Вацлав без помощи долго не протянет. Без толковой помощи то есть, а таскание туда-сюда по коридорам в поисках выхода если и помощь, то медвежья. Должны же тут быть лекари…
     Задние лапы начали уставать: всё же непривычны волки как человеки выпрямляться, на то они и четвероногие. Но тут с другой стороны двери наконец кто-то зашевелился. Эбельт перестал скрести и с облегчением опустился на все лапы. Если бы приход этого пьянчуги и Вацлаву принёс облегчение вот так сразу… Но на это явно не приходилось рассчитывать.
     Юрек был не дурак, сразу понял, что болтать ему придётся за двоих, ведь от зверя в переговорах нет толку. Болтал хорошо, убеждал. Лишь бы убедил. Эбельт отошёл от двери, чтобы, если кто войдёт, он не наткнулся сходу на волчью морду, а то вдруг ещё передумает заходить. Из этих соображений волк уселся возле Эльки и Вацлава, всем своим видом выражая смирение и некусачесть, насколько это возможно, когда ты заляпанная кровью зверюга. Если уговорить пьяную рожу кого-то привести не удастся, всегда успеет вернуться на прежнее место и в прежнее боевое состояние, но шанс ведь есть, по крайней мере, он верил, что есть.

Вот уже два месяца как она света белого не видела, да воздуха свежего не вдыхала. Тоскливо в подземельях, в которых  словно изо дня в день все больше народа собирается. Страшные молитвы. Может не страшные, но здесь все казалось страшным.  Без факела Селесте не передвигалась. Думала в первые недели пойти воздухом подышать, выбраться из каменного заточения, да только вот дальше выходов не пропускали. Пыталась отыскать лазейку, чтоб украдкой, одним глазком. Нашлась вроде бы, но и там  охрана, хоть и один стражник, а все ж стражник. Вздохнула, да стала заниматься делами своими обычными.
Вот и сейчас сидела себе настойку расслабляющую готовила, так чтобы тело успокоить от головной боли или излишнего возбуждения после тяжелого дня, когда и заснуть не можешь. Вещь полезная, в быту нужная.  Сидела себе никого не трогала, пестиком в ступке небольшой водила, перемалывала травку, напевая себе под нос песенку. А в следующее мгновение подскакивает на месте и тот самый пестик прямо на пол хорошо не на ногу.  Смотрит своими глазищами на явившегося. "Муриш, Муфиш, Кукиш..а точно Мукиш, кажется", - ударяет ладошкой по лбу. Что поделать память хорошая, запоминает все, иногда и не нужное. Растеряно улыбается, потому чуть настороженно смотрит. Мало ли что стряслось. За два месяца и раненных приходилось штопать, и крики слышать, и  от похмелья лечить.  Спросить не успела, пришлось схватить сумку, по пути закинуть еще кое каких снадобий, да в припрыжку за Мукишем устремляться, а то боится она по темным коридорам ходить, хоть и не признается. Впрочем, коридор, по которому они шли, людный был. Кто смеялся, отпуская шуточки, от которых у благородных и изнеженных господ уши в трубочки бы свернулись, кто сопел и тащил то оружие, то броню, кто молча шел по делу одному ему ведомому, а кто кривой походкою пытался добраться до своей кельи. Комнатки здесь были холодные, небольшие, про уют и говорить нечего. Ладно, Селесте хоть кровать выделили, видимо на правах того, что служанка господина важного, да утварь нужную для услужения доставили, а так ее келья от других мало чем отличалась. А она не из особо изнеженных, бывало, плащик свой постелет, да так и заснет на нем, где придется.
Куда вел и кому сообщал Мукиш, не ведомо было, пока возле одной из дверей не остановились. Звякнули ключи, провернулись в замочной скважине, да и отворилась дверь
- Вот...тут лечение требуется, только ты их так подлатай, чтоб не сдохли в смену мою и недолго, - произнес Мукиш, прежде чем Селесте зашла во внутрь. Небольшая келья, а народу-то затолкали. Тут взгляд наткнулся на волка, и как оказалось не только народу, но и зверья. Сидели все перепачканные кровью не то своей, не то чужой, одежда помятая, да порванная, где и синяки с ссадинами мелькают, а одному так вообще худо. Взгляд остановился на лежавшем мужчине. Беглый взгляд по нему, говорил, что не в таких условиях, таких лечат, но, как говорится, поможем, чем и как сможем.
- Эка Вас угораздило, - выдохнула Селесте, не понятно то ли раненному, то ли всем собравшимся, и направилась к лежавшему по осторожно, без лишних движений, как говорится.
- Где ж руки то лишиться успел? Хотя оно не мудрено, - короткий взгляд на перемазанного кровью волка, дескать, неужто зверь откусил, хотя зверь то выглядел крайне миролюбиво.  Она довольно по-хозяйски поставила сумку на пол, недалеко от того, кто сейчас больше всех нуждался в помощи.

Охранник хоть и молчал долго, но, видимо, смысл слов все же уловил. «Щас» хоть как-то обнадежило, и Юрек оставил дверь в покое.
- Приведут лекаря, подожди немного, - сказал Вацлаву.
Отошел в сторону, прислонился плечом к стене. Делать больше нечего, только ждать. Если  никто так и не объявится, можно еще пошуметь будет. Довести уж до белого каления пока не придут морду бить или Романа не позовут. Но охранник не обманул, вернулся. Его «веду-веду» Юрек услышал еще до того, как щелкнул дверной замок.
Привел… Девицу. Не старше Эльки!
Юрек удивленно приподнял бровь, но промолчал. Остался стоять у стены, с места не двинулся. Хоть кого-то привели -  радует, но что девчонка сделает? Как бы сама в обморок не шлепнулась от довольно тошнотворного вида.
Элька говорила… Говорила правильно. Юрек молчал, не встревал. Сомневался, что куда-то перенесут Вацлава – тут резать будут. И прижигать, и зашивать (если еще вообще будут!).  Наплевать этому бугаю-охраннику на то, лучше здесь оперировать или хуже – по морде видно. Хорошо если обезболят, а то как бы держать не пришлось… 
А самое хорошее - дали бы самогона! Да покрепче. Юрек и сам бы выпил. Но это уже мечты, точно мечты.

Мужчине, что лежал, действительно было худо. Это Селесте поняла, едва к нему приблизилась и  стала осматривать больного, так она обычно называла, тех, кого лечила, здоровые редко к знахарям обращаются. Наверное, от того она и не замечала то ли удивленных, то ли недоверчивых взглядов. Впрочем, даже если бы заметила, не осудила. Они ничего о ней не знают, а девчонка молодая в качестве лекаря всегда вызывает недоверие, сие было не редкостью. Но Селесте не обижалась на людей, понимая их опасения, да  и откуда им знать, что девчонка, хотя уже и не девчонка в девятнадцать то лет всякого повидала.
Первой и единственной из всех, кто подал голос, была единственная среди пленников девушка. Конечно, Селесте понимала, что не в таких условиях надо лечить больного, но она сомневалась, что Мукиш их выпустит, хотя если совсем никак иначе, попытаться можно. И еще не успела она и рта открыть, как Мукиш сам об этом и сообщил.
- Резать? Вначале осмотреть нужно рану, да и как вижу, рану уже обрабатывали, до чего бы там не случилось, - Селесте присела на колени возле больного, прикоснулась рукой ко лбу. Горел, потом покрывался, что и не странно.  - Я сделаю все что возможно.  - Полезла в свою сумку, а перед этим кинула взгляд на  флягу.
- Подайте флягу, - произнесла девушка, извлекая из сумки бутылек, в котором была настойка  макового молока. Не самое, конечно, полезное средство, не просто обезболивающее, а наркотическое средство, но уж достаточно сильное, чтобы снизить чувствительность и затуманить рассудок. Она откупорила бутылек и поднесла к губам мужчины, который мучился, пах не лучше трупа, а сознания все же не терял, таких жалко особо. Уж лучше в беспамятство провалиться, чем мучиться, а мучения ему сейчас еще какие предстояли, ведь рану нужно было очистить, судя по запаху.
- Выпейте, легче будет, - Селесте лишь надеялась, что под повязкой окажется хотя бы не раздробленная кость, а обработанная, да и что ограничится лишь чисткой раны, а не отрезанием еще части того, что было рукою когда-то. А ежили нет, придется резать, но не здесь, инструментов то таких с собой не взяла. А в комнатушке еще и темнеть начинало
- И кто-нибудь снимите факел со стены и поднесите поближе, - решила, что ведь так проще, чем больного тащить, да и куда. Темнело, значить быстрее все делать надо.

     Помощь пришла не в виде седого старикашки с мешком банок-склянок-тряпок-травок, но Эбельта это не смутило. Ну и пусть девка, лишь бы дело знала. И косится тоже пусть, руку Вацлаву оттяпал не он, но мог ведь, ещё как мог. А вот чем помочь лекарке, он не знал. Будь человеком, может, что-то и смог бы, а так оставалось только сидеть и смотреть. Хорошо, что есть Юрек, всё-таки мужик он неплохой. Волк сделал пару шагов назад, чтобы не мешать и поменьше нервировать девушку. Зайти-то она зашла, но ступала как-то очень осторожно, как знать, не его ли звериная морда причиной. Ей ясная голова и твёрдые руки пригодятся. Хотя она вроде бы и не боялась, ну или виду не показывала.
     Вацлаву становилось всё хуже, это было очевидно, но он явно был жив. Не «ещё», это ни к чему. Лекарка уже достала какой-то пузырёк, а стражник – вот это неожиданно – пожертвовал на обеззараживание раны ещё не выхлебанную часть браги, или что он там глушил недавно. Значит, не «ещё». Поможет, спасёт. Хотя бы на время, если послушает стражника. Но кем бы она ни была и кому бы ни служила – а это, кстати говоря, предположить легко – придётся ей довериться, другого выхода нет.

Переносить - не позволили. Обеззаразить - на разок. Света прибавить - не дали. Воды попить - и вовсе нет.
Если лекарке Романа удастся вывести Вацлава с того света, это будет воистину чудом.
Элька зло покосилась в сторону закрытой двери, мысленно желая стражнику подавиться остатками браги. Или что он там хлещет? Не мог уж вместе с девчонкой сподобиться и хоть воды принести!
Хотя это уж она размечталась. Где уж там...
Элька облизнула сухие губы, осторожно попыталась переменить положение - ноги, служившие гвардейцу подушкой, уже покалывало. Юрек уже снял со стены факел - стало светлее, зеленоглазая поила Вацлава какой-то гадостью из фляжки. Лец дернулся в перерывах между глотками, пробормотал что-то про побег.
- Уйдем-уйдем, - успокоила его Элька, приподнимая голову раненого, чтобы ему легче было глотать. Покосилась на девицу - кто ее знает, не доложит ли Эскаде о таких-то речах? Хотя, было б тут, чему удивляться. - Непременно. Вот руку тебе подлечим... Пей давай.
От обрубка, с которого сняли повязку, поднялась такая вонь, что Эльку замутило. А уж смотреть на него и вовсе было выше ее сил. Часто сглатывая, осмотрелась, покосилась на сумку лекарши - хоть повязок-то хватит? Не думать о том, сколько крови будет... не думать о том, как будет дергаться даже полуодурманенный Вацлав... Ох, Создатель, а вот об этом-то и стоит подумать - она ж его не удержит.
- Давай мне факел, - обернулась она к Юреку, склонившемуся рядом. - И держи его. Я пока нож прокалю... если мне доверят, - Элька осторожно переместила Вацлава на пол, забрала у Юрека факел и вопросительно глянула на девушку.
Глядишь, хоть какая-то польза будет. Элька и без того себя презирать была готова за слабость, а так хоть чем-то. Хоть как-то.

Отредактировано Элька (2013-02-10 00:23:26)

Юрек беспрекословно передал факел девушке. Уступил ей место рядом с лекаркой-знахаркой, чтобы удобнее свет падал, и куртку свою на плечи накинул: Элька в драном платье тут мерзнет, а ему и ни к чему. Надо было вообще раньше сообразить. Дурак он! Эх, дурак. Ну, что теперь поделаешь? Будет Эльвия де Борже жить с дураком. Всю оставшуюся жизнь - сколько там этих часов-минут осталось.
А Вацлава подержать он подержит. Не сложно.
- Юрек меня зовут, - имя тоже совсем не тайна. Почему бы не сказать? – Тебя-то саму как? – обойдя вокруг гвардейца, Равиц встал на колени с другой стороны.
Лекарка расстелила на полу тряпки, рассматривала рану, готовилась. Элька в боевой готовности калила нож… Юрек вздохнул – как бы в обморок не грохнулась: видела девчонка подобное или нет, он не знал. Скорее, не видела… Откуда? Разве что кур резала, а люди далеко не куры, и как отреагирует не известно.
А лекарке Юрек доверял – не оставалось ничего более.  Спасет – хорошо, не сможет – вариантов все равно других нет: что могли, сделали.
Он навалился на Вацлава, прижал к полу и больную руку, и его самого – не вырвется, не вывернется.
- Насколько сильно твое лекарство действует?  - поинтересовался у девицы. – Удержать его, я удержу, но вот если язык себе откусит, пришивать придется... Ты ведь спокойно полежишь, Вацлав, да? – это уже к гвардейцу. – Полечит тебя сейчас красавица, а потом побежим. Все вместе. С Элькой и волком. И лекарку возьмем, если хочешь. Точно,  – вновь посмотрел на девчонку: - Как только тебя занесло сюда? Не для девицы место… Неужели и на свет не выходишь, все под землей сидишь? Что хоть, там, над нами?
Глядишь повезет, и девчонка окажется разговорчивее тюремщиков.

Отредактировано Юрек (2013-02-10 23:01:55)

Элька калила нож.
Навалился Юрек.
Прохладная мокрота скользнула по руке.
Вацлав обещал не дергаться. Больше положенного. Сбегать будут потом. Зеленоглазую тоже прихватят, дело Юрек говорит. Хотел. Стиснул зубы. До ломоты. Хрустнула челюсть. Молчать! Сердце расползлось по телу, маленькое такое, а ишь ты — везде влезло, всюду. Размякло, значит, раскисло. Размазалось по ребрам — било в груди, било в висках, било в затылке, било в животе, коленях, в руке... Вот отрежут кусок и потише будет. Биться-то. Сердце. Потише, поспокойнее.
Хрустела челюсть. Скрипели зубы. И надо бы зажмуриться, а веки стальные — заржавели. Тяжелела пустая, одурманенная голова.
Императрица рыжая, рассказывал он Эльке. Принцесса Констанция... Много их в замке, рыжих. Император только не рыжий. И стреляли в него... когда это?.. на жизнь покушались. Сволочи. Элька не слышала, Вацлав рассказывал. Они с Императрицей, Вацлав то бишь с Летицией, - одногодки. Бывает ведь! Бывает. Всякое бывает.
Напрягся. Ждал. Резали бы! Резали! Сам будет резать — нож бы дали, дали бы нож.
Хрустела челюсть. Скрипели зубы. Когда раскаленное железо коснется мяса, когда раскаленное железо коснется кости, не останется тогда Вацлава, останутся кости и мясо. И бежать будет поздно. От боли. И ничегошеньки не расскажет он Эльке. Об Императрице. Об одногодке Летиции.
Ничего никому не расскажет. Стиснуть зубы, отвернуться, терпеть.
Било сердце, расползалось. Проклятое.

Радуга прямая как палка. Лез из всех междуцветий страшный, незнакомый зверь. Рвал людей. Рвал коней*.
«Кто не баба, тот за мной!» - командовал Вацлав, а чудища лезли.
Рыжела коса Императрицы.
И горела стена. И плавился лед. И шерсть у оборотня в подпалинах.
Рыжая коса.
Одногодки.
Жить хотелось.
Слезились глаза.
Текло – солоно текло – по вискам. Скрипели зубы. Хрустела челюсть. Оно само собой вышло, что выгнулся, что разъехались по сторонам ноги, что пытался скинуть давящее, что хотел сбежать – один, предательски. Оно само собой получалось. Так нельзя, неверно, наперекор клятве, нельзя так. А получалось. Выгибался. Хрустел челюстью, кусал губы. Ржавая башка не давала действию сил – дергался слабо, как ненастоящий. Как сенное чучело. Копьями в такое тыкают.
И больно не было.
Врет.
Было.
Было больно и текло от глаз к вискам. Текло сильно. И мазало по ребрам сердце, которое хотело уйти. Которое хотело на волю. Волю вольную. Есть она, бывает такая.
Было больно, было страшно. И кости с мясом тоже хотели жить.
Все было. Ничего не останется. Выгибался и дергался. Грыз губы. Ничего. Башка тяжелая, оно не страшно. Зеленоглазая есть. И Эльке про Императрицу недорасказал. Юреково жалование.
Дергаться перестал, обмяк. Широко распахнутыми глазами смотрел в потолок. Радужки не видно, один черный-пречерный зрачок. Колотилось сердце.
Подсыхали на висках сухие следы чего-то мокрого.
Щербатый потолок, щербатый.
Проснуться, проснуться хочется. Пьяному, с больной башкой. Дурному, здоровому.
_____________
* - отсылка к "Неисповедимы пути"