С тех пор, как три дни назад их отряд в количестве без малого сотни человек – в основном людей Куммхеля, мужиков и юнцов, - покинул Гору, дождь не прекращался ни на минуту. Решение разделиться Император принял под утро двадцать девятого апреля: первый отряд – сплошь деревенщина в разрозненных доспехах (дедовские, трофейные, кем-то купленные или украденные) – возглавил Йофф. За короткое время пребывания в крепости лейтенант успел неплохо поладить с деревенскими, некоторые ему даже верили. Сколько с Йоффом ушло гвардейцев, точно Вацлав не знал, но всего крепость покидало человек семнадцать. При нем оставили десятерых. Выходит, семеро отправились с Йоффом. Конные. Восемь конных и сорок пехотинцев. В отряде, который вел он сам – капитан Имперской гвардии – и которым командовал Его Императорское Величество конными были практически все. Им предстояло взять храм с флангов, добить тех, кого сумеет выкурить йоффовская пехота. При себе Император держал двух боевых магов – огня и, кажется, воздуха. Второй арий – тоже огненный – ушел с лейтенантом.
Имелись ли среди храмовников конники? Вацлав не знал. Он мало что помнил о днях, проведенных в храме. Помнил только запах собственной гниющей плоти и жуткую, невыносимую боль, когда Селесте подрезала мясо и жилы, когда выворачивала из сустава кость. От воспоминаний пробрало холодом, от влажности не переставая болела культя. В чужом панцире чувствовал себя нелепо – непрошенным гостем, почти интервентом. Панцирем с Вацлавом поделился один из наемников, раздобытых Императрицей Летицией, – веселый, темноволосый ровесник Вацлава постоянно шутил. Панцирь оказался ненов – на черной эмалированной поверхности, прямо под сердцем, ржавела давнишняя вмятина. Короткой кольчужной безрукавкой поделились стражники Куммхеля, они же одолжили стеганку – тяжелую, густо пропахшую плесенью. Высушить ее он не успел. Теперь уже не успеет. Пустующий правый рукав, чтобы не мешался, перетянул ремнем. На левую руку нашлись наручи. Кто-то, кривясь, подарил латную перчатку. Всего одну. И хороший полуторный меч. На мир Вацлав смотрел сквозь забрало хундсгугеля – дурацкий, турнирный шлем. К вечеру двадцать девятого апреля смотреть на мир сквозь забрало хундсгугеля гвардейцу надоело – теперь дождь хлестал по лицу. Из своего остался плащ – тот самый, который сняли с мертвого охранника в подземельях.
Вишемир объехали стороной, будто разбойники, держась леса. Точно так же поступил Йофф.
Накануне отъезда Вацлав предложил лейтенанту сразиться на турнирных мечах. Левую руку капитан, сколько себя помнил, упражнял с кинжалом, меч в ней казался чем-то инородным, слишком громоздким; неудобной и странной казалась рукоять. Через двадцать минут поединка, устав от несуразных выпадов Леца, Йофф предложил мир. Капитан ответил «нет». Ответил «нет» и был отправлен пинком в грязь. Впрочем, подняться лейтенант все-таки помог, сквозь зубы буркнул «не все потеряно». Раньше Йофф не мог выстоять против него и пяти минут.
В первый день не случилось ничего. На второй, во время привала, Император случайно обнаружил в отряде шлюху. Та переоделась мальчишкой и предлагала гвардейцам отведать «куммхелевских грез». Девку пришлось держать при себе, хотя кое-кто рекомендовал потаскуху повесить.
Ничего не произошло на второй день.
Ничего не произошло под конец третьего. Дождь лил, лил и лил. Хлестал по лицу. Стекал по забралу хундсгугеля. Император держался ариев.
Близился вечер, когда по отряду пронеслось «привал!».
Лес – мокрые деревья, мокрые ветки. Вацлав спешился. Не хотелось ни есть, ни спать.
Дождь барабанил по панцирю. На глазах ржавела старая, неизвестно кем причиненная вмятина.
Селесте и Эбельт в крепости, но Хильда и Юрек должны отыскаться здесь.
- Славна погодка! – произнес кто-то позади Вацлава – бывший гвардеец княгини Аурелии. – Не потопнем, так заживо сгнием.
От воспоминаний пробрало холодом. Драк в своих рядах Император не терпел. Рыжая кобыла Вацлава высоко задрала морду и пронзительно заржала.

- Я больше... не могу, - простонала Элька, хватая ртом воздух.
Ныл ушибленный локоть. Ныли колени. Ныло вообще все тело, утомленное непривычной нагрузкой и двухдневной тряской под нескончаемым дождем. Лил проклятый и сейчас - крупные капли били по лицу, звучно падали в лужу, в которой распростертая на земле Элька самым позорным образом валялась. Впрочем, в данный момент это ее заботило мало. Не заботило, что хмурое небо перед глазами кружилось, как бешеное, не заботило, что одежда промокла и испачкалась, не заботило даже то, что частично выбившиеся из-под шапки волосы попали в грязную лужу.
Хотелось только одного: свернуться калачиком и уснуть. И проспать, желательно, дня три, не меньше.
- Вставай, - голос Берты доносился откуда-то словно издалека, хотя сама мартиника стояла рядом. Капли дождя падали с отворотов ее сапог.
- Не могу! - сдавленным голосом повторила Элька, пытаясь перевернуться набок и подняться. - Мы уже... почти час тут прыгаем... Мне нужно хоть немножко отдохнуть!
- А если нападут эти, из Храма, ты так же скажешь? - безжалостно поинтересовалась Берта. - Простите, мол, давайте минуточку передохнем, а то у меня задница болит... или что там у тебя?
Элька стиснула зубы и не ответила. Вздохнула - от усталости вздох вышел прерывистым.
Бертины сапоги скрипнули: пожилая мартиника присела рядом на корточки.
- Вставай, - уже более мягко произнесла она, протягивая ладонь. - Нельзя валяться без движения - замерзнешь. И назавтра будет еще хуже, - Элька ухватилась за ее руку, как утопающая, села. Грязная вода тонкими струйками стекала с волос. Встала уже самостоятельно. - И меч не забудь, - напомнила Берта. - Сейчас обсушись, а потом нужно бы для огня веток посуше найти. А то согреться будет сложно.
Элька подавила ругательство в зародыше, потянулась за валявшимся там же, в луже, мечом. Пальцы подрагивали. Злиться было не на кого - на себя разве что. Берта за всю дорогу не то что не выдала - даже ни разу резкого слова ей не сказала. Помогает, укрывает, даже распоряжения отдает не приказным тоном, а словно бы советуя. Так что, если ругать, то только саму себя - за глупость, слабость и самонадеянность.
К такому она и впрямь не была готова. Возможно, из-за того, что все происходящее в последнее время никак не вписывалось в привычную картину элькиного понимания мира, ей все казалось ненастоящим. Не всерьез, понарошку. Даже после Храма - страшного сна, в который они упорно возвращаются. Как игра - жуткая, но игра.
Это все еще была игра, когда накануне отъезда они прощались с Юреком - какое счастье, что хоть тогда им удалось выкроить пару часов наедине! - и когда отъезжали с рассветом. Игра - когда первые несколько часов все мысли крутились лишь вокруг "только бы не узнали и не отослали назад!". И когда немолодая серьезная мартиника, подруга Хильды, впервые дала ей меч - это тоже было похоже на игру. Реальность стала ощущаться ко второму дню - когда тряска в седле превратилась в бесконечное мучение, а холодный дождь и злые голоса солдат кругом только усугубляли положение. Уже тогда выматывавшаяся Элька перестала искать глазами Юрека, Хильду и Вацлава - вообще перестала глазеть по сторонам, держа в поле зрения разве что спину Берты, за которой следовала, как собачка на веревке. Но деваться уже было некуда: назвался груздем, ну и... сам дурак. Да и поворачивать назад Элька все еще не хотела.
А еще реальность лишний раз дала о себе знать, когда прошел слух о найденной в отряде девушке, переодевшейся мальчишкой. Элька все не решалась выяснить, где именно теперь несчастная и что с ней вообще - слухи ходили совсем невеселые. Но урок был понятен: сидеть тихо и лишний раз не высовываться. По счастью, мартиники вообще держались чуть в стороне, и их сопровождение, неважно, насколько неуклюжее и неопределенного вида, почти не вызывало вопросов. А если и вызывало, то не вслух - мало ли, что там у этих рыцарок на уме? Относительно своего нынешнего статуса Элька так и не прояснила ситуацию до конца, потому решила просто молча делать то, что ей скажет Берта.
Делать, правда, получалось не всегда. И не всегда молча. Утешало то, что набранные среди крестьян юнцы - иногда удавалось наблюдать краем глаза - чувствовали себя явно не лучше. От них она тоже держалась в стороне.
Элька запихала грязные волосы под шапку, надвинула ее пониже на глаза и, шлепая по лужам, отправилась под защиту деревьев, к ближайшему от мартиник костру, где заметила могучую фигуру Аудхильд. С третьей попытки попала мечом в ножны, молча села рядом. От усталости и холода колотило, глаза слипались.

Отредактировано Элька (2013-05-20 20:01:42)

- Всплывем, красавица? – покрутил мокрый, обвислый ус гвардеец. – А что! Кабы к тебе с задку прижаться, можь, и всплывешь – вон какие у тебя здоровенные си…
- Кобылу мою вычисти, - скрипнул зубами Вацлав, плечом задевая вислоусого – тот набычился.
- Я тебе кто? Слуга?
- Ты мне сержант, сержант. И сортиры копать тоже кто-то должен.
На сей раз обошлось без драки, обойдется ли в другой – поручиться Вацлав не мог.
Изобличение курвы раскололо отряд на два лагеря: одни с пеною у рта доказывали, мол, бабе на войне не место – даже такой бабе, и бабу самое оно вздернуть на суку. Чем громче звучали призывы, тем отчетливее Вацлав понимал – вздернуть девчонку предлагали те, кто уже успел отведать пресловутых «куммхелевских грез», но были такие, кто не успел. Эти ехали молча, стиснув зубы и опустив забрала шлемов. Потаскушку Вацлав видел мельком – молоденькая, остроносая с лукавыми зеленовато-серыми глазами и коротко остриженными светлыми волосами – пепельно-желтыми. Девчонку забрали с собой арии, с того дня ее больше никто не видел. А куда-то смотреть было нужно. И солдаты смотрели. Смотрели на мартиник –  на высокую, жилистую старуху, на ее неуклюжего оруженосца неопределимого полу (жалкое создание в нахлобученной до самого подбородка шапке не умело ни держаться в седле, ни тем паче владеть мечом – всякий раз, когда нечто вынимало из ножен свою железяку, гвардейцы тотчас, задрав руки, разбегались по сторонами и с громким «не убий, чудо-солдат!» отчаянно ржали. Вот он, единственный достойный меня противник в отряде, со злой горечью думал тогда Вацлав. Потом об оруженосце забыли); смотрели на Хильду. Молодую, отнюдь не жилистую, на свой манер красивую. От мыслей о Хильде, от мыслей о пяти десятках вечно голодных до женских прелестей мужиков спал Вацлав плохо. И как можно менее заметный всегда старался держаться поблизости. Боец из него сегодня поганейший, но знали о том немногие. Надо было надеяться – еще меньшие испытывали желание проверять.
Поручив заботу о лошади сержанту, Лец занялся костром. С одной рукой костер разжигался прескверно и все, что оставалось Вацлаву – вручить огарок толстой сальной свечки собрату-гвардейцу да аккуратно обложить огарок сухими лучинами – так, чтобы те касались слабого огонька, но не фитиля. Костер разошелся быстро.
Дождь бил по панцирю, звук получался противным, скрипучим, глухим.
Кто-то протянул Вацлаву флягу – пахнуло крепким аквилейским вином. Вытерев мокроту под носом, Лец выпил. С удовольствием.
Обнаружились тут и Хильда с Юреком. Обнаружился мартиникин Чудо-Солдат.
- Дракон – это дело, - пытаясь шутить, согласился капитан Имперской гвардии, - прикинь, если дракона в полете проберет понос? Баллад о такой битве не сложат, но противнику будет, что вспомнить. Скоро жрать, - добавил Вацлав, устраиваясь рядом.
Хильдиной песни он раньше не слышал, пора наверстать упущенное.

Рядом примостилось несчастное нечто, в котором Элька вспомнилась разве что по уже знакомой мартинике одежде. Да, не шла веселой служанке походная жизнь. Хильда уже жалела было о совершенном выборе - может, перебесилась бы девочка раньше, нашла бы путь обратно. Сейчас уйти представлялось менее возможным. Разве что вся эта толпа через Вишемир пойдёт. Да что-то не верилось.
Только зря она сюда. С другой стороны уже примостился добрый и ненаглядный Юрек, который, случись чего, схватится за сердце. А потом будет очень рад. Бесконечно. Что сможет удушить своими руками, пока милая Элечка не наткнулась на вражеский меч или чего похуже.
-...Ваше Высочество, змей досаждает намёками,
Что Вашей «прыти» причина скрывается в нём.
Тихо лелею мечту увидать, как под окнами
Змея потопчете Вы своим Белым Конём...
Совесть грызла. Причём, похоже, совести было вкусно. Иначе как объяснить упорство этого чувства? Эгенус, кажется, уже раз сто сказала сама себе, мол, всё в порядке, никто не пустит Эльку воевать, переждёт ребёнок. Где-нибудь. На дереве, например.
-...Ваше Высочество, змей прямо со смеху катится,
Коли обмолвлюсь про Ваши отвагу и честь.. 
А рядом, будто подслушав мысли о совести, появился Вацлав. В контексте Эльки причина для стыда номер три. Еще, зараза, добрая причина - ну вот что ему заступаться сейчас? Ей-то, может, и приятно, но не бросилась бы она с кулаками на лысика. Да и тупая шутка всё лучше уныния. Либо бы удалось отшутиться, либо бы остальные посмеялись.
Хотя, конечно, избавление от лишнего "красноречивца" приятно, чего уж там. Можно даже усмехнуться и сказать "рыцарственно". да и просто... Самой голову ломать не надо.
Но сты-ы-ы-ыдно...
В руки легло что-то настойчиво передаваемое "чудо-солдатом" . Фляжка. Юрек, твоя девушка - алкоголичка или что? Хильда принюхалась. Во фляжке было всего-навсего вино. Нет, девчонке, точно недопустимо, но можно и глотнуть, раз дают. Еще и крепковатое. Лишь бы Эльвию на подвиги не понесло. Пожалуйста. А то совсем по-дурацки будет.
Тем временем Хильда выразительно потрясла фляжкой перед капитаном, обернувшись и вопросительно подняв бровь. Не то "что это твои ребята мне ребенка спаивают?", не то "А вы с Юреком будете?". Чтобы поняли правильно, песню продолжила, зотя уже давно пора бы свернуться - два бравых воителя да и куча мужеского народу вокруг всё же не очень подходят под бабско-лирическое. Разве что шуток будет побольше.
-Моль принялась уже за подвенечное платьице.
Ваше Высочество! Совесть, вообще, у Вас есть?
Дальше должна была бы в песне идти история влюблённости в единственного нормального мужика вокруг (пусть он и чешуйчатый), но в памяти подозрительно не сходились куплеты. А потому, песню мартиника закончила уже на совсем неудобном (или, точнее, удобном для зубоскальной болтовни) четверостишье.
-…он говорит (и я, кажется, верю чудовищу)
В жизни главенствует подлости вечный закон -
Принцы не знают, как правило, цену сокровищу,
Цену сокровищу ведает только Дракон.
Что-то до явно должно быть, но посмеяться над чудовищем и прочими хватит и так.
-Опережая твоё возмущение, капитан: песня была сочинена задолго до рождения принцев Октавия и Маркуса. И вообще не имеет никаких политических подтекстов, потому что про любовь, - усмехнулась, мечтательно вздохнула и добавила, - хотя и такой бы не помешал. Хоть несущийся, хоть отравленный, хоть просто по хозяйству помочь... И, да. Спасибо на добром слове. Только неужели казалось, что мне хватит дурости броситься на шутника с кулаками?

Песни песнями, драконы драконами.
Только уж Юрек хотел посмеяться, представив Хильду, парящую в небесах на ящере с несварением, как взгляд упал на чудо-солдата из свиты мартиник. Привиделось что-то знакомое, смеяться расхотелось. То ли он сам уже на голову больной, что бред мерещится, то ли кому-то будет скоро очень и очень плохо. Кому-то – это одной мелкой лгунье и одной рыжей бестии, без которой уж точно не обошлось. Не могло не обойтись – точно.
Пока Юрек решал, бредит он или нет, Аудхильд закончила песню, костер весело пылал, варили похлебку, по кругу пошла фляга с вином.
Только вот почему хотелось провалиться под землю прямо здесь и прямо сейчас? Да и аппетит пропал совсем, хоть мгновение назад Равиц сожрать готов был даже крысу в сыром виде.
- Двинься сюда, Чудо, а то без тебя все хлебало выхлебают, - вдруг проявил заботу Вацлав.
Шутки ради, или серьезно не признал?
Впрочем, признать было, и правда, сложно. Превращение из красивой девушки в жалкого заморенного цыпленка казалось потрясающе неправдоподобным, но только Юрек слишком уж хорошо успел выучить все движения и жесты новоявленной актрисы, даже странным казалось, что он не заметил очевидного раньше. Надо ж так повестись!
Под нос ткнули флягу с вином.
- Твой черед петь, - заявил гвардеец, оскалившись в гнилозубой улыбке.
Спеть?
Дать бы со злости в эти зубы, чтобы последние вылетели, вместо песен! Не Клемент бы со своими «правилами»… да не чудо-солдат,  давно бы выбил.
И плевать, что сам не гвардеец, и за спиной явно поддержки не будет.
Юрек глотнул предложенное, хоть фляжка в седельной сумке была и своя. Хотел было демонстративно горлышко вытереть, да на скандал понарываться со злости, потом плюнул – все одно всех вместе потом зароют. Так какая на хрен брезгливость?
- Спеть говоришь? – усмехнулся. – А выдержишь? Я ведь не мартиника, от моего пения вороны на километр в округе дохнут, - взгляд снова остановился на оруженосце Берты (или кем он там у нее числится?). – А, впрочем, спою.
Юрек кривовато улыбнулся, хлебнул вина еще раз, – напиться хотелось дико,  - и сунул фляжку, не глядя, кому-то в руки.
- Говорит моя жена — есть во мне большой изъян.
Говорит моя жена — каждый день я вусмерть пьян.
Говорит, что не даю я покоя ей ни дня,
Обещает отлучить от тела белого меня.
Хорошо или плохо пел Юрек на самом деле, его не заботило. Как споется. Руки чесались, кого-нибудь убить… или, минимум, выдрать. Обещал же? Обещал. А слово надо держать, чтобы в следующий раз было неповадно.
Если еще будет что-то следующее вообще.
- Говорит моя жена — я упрямый, как баран
Постоянно мне твердит, что я пьяный грубиян.
Говорит всем обо мне, как о полном подлеце.
Говорит моя жена, и меняется в лице.
Жаль прямо сейчас ничего нельзя поделать – не поймут ни Клемент, ни его рубаки. Одну такую уже вчера выловили, кто будет разбираться, что причины разные? Ой, дура! А рыжая - дура вдвойне, что на поводу пошла. И сам не лучше, что так быстро поверил в наигранное смирение. Вот вернется из Храма  – вернется же? – и получат по обе по задницам. Вицей или ремнем, он еще выберет. Никакой Лец не спасет, как бы к мартинике не подваливал, и как бы она ему глазки не строила, то краснея, то бледнея попеременно.
Пока же оставалось заткнуться, сделать вид, что ничего не случилось,  и ловить момент, чтобы малолетнюю идиотку отправить подальше от Храма. Насмотрелась выходок Ари!
- А видел личико б кто это — убежал бы на край света.
Гном бы скрылся под землёю, подавился б бородою,
День не мог бы отмахаться, три не мог бы отдышаться.
Вот такая добры люди у меня милашка…
Юрек поймал взгляд поднявшего на мгновение голову чудо-солдата:
- Элька.
Закончил не в рифму. Да и фиг с ней. Кому надо, тот и так понял.

Отредактировано Юрек (2013-05-04 21:03:17)

Лицо Вацлава в очередной раз претерпевало изменения. От просто хмурого к "таким вы меня еще не видели". Ну что опять не так он услыхал в ее словах-то? Никого кроме Леца мартинике не удавалось вывести из душевного равновесия так быстро. И этого только в последнее время. Вот что, что ей делать, чтобы было не так?
Или, может, он уже понял, что новый оруженосец?..
Хильда перестала обращать особое  внимание на окружающую действительность. В горле стал ком, сама она напряжённо вслушивалась в слова капитана. Нет, понятно, что их " гениальную идею"  эти двое раскусят быстро, но неужели так скоро? Неужели сейчас он возится с Элькой именно потому, что догадывается?
Лучше бы он перестал мучить ребёнка. Мало что она теперь плохо соображает, так и лишнее внимание Эльвии ни к чему. В то, что к оруженосцу полезет кто из относительно своих не было, а вот что эти поймут. И что придётся что-то делать...
С одной стороны послать бы всё и оставить решение проблемы на более умные головы, а с другой... С другой стоял стыд и осознание, что в их глазах мартиника скорее чудовище. Не отговорила. Не остановила. Втянула. Прям детоубийца.
Не сказать, что правильные мысли. Но вдруг они окажутся правы?
А могут и не оказаться. Или и вовсе не подозревать. Так что действовать следует  как ни в чём не бывало. И ответить уже Лецу!
-Это такой оруженосец. Говорят, очень удобное существо. Правда, Берте попался застенчивое и нервное создание. А уж натощак и столько растущему организму многовато... И... Мне правда приятна твоя забота. Особенно при том, что мало кто о таком подумает. Тем более, что не первый год... приключаюсь... А поговорить? Конечно. Сейчас или потом?
...Тем временем запел Юрек, к которому с шутками пристал еще кто из благородного воинства. Аудхильд будто льда за ворот сунули. Или это она опять ни с чего дёргается.
Глянула на певуна.
Который внимательно смотрел на Эльвию.
Тьфу ты, пропасть! И ведь, зараза, еще и внимание обратит!
Мысли забегали вспугнутой птичьей стаей. Ни одну не поймать, да еще и близость дерьма ощущается.
Может, пронесет? И не поймет? Служанка выглядела сильно иначе. Правда, знал ее наемник слишком долго. И сейчас она вполне себе может выдать себя. Еще одна проблема.
Песня закончилась. А решения толкового не было. Разве что глубоко вдохнуть и задумчиво произнести:
- А я-то, наивная, думала, у вас с Эльвией всё в порядке. Или ты соскучился?
Даже если он и правда понял... Ему просто обязательно должно хватить мозгов не ляпнуть лишнего!!!
Хорошо бы другому мозгов не хватило. Ох, как было бы хорошо

Отредактировано Аудхильд (2013-05-26 10:51:52)

Вроде и готова еда. Вроде и спокойное время. Хочешь - радуйся пока ещё спокойному вечеру.
Хочешь - нет.
И почему ей порадоваться в очередной раз не дают?
Похоже, человек понял про Эльку. Допустим, Хильде было бы стыдно. Было бы. Поговори с ней Вацлав по-нормальному. Не упомяни про... даму. Да и на белесеньких и кудрявеньких вспоминалась Селесте. И ревностно, и... И вообще. Глупо, не своевременно, как всегда.
И ведь только что выручил из такой же подставы. А теперь...
Ну не сволочь ли?
- Да не пошёл бы ты... В Гадару, капитан. К своим белобрысеньким.
Оставаться за костром желания не было. Пусть воспримут не лучшим образом и сейчас бы отшутиться. Но к черту всех и их мнения. И субординацию, и прочую ересь. Радуйтесь, люди добрые, что не кинула чего.
Аудхильд встала.
Пусть сами разбираются. С Элькой, моралью... Да хоть нашествием зеленых тараканов.
- Сама поищу. Пусть отдохнёт, - сказала, лишь бы хоть какое-то приличие соблюсти.
Берта придёт сама. А ей надо отдохнуть.
Пройти мимо суетящихся людей, каких-то других костров. Нда. Угораздило же Леца так не вовремя ляпнуть.
Зато тянуть драматическую паузу и строить обиженную долго не получится.
Так что надо выложиться по полной, ага.
А у нормальных баб в её годы уже хоть трое детей да есть. И нормальный дом. И семья.
...Нет. Не получалось. Не её амплуа. Нормальный дом и так был не близок, раз уж она так и не поступила к кому на службу. И семью уже давно можно создать, и...
Просто вы, госпожа Эгенус, не знаете, чего хочите.

Вожжа под хвост попала, голове баба не друг. У костра гоготали смачно, гоготали звучно. С самозабвение. Почуяв неведомую дотоле свободу, сбросив гнет брачных оков, к гвардейскому веселью присоединились куммхелевские мужики:
- А чо? – вошел во вкус коренастый детина лет двадцати пяти с рябой рожей и здоровенным то ли на носу, то ли вместо носа прыщом, - старая кобылица фору можь и не даст, а стреножить такую – милое дело! И роток у ей, небось, нежный – зубов-то нет!
- Га-га-га! – отозвались куммхелевцы.
Имперская гвардия общего веселья не поддержала.
Не поддерживал общего веселья Вацлав Лец. Указом прадеда нынешнего Императора к службе на регулярной основе начали допускать женщин – случилось это полтора столетия назад, во времена, когда на каждого новорожденного солдата приходилось по два десятка убитых, а страну кто-то должен был защищать. Последние полвека Империя жила в мире, старый порядок, утратив силу, ржавел – над бабами-воительницами смеялись. Смеялись скрипуче, в открытую, позабыв – еще недавно принадлежность к боевой братии определялась не тем, как громко у тебя бренчит между ног; еще недавно принадлежность к боевой братии определялось тем, как ладно у тебя в кулаке позвякивает – родная сталь о чужую сталь. Женщин в своих рядах солдаты не жаловали, но то солдаты. Сегодня, здесь Вацлав видел перед собой людей иного сорта, самого распаскудно низшего – крестьян, пастухов да пахарей, для них баба – мешок из кости и мяса, пригодный разве что для хранения будущих поколений пастухов да пахарей. Словом, своего Хильда добилась. Вызлила. А он-то всего-навсего отнесся к ней по-человечески. Готов был простить даже Эльку, который сидеть бы сейчас в крепости, дожидаясь Юрека. Эльку, которую нипочем не признал, потому что помимо Чудо-Солдата перед глазами мелькали еще с полсотни незнакомых, непредсказуемых, едва ли кому-то верных куммхелевских чудо-бойцов. Готов был простить Берту, кем бы она ни была. Готов был простить все. По отдельности. И никогда – вместе взятое.
Благородие догнал. Догнав, крепко схватил под локоть.
- Тебе череп проломили или напрашиваешься? – Говорил шепотом, зубы сами собой оскалились. – Хочешь, чтобы вас троих выгнали? Тебя, Берту и твою новую лучшую подруженьку? Не выгонят. Нет, силком держать не будут, отпустят на все четыре стороны… далеко, правда, не расшагаетесь. Догонят и прибьют. Чего добиваешься? Гордость взыграла или дурость? Себя не ценишь, так других не подводи. Дура ты…
Вот и все. Выговорился. А еще хотелось помочь, хотелось у нее самой искать помощи. У ее проклятого благородия.
- Дура. Притом дура бессовестная.

За ней, оказывается пошли. Какая-то скотина вцепилась в локоть. О, во имя всех существующих и не существующих богов, пусть это будет просто нажравшийся и заскучавший придурок! После неудавшегося страдания снова пришло раздражение, которое очень хотелось снять. Хильда дёрнула рукой, в надежде избавиться от чьих-то лишних граблей. Грабли оказались настойчивыми и цепкими. Вот если бы на пути было дерево...
Всё же боги не справедливы. Ни творец, ни этот... Харма?.. Ни ещё какая жуть такое воззвание не приняли.
Это снова был Вацлав. Ну конечно, разве сегодня может быть не паршивым?
Посмотреть в глаза. Выдержать эту прочувствованную тираду. Да, сама она рисовала нечто похуже. Например, что, узнай кто, разговора и не будет вовсе. На слова можно как-то ответить. Оправдаться. Тьфу, пропасть. Будто она виновата! Ответить также негромко. Это просто личные разборки, никому они не сдались и не намерен никто привлекать внимание лишнее.
И так хватает.
-Всё высказал? Или что-то осталось? Ты сразу предупреди что ли. А то по моим прикидкам должно выйти больше, - и, не давая ответить, продолжила. Совершенно не замечая, как с каждым словом ускоряется, будто боясь, что перебьют. Потому что, похоже, было, - Я не бегу. Никогда.
Какое-то не правильное начало, нет? А, ладно, не поправляться же.
-И гнать нас не с чего. И не зачем. Как бы тебе не... - не о том. Обвинений и так хватает, - Или ты об... оруженосце? Так не она первая. Таких, бестолковых, почему-то и берут. Это не твоё дело и не твоя проблема. А и я, и Берта уж постараемся, чтоб девчонка выжила. Может, тогда "моя подруженька" корить себя перестанет. Надеялась я, что пронесёт от лишнего внимания. Не повезло. А что было делать? Скажи мне, раз уж такой умный. Она бы всё равно пошла за нами. Как только опустили бы мост, а то и раньше как навернуться придумала. Одна. Чёрте как и где. Что бы было тогда?Или что там тебе ещё не нравится? Какие ещё претензии к моей совести? Об уме и не спорю, куда уж нам!
Вздохнула. Прикрыла на секунду свободной рукой глаза. Не обвинять не получалось. Снова посмотрела на собеседника. Продолжила уже спокойно.
-Хочешь что сказать - говори. Дело же какое было? А есть себя я и сама могу.