Стоило догадаться, что никто ее никуда не выпустит, впрочем, Аурелия  скорее порадовалась, когда обнаружила приставленного сторожевого пса под своей дверью - в схватке разума и гордости непременно победила бы гордость, и она бы уехала в одиночестве в дождь и серость весеннего утра, подвергая опасности не только себя, но и оставшуюся на юге солнечную страну, которая осталась бы без правителя на пороге смуты. Теперь же она была официально под домашним арестом и почти успокоилась, сидя в тепле в своей комнате, и даже немного задремала под одеялом - ей что-то даже снилось, но стоило оторвать голову от подушки, как сон улетучился прочь и Аурелия его забыла. Мысль о том, что стоит все-таки навестить Клемента и поговорить, раз уж им не дали - окружающие и их характеры, всегда испытывавшие друг друга на прочность - пришла к ней неожиданно, откуда-то со стороны, вызванная размышлениями наедине с собой, в тишине, нарушаемой только тихим треском камина и голосами в отдалении, к которым Аурелия не прислушивалась. Несомненно, им было, о чем поговорить, и едва ли стоит откладывать это на потом - этого потом может и не случиться, и эта мысль заставляла ее внутренне содрогаться.
- Я направляюсь к Его Величеству, - напряженно проговорила Аурелия, когда арий за дверью - кажется, он представился, но имени она не запомнила - преградил ей путь и уже открыд рот, чтобы поинтересоваться, куда это она собралась. Это было унизительно и оскорбительно, и Аурелия едва сдержала злые слова в адрес ни в чем по сути неповинного подчиненного Клемента, собственности, душой и телом принадлежащей Империи и ее Императору. Надо, и спать с ней рядом будет, если того пожелает венценосный владыка. - Проводите меня к нему.
И арий проводил, впрочем, войти сразу не удалось, пришлось ждать - почти что как просителю под дверью высокого чиновника, пришедшего с каким-то прошением, и Аурелия шумно вздохнула, чтобы скрыть недовольство тем, что ей, княгине и правительнице, приходится выстаивать время в надежде дождаться, что Император снизойдет до нее, но может, на то и был расчет, может, Клемент решил преподать ей своеобразный урок и напомнить, где он, а где - она? За такими мыслями пролетело время, и когда дверь отворилась, выпуская наружу потрепанного вида молодого человека, Аурелия даже растерялась - уж не Император ли его так по доброте душевной?...
- И снова здравствуй, - когда их оставили одних, она смогла немного расслабиться и скинуть формализм и требования этикета, которые давили на них обоих там, в зале, где все так повернулось лишь потому, что все на взводе. - Я пришла извиниться, - хотя ей было совсем не за что, - за свой тон. Я переживаю за Летицию, ей очень тяжело, - добавила она чуть тише, садясь в кресло поближе к огню и натягивая на плечи теплую шаль.
- Я пришла не уговаривать тебя отступиться, Клемент. Просто попросить быть осторожнее, ради Летиции.

От разговора она не ждала ничего хорошего - у них редко бывали беседы по душам, которые не заканчивались бы взаимным недовольством, и в такие моменты Аурелия думала, как же мудр был их с Летицией покойный батюшка, сохрани Создатель его душу, что не отдал ее замуж за Императора. Все-таки в сердце Империи не должно быть взаимного непонимания и жутких скандалов, хотя иногда ей казалось при взгляде на своего сюзерена и мужа своей сестры, что размеренность и тишина замка в Аверне выела ему душу, и вот сейчас - словно ему давно не терпелось выбраться из своей собственной тюрьмы, забыть о покорной жене и семье, распадающейся на части, обретя семью в простых солдатах, умирающих с именем Ревалона на устах, кинуться в бой, как не удавалось каждый день. Для Клемента Третьего каждый день должен быть боем, чтобы он не потерял вкус к жизни.
Но то, куда так неожиданно свернул их едва начавшийся разговор, ее обескуражило, и Аурелия не скрыла своего удивления и непонимания во взгляде, устремленного на Императора, который,наоборот, выглядел так, словно они обсуждали что-то обыденное и несерьезное, или возвращались к давно прерванному разговору. Это было так не в тему и так не к случаю, она пришла поговорить о его жене и его ребенке, а он вдруг вспоминает о Горане, и вспоминает так, что у нее внутри невольно дрожит от негодования сердце и пальцы гневно сжимают теплую шаль на плечах.
Аурелия поджала губу, уставясь сперва в огонь, потом на Клемента.
- Хорошо, поговорим обо мне, раз ты этого хочешь, - она отпустила шаль и откинулась в кресле, положив один локоть на подлокотник кресла, она смотрела на свой выпачканный в чем-то рукав, думая, что же ему ответить на это, где отыскать грань полуправды? - Некоторые с тобой не согласятся. Мне много раз говорили, что дело во мне, а не в Горане, даже несмотря на ту графиню, которую он якобы обрюхатил еще до нашей свадьбы. Лекари в Аверне это подтвердили, если это не так, то повесь их на воротах.
Аурелия помолчала, изучая свои ногти. Было ясно, что не о ее материнстве печется Клемент, но отдавать Аквилею в руки какого-то непонятного человека, ей совсем не хотелось.
- И за кого же ты хочешь, чтобы я вышла?

–... Немного-то у него выбора...
...И у нее тоже, кажется, совсем немного.
Аурелия смотрела на Клемента, Императора Величайшей из Империй, хотела было спросить, почему вдруг речь оней, если она пришла поговорить о сестре и ее будущем ребенке, а в итоге... Понял, куда может свернуть разговор? Клемент всегда был проницателен, даже слишком порой, и эта догадливость, умение предугадать слова собеседника неприятно сказывались на ее манере общения с ним - никому не понравится, когда тебя так читают. Аурелия никогда не мнила себя открытой книгой, и сейчас не хотела бы. А между тем он уже тянет руку с пером, чтобы против ее воли что-то в эту книгу вписать.
Позволит ли она?
Немного-то у нее выбора.
- Молодого дурака оставь какой-нибудь даме помоложе, - усмехнулась Аурелия, поправляя шаль на плечах. - Я хочу родить сына, а не выходить замуж и нянчиться с мужем, как с ребенком. Как говорят в портах Аквилеи, сельдь отдельно, сайра отдельно.
Интересно, какой молодой аристократ заслужил такое нелестное обращение со стороны Императора? Спрашивать она не стала, незачем даже невзначай показывать свою заинтересованность в том, кто был ей совсем неинтересен - ни как супруг, ни как мужчина. А вот тиверский герцог... мысль метнулась было к Бринэйну, но тут же рухнула с небес на землю птицей, привязанной за лапу к золотой клетке, вечно на цеп и на привязи, да еще и с подрезанными крыльями - сама судьба подрезала их ей, дав мужа, которого Аурелия полюбила, но которому не смогла родить детей, а потом забрав его у нее и оставив одну в пустыне, где живительным глотком стала ласка чужака их другого народа. Иногда ей казалось, что она его действительно любит, но порой она смотрела в эти молодые черты и видела только мальчика, которого принимает рядом  с собой, с которым ей приятно. Но не более того. Это не Горан. Горан был один, и больше его нет.
- А что же этот герцог? Мне отводится роль утешительницы для мужчины, которому не повезло с супругой? - Аурелия улыбнулась, не зло - всего лишь шутка для момента обдумывания. - У него что же, нет детей от первого брака? Или есть, но... это решаемый вопрос?
Говорила, как правительница, задавив где-то в сердце женщину. А женщина между тем задавалась вопросами вполне женскими: а какой он? а он понравится мне? а я ему?... бесконечный поток вопросов, забытых со времен свадьбы.

Аурелия думала.
Две чаши весов. На одной она-женщина, на другой она-княгиня. Правительница, у которой за плечами страна, у которой в руках страна. Вспомнился старый разговор с Летицией, кажется, сразу после смерти Горана или спустя считанные недели, на ее окрытом балконе дома в Аквилее, когда сестра посетовала, что не видать де Авели своей династии. И как рвалось сердце, исколотое гневом и негодованием, когда у нее от сердца отняли последнюю на это надежду - на него были и гнев, и негодование, и прошли нескоро, Аурелия даже не знала точно, прошли ли до сих пор.
- Бог-то, конечно, благословит, - задумчиво проговорила Аурелия, провода кончиком пальца по нижней губе. Отец, давно покойный, не благословит, и не стоит рассчитывать даже, что на той стороне призрачной завесы, что отделяет мир горний и бренной земли, раздираемой страстями живых людей, он одобрит это, что он порадуется тому, как его дочь отдает Аквилею в руки иноземца. Пусть и герцога, пусть и недурного собой. Ведь какой мужчина, подобный тому, что нарисовали ей слова Клемента, согласится стоять за спиной жены? отказаться от своей фамилии для ребенка? Только глупец, а герцог де Летт не глупец. Он сам это сказал. - И знать аквилейскую, положим, иноземный муж их княгини устроит, и неродная кровь наследника не вызовет недовольства. Но устроит ли герцога роль тени при жене? Ты меня знаешь, Клемент, давно знаешь. Бодаться с ним у трона Аквилеи... Где гарантия, что он не потребует для ребенка своей фамилии? Ведь раз он герцог, выходит, мы с ним равны. Это Горан был всего лишь бароном...
И Горан никуда никогда не лез. Знал свое место - у нее за плечом, чуть с сзади, так, чтобы всегда поддержать, если она упадет, чтобы всегла склониться к плечу и прошептать на ухо совет, без которого порой бывало очень трудно. Герцог де Летт... он поддержит или даст ей упасть?
- Что если у него свои планы? - это уже было похоже на слова испуганной женщины, но Аурелия сдержала дрожь в голосе. Хотя гнать от себя эти мысли было сложно, очень сложно. - Впрочем, что гадать... Наверное, мне стоит сперва с ним увидеться, составить какое-то впечатление...