Гадара, Городской совет

Солнце палило нещадно, даже сквозь узорчатые окна ощущался его жар, его ярость, обрушившаяся на них карой небесной. Аурелия подставила кисть руки красному лучу, потом синему, зеленому, провела носком туфли по цветастой розе на полу, слепку света, падающего через яркое витражное окно, за которым была смерть. Она чувствовала себя так, словно уже и сама больна, и смерть скоро придет за ней, уложит костлявой рукой рядом с булочниками Гадары и корабельщиками Танаиса, уложит на одну нищую парусиновую койку из деревянных распорок, закроет ласковой рукой глаза и скажет "Спи с миром, ты славно пожила, Аурелия". Назовет по имени, которому грош цена в мире, где имеет значение только фамилия и все, что стоит за этой фамилией, но сейчас за ее спиной - умирающая страна, охваченная горячкой болезни и жаром беспощадного лета, и куда-то вдруг подевалась вся ее уверенность и все ее хладнокровие, с которыми она держалась там, в соседней зале, пред глазами своего совета, своих вельмож, что привыкли видеть ее сильной. Улетучились мигом, стоило Аурелии остаться в одиночестве наедине со своими мыслями. Ей нельзя быть одной. Столько лет она была окружена хоть кем-то, а сейчас так остро вдруг обнажилось беспросветное одиночество и неясность будещего, что не разглядеть сквозь дым войны и смрад гниющих вон там, в выгребных ямах, тел нищих Гадары, что казалось, будто и не будет никакого будущего. Что сейчас действительно придет за ней кто-то и ответдет за руку на пепелище, где хоронили бедняков, и там закончится ее земной путь.
- Лия.
Она вздрогнула от его голоса, который тоже казался теперь совсем чужим. Черта, за которой нет дороги назад, уже пройдена. Она сделала свой выбор, и потому подняла голову, не боясь осуждения и укора в сером спокойном взгляде, еще несколько минут назад почти пугавшего своей скрытой злостью - но их не было там, ни осуждения, ни укора, ни непонимания.
- Мне жаль, - на большее у Аурелии просто не хватило бы сил. И о чем она жалела? Сама не знала. О не сложившейся жизни, о нерожденном ребенке, который далеко не факт, что родится вопреки всему, о людях, кто умирали за этими стенами - или о них двоих. Или обо всем сразу, что не сбылось, не случилось, не произошло, и чего уже никогда не будет в помине, ни при их жизнях, ни вовеки веков.
- Я все понимаю. Я только хотел сказать... что желаю тебе, чтобы все удалось, - Аурелия вопросительно посмотрела на Бринэйина, пытаясь по взгляду понять, что он хотел сказать этим и что вложил в расплывчатое "все", но он не дал ей поймать свой взгляд, поспешив покинуть комнату - снова оставив ее одну, наедине со своими мыслями.

поместье де Авели
- Ваша Светлость, все в порядке?
Мэтр Анхель - единственный, кого она допускала к себе так близко сейчас - был как всегла внимателен и заботлив, неподобающе арию фамильярен, но ему Аурелия это прощала, как никому. Арии должны служить, и мэтр Анхель служил - ей лично, а не Аквилее, не Ревалону или кому-то еще, ее личный арий, который умрет вместе с ней, когда земля призовет ее назад. Она это прекрасно знала и понимала, и потому сейчас отвлеклась от созерцания тенистой аллеи, которая так резко контрастировала с душными, смрадными улицами Гадары, которые только что они видели сквозь кисейные занавеси паланкина.
- Нет, мэтр, не в порядке, - призналась Аурелия, повернув к нему голову, ловя пристальный взгляд, который искал в ее лице признаки недавних слез, но их там не было. Слезы ей сейчас противопоказаны, слезы старят женщину, это все знают. А ей скоро выходить замуж. - Я не в порядке, Аквилея не в порядке. Нужно как можно скорее найти лекарство, лучше, чем то, что сейчас - нельзя, чтобы все население страны превратилось в зависимых от этого снадобья полубезумных существ, живущих только мыслью о дозе.
Она замолчала, снова глядя на зеленые полутени парков де Авели. Скоро она будет дома, поговорит с Летицией. Летиция не одобряла брака с де Леттом - с того самого памятного разговора в Расколотой Горе они почти не обсуждали ее свадьбу, сестре было не до этого, у сестры был растущий живот и дети, которых раскидало по всей Империи, которой Аурелия теперь должна отдать и себя. За призрачный шанс родить ребенка, должна выйти замуж и подарить Ревалону Тиверию. Наверное, равноценный обмен, если только Клемент не просчитался. А Летиции нужен покой.
- Мы делаем все, что возможно, и лучшие умы...
- Я знаю, мэтр Анхель, я не сомневаюсь в этом. И все-таки... - она легко выскочила из паланкина, быстро поднимаясь по ступеням широкой лестницы, в этот предвечерний час надежной укрытой тенью лимонных деревьев от ненавистного солнца. Внутри дома даже тени были теплыми, не было привычного летом сквозняка из распахнутых окон, что гулял по дому, зато пахло можжевельником и благовониями, что отпугивали от их порога заразу, а сам порог стал совсем белым от меловых засечек, что наносили суеверные слуги, памятуя о старом эльфийском поверье. И косяки дверей трогать можно было только по забывчивости, оставались белые следы на пальцах и одежде, от молитв, что люди писали... Боже Создатель, храни княгиню... храни этот дом... храни Аквилею... Аурелия прошла внутрь, скинув туфли, босиком по полу, что хоть как-то остужал натруженные за этот день ступни, с одной лишь мыслью о том, где бы сейчас взять холодной воды, чтобы умыться, но услышала голоса, приглушенно доносившиеся из из гостевой залы. Ей показалось, что там был голос Летиции, и сперва Аурелия не поверила этому звуку - сестра должна находиться у себя или, максимум, в саду, с кем бы ей оазговаривать сейчас в гостевой?
- ... В таком случае, стоило бы наоборот поспешить с венчанием моей сестры. И оно состоится тем раньше, чем быстрее найдут лекарство от заразы...
А второй голос казался чужим, и, только подойдя ближе и заглянув в щелку приоткрытых дверных створок, она поняла, кто на сей день их гость. Рейнеке. Она совсем забыла о письме, что прислал Клемент полторы недели назад.
- Добрый вечер, - как вовремя. Нельзя прийти более вовремя, чем посередине чужого разговора, который затрагивает тебя лично. - Мэтр Рейнеке, - Аурелия чуть кивнула арию, проходя вглубь залы, к единственному, кажется, открытому окну во всем поместье - оттуда тянуло запахом лимонных деревьев и разогретой древесной коры. Хоть где-то ее не преследовал липкий запах гнили. - Я вижу, что я вовремя. Сегодня все так и норовят поговорить о моей свадьбе. Городской совет Гадары она тоже живо интересует, равно как и дворян, которые спят и видят себя на моем троне.
Она подняла глаза и только теперь заметила, что у Летиции заплаканные глаза. Аурелия чуть сдвинула брови, сжав в недовольстве губы.
- Что случилось? Вы прибыли, чтобы доводить Ее Величество до слез, мэтр? Император, помнится, в письме не говорил о возложенной на Вас... миссии.
В сущности, ей было все равно, зачем здесь Рейнеке. Рейнеке всегда где-то неподалеку, с его присутствием рано или поздно свыкаешься и смиряешься, как с присутствием в твоей жизни нелюбимого привязчивого родственника, которого никуда не денешь. Аурелия была равнодушна к Рейнеке. Всегда и сейчас тоже. Чем бы ни прибыл заниматься в Аквилее Лис Империи, главное, чтобы не мешался под ногами.

Отредактировано Аурелия де Авели (2013-09-12 13:38:03)

Посметье де Авели. Главная зала

— Чума в Аквилеи, - знакомым сухим тоном начал Рейнеке, совершенно нелепо сминая на груди рубаху: тонкие, узкие шнурки - справиться с ними без посторонней помощи Рейнеке попросту не мог, - выгодна Тиверии. Начнем с простого: монополизация рынка... винной продукции. Выпить, покушать - вот они первостепенные людские потребности. За виноград с чумных полей никто из дружных с умом не станет платить. Говорю как есть: урожай Аквилеи погибнет. Должен погибнуть. Беда однако в том, что земли самой Тиверии никогда не славились плодородием - свой народ Людовиг испокон веков кормил плодами трудов ревалонских крестьян. Но виноград. Тиверские виноградники способны пережить два Катаклизма, три - при желании, необходимости и умелой экономической политике. Мы должны позволить чуме терзать вашу вотчину ровно потуда, покуда последняя тиверская виноградина не найдет своего экспортера. Я объясню почему: тиверское вино - это деньги, много денег. Деньги, которые легко обратить в зерно: пшеницу, рожь, овес... Пшеница, рожь, овес, которыми будущий супруг вашей сестры абсолютно безвозмездно поделится со страждущим народом Аквилеи. Согласитесь, ваши люди никогда не увидят в тиверском герцоге аквилейского князя. По доброй воле. На сытый желудок. На голодный желудок даже тиверский герцог приятен и желателен, как сам Господь Бог, владей он даром обращать гальку в рыбы. Вы, конечно, можете спросить, чем в это время займется Его Величество - ваш муж; почему об Аквилеи забудет старший брат - Ревалонское княжество? Я отвечу - Ревалон займется охраной ваших границ. Займется лечением ваших больных и не позволит Эделейсу на долгие годы превратить ваши порты в пустыни. Ревалон исполнит свою главнейшую, ключевую роль - роль защитника. Мы будем поставлять лекарства, мы будем лечить больных. Мы будем кормить солдат, стерегущих ваши границы. Большинство торговых гильдий согласно отчислять процент прибыли от сделок, осуществленных в Эделейсе, в аквилейскую казну. Деньги у Аквилеи будут. Ровно столько, чтобы на столах знати по-прежнему водились не только хлеб и соль.
Убить болезнь прямо сейчас - убить шансы Тиверии стать частью Ревалонской Империи. Мы не должны приблизить свадьбу, мы должны оправдать ее, - Рейнеке выдохнул. Пахло лимонами. Не хотелось вдыхать. - Оправдать перед народом. Лекарство от заразы всенепременно найдут. Мои люди трудятся в поте лица. Да, мы не должны приблизить свадьбу. Мы должны убедить народ Аквилеи в ее необходимости. Слухам о готовности Тиверии прийти вам на выручку разумно дать жизнь уже сейчас. Жизнь слухам о том, что эпидемия сошла с трапа харматанских кораблей, я - прошу прощения - уже дал.
Еще одна новость. Вам она не понравится - на стражу ваших морских границ уже вышли эделейские корабли.
Струйки пота медленно стекали по висками. Княгиню Аурелию Рейнеке приветствовал поклоном:
— Я прибыл служить. И вам тоже. Ваш трон неприкосновенен и останется таковым до рождения вашего первенца. До чего жарко. Я отвык от климата моей драгоценной родины.
Любопытно, о чем сейчас думает Эбельт? «Да, сынок, лиса - гордое животное. На колени падает редко, а ежели шкуру сдерут - так то, знай, исключительно для блага королевских плеч».
— Мое почтение, Ваша Светлость. Миссия? Служить, всегда, при любых обстоятельствах. Пока не забыл, Ваше Величество, чума в Аквилеи выгодна Тиверии. Тиверская выгода в свою очередь выгодна нам.

     Гадара, поместье де Авели, главная зала

     Ещё цветы. Но воняет ими или пахнет – вопрос. Поверх язв пахнуть сложно, да и соль Эбельту нравилась больше. Насчёт того, что рождение Рейнеке здесь – признак хреновости Аквилеи, он как раз не согласился бы, но выразить это словами не успел, да и глава разведки, возможно, сказал не всё. Короче говоря, пришла Императрица. Гвардейцы с самого начала не воспринимались почётным караулом, учитывая, как она смотрела на вряд ли званого гостя, а потом, когда она не стала их отсылать, тем более. Впрочем, возможно, дело в теперешнем положении Её Величества.
     Заметив, что Императрица почему-то смотрит на него, Эбельт уставился на какую-то картину сбоку от неё, борясь с недавно приобретённой привычкой низко опускать голову в таких случаях. Неприятное зрелище притягивало взгляды, ничего не поделаешь, и бесконечно прятаться всё равно не получится. Хотя, конечно, причина мрачности Императрицы, когда она смотрела на него могла быть - и скорее всего была - в другом.
     А дальше творилось нечто непонятное. Рейнеке демонстрировал свои магические способности, рассуждал так, как рассуждал бы при равных, будто специально вызывая злость Императрицы, та отвечала так, будто пришла в такое состояние ещё не переступив порог. Услышав описание себя как голодного, Эбельт покосился на затылок Рейнеке с удивлением, но не только предполагал, что говорить ему сейчас не по чину, но и не имел особого желания возражать. Он всё ещё чувствовал себя не то там, не то тут, непривычно горячий воздух вокруг будто шевелился, рябил, прилипая к коже и заставляя всё сильнее сжиматься чёртов чешущийся «панцирь» под непривычно плотной курткой. Эбельт не опускал скрещенных и крепко прижатых к телу рук, хотя так, возможно, было бы и то немного прохладнее. Близость окна помогала, но не то чтобы очень.
     Когда Рейнеке опустился на колени, Эбельт невольно отвёл взгляд, чувствуя знакомый колючий ком в горле. Чего добивалась Её Величество, он так и не понял. Того, что Рейнеке спровоцирует её выполнить свою угрозу? Плохо же она его знала. И, похоже, такой реакции не ждала. Странные существа – женщины, а беременные, судя по всему – самые странные из всех женщин. Лучше он будет думать об этом. Сам того не замечая, Эбельт вцепился в ворот куртки, а заодно в самую, пожалуй, нелюбимую из своих повязок. Наверное, потому, что она напоминала тот ошейник, из-за которого и понадобилась. «Не дёргайся»,- единственное, что ответил мэтр Даглар на его заверение, что совсем не обязательно заматывать эти ерундовые ссадины вдоль и поперёк. Настоящей причины он, понятное дело, от пациента не услышал.
     Из задумчивости его вывел неожиданный треск почти у самого уха. Кажется, слишком громкий, да ещё пришёлся он как раз на короткую паузу в разговоре важных особ. Ошейник, сотворённый медиком, всё-таки немного поддался, ткань отлипла от кожи, но вместе с частью кровавой корки, наросшей на одной из ссадин. Даглар не просто так упоминал про повязки. По шее неторопливо поползло нечто маленькое и отвратительно горячее. Нос тут же уловил новый запах. Эбельт сжал губы и нервно одёрнул ворот куртки, снова скрещивая руки на груди и опуская голову. Этим последним он не то приносил извинения возможным взглядам, не то просто пытался от них спрятаться – сам бы не определил.
     Ошейник. Тем это показалось забавным. А каково носить ошейник всю жизнь? Даже больше, чем жизнь, несколько жизней подряд, соединённых без швов, без единой минуты свободы. Императрицу почти заставило зарыдать одно только зрелище. Но сейчас это позади и вполне можно ожидать, что они с сестрой решат, что именно Рейнеке изобрёл и собственноручно распространил здесь ту чуму, о выгодности которой он, похоже, немало размышлял. Железное доказательство для тех, кто совсем его не знает, да и знать не хочет.

Поместье де Авели, гостевая зала

Рейнеке не дал ей вставить слово, заговорил сразу после Летиции, и говорил, и говорил, не останавливаясь, бесконечный поток слов, целая лавина, и ее эмоции от начала до конца успели поменяться несколько раз: от гневного желания оборвать до насмешливого молчания, от порыва обескураженно и удивленно задать вопрос (особенно тогда, когда речь зашла о том, где корни той лозы, что проросла и душит теперь ее страну, истоки чумной заразы, завезенной откуда-то.. так он был в этом уверен, почему?) до недоумения и непонимания, когда Императорский Лис заговорил о ее - возможном, все еще возможном - ребенке на ее же троне, герцоге-консорте де Летте и будущем на руинах былого величия родной Аквилеи. И когда он замолчал, несколько мгновений висела напряженная тишина, предоставлявшая ей слово, а во рту горько и сухо от негодования и гнева, а еще от осознания, что, возможно, прав этот Лис, недаром получивший такое прозвище.
- Вы... правы, мэтр, - наконец, выговорила Аурелия, усилием воли сохраняя твердость голоса и уверенность в тоне, пока взгляд не отрывался от его лица. - Я Вам расскажу Вам об альтернативе, она действительно есть. Вероятно, не только моя сестра давно не была дома, что совсем забыла родину, Вы тоже, мэтр, вероятно, запамятовали многое. О том, что не контрабандистами едиными жива Аквилея, не только их деньги текут в нашу - и вашу, ревалонскую - казну. Вы, видимо, забыли о кораблях из-за моря, о наших портах, о наших рыбаках и ловцах жемчуга, о наших садах и огородах, которые почти круглый год кормят половину Ревалона. Ревалон согласен путем смерти Аквилеи добыть себе Тиверию, во что бы то ни стало, когда Харматан раззявит пасть на Величайшую из Империй? После такого начинаешь сомневаться в ее величии, - она сжала узкий, маленький руках, в нем - свисающую с шеи золотую нить с нанизанными сапфирами, ее драгоценности, ее камни, сейчас ничто, прах и пепел. Если бы можно было за спасение Аквилеи отдать все, что у нее было своего, отдала бы не раздумывая. И Ревалон бы отдала, наверное. - Откуда такая уверенность, мэтр, что герцог де Летт верен Ревалону? Герцог де Летт судя по всему верен только себе, а Вы желаете, видимо, чтобы я, де Авели, приползла нищей к нему на коленях, когда от Аквилеи ничего не останется? И что я передам своему племяннику потом? Ободранный розовый куст, остатки того, что когда-то мой отец передал мне бережно в руки? - она бросила взгляд на Летицию, которая сидела, непонимающе глядя на нее. Они не говорили о деталях разговора с Клементом, тогда, после всего пережитого,им обеим больше всего хотелось оказаться дома, в родной стране, и тогда они еще не знали, что ужас и смерть будут бежать за ними по пятам, куда бы они ни отправились. - Герцог де Летт... мой будущий супруг... будет королем Тиверии, если так будет угодно Создателю, - и Императору Клементу, - но князем Аквилеи он не станет никогда, его не примет ни мой народ, ни мои дворяне. Зато племянника крови де Авели - да.
Что это было - неосведомленность? незнание? забывчивость? Нет, этого никто не мог ожидать от Лиса, чтобы он чего-то не знал... а она верила Клементу, хотела верить. Поводов подозревать Императора в игре за ее спиной не было - чтобы он презрел права своего нерожденного ребенка ради какого-то северного герцога? Нет, смешно.
Она перевела дух.
- То есть, вы предлагаете Аквилее страдать для того, чтобы герцог де Летт чувствовал себя нужным? А приданого за мной, выходит, будет полупустая страна, полная смерти и ненависти к княгине, которая в час нужды сбежала от них в Тиверию, подальше от болезни. Вы плохо знаете аквилейцев, мэтр Рейнеке, они не поймут широкого еста Тиверии, не примут моей жертвенности. Они увидят только крамолу. Я соглашалась на предложение Его Величества тогда, когда Аквилея лежала в мире и покое, когда я знала, что за мной останется богатая страна, верная Ревалону. Я не могу выйти замуж, пока не остановлена чума. Пока моя страна слаба настолько, что корабли Эделей шныряют вдоль побережья.
- Что касается альтернативы... Нужно как можно скорее остановить чуму. Надеюсь, вы понимаете, и Его Величество тоже осознает, что слабая и обескровленная Аквилея не на руку Ревалону в свете грядущей войны. Тиверия может предать и так, Аквилея не предаст никогда, - она снова покосилась на Летицию. До тех пор, пока она на троне и до тех пор, пока она уверена в лояльности собственного сюзерена, не предаст. - Аквилея - это продовольствие для армии, флот, копья и мечи. Если Ревалон забыл об этом, Аквилея может напомнить, но боюсь, в самый неподходящий момент. Если чума сошла с борта харматанского судна, вероятно, Харматан знает, как ее лечить.
Аурелия сжала губы. Неприкрытая угроза. Опасно так играть словами перед Рейнеке, но и Лис зашел далеко, слишком далеко, беря на себя право решать, какой стране жить, какой - умирать в муках и агонии во имя призрачной надежды обласкать тиверийцев. Она заочно ненавидела де Летта - за ту жертву, которую от нее требуют во имя его тщеславия.

Отредактировано Аурелия де Авели (2013-09-16 02:58:13)

Поместье де Авели, гостевая зала

— Хлава Господу! - всплеснул руками Асвальд Рейнеке. - Вы меня услышали, Ваша Светлость. Небеса благословят ваш союз с де Леттом не ранее, чем будет отпет последний, сгоревший от чумы. Разумеется, нет. Невыносимое кощунство, бесконечное зло матери покидать больное дитя — вы, Ваша Светлость, до окончания эпидемии останетесь дома, сидеть в этом самом расчудесном поместье, изредка вояжируя по городам, страдая и мучаясь сердцем. Чертовски, добавлю, искренне. Потому что никакие рыбаки, никакие ловцы жемчуга, никакие чужеземные корабли — не раскрою тайны: вот уже вторую неделю всем прелестям Гадары избирающие эделейский аскетизм — никакие сады с их переспелыми яблоками — ничто из этого, живо оно или мертво, не окупит главного — цены упущенного момента. Момента неслыханно укрепить мощь Империи. Вы думаете, Ревалон бросит вас на съедение крысам, которые и без того прогрызли колоссальную дыру в вашей филигранной броне, оставит подыхать среди ржавых копий и бесполезных мечей? Ваш Флот, Флот Аквилеи — давно Флот Ревалона. Вы можете махать платочком с пристани, но приказы вашим капитанам отдаю я. Аквилеи будет больно — катарсис, мучительный и неотвратимый катарсис с последующим возрождением. Интересные наступают времена. Великие грядут перемены. А вы эгоистичны, Ваша Светлость, - улыбнулся Рейнеке. - Вас страшит не гибель Аквилеи — кто ж в здравом рассудке позволит ей умереть? Сады будут цвести вечно, рыбаки всегда будут рождать рыбаков — вы боитесь потерять власть. Вы боитесь оказаться у трона, а, быть может, и за ним... Умерьте пыл, Ваша Светлость, я не собираюсь пролить на ваши земли дожди извести и соли. Я прошу вас проявить разумное терпение, - Рейнеке пожал плечами. - Всему свой час. И да, вы можете искать помощи у Харматана: помощь придет. Скорая, очень скорая помощь. Позвольте кое-что напомнить: вы безупречно прекрасны; к сожалению, вашей безупречной прекрасности далеко не шестнадцать лет... Поверьте, мне глубоко неприятно говорить об этом. Глубоко неприятно говорить о следующем: предательские мысли! Крамольные! Не извольте бросаться ими впредь! Любовь вашего народа тоже имеет границы. И ваш народ в полном праве спросить себя: способна ли на любовь к народу женщина, давно утратившая любовь к... мужчинам. О вашей бездетности ходят разные слухи. Мерзость и стыд!
Аквилея — это копья, армия, фураж, а еще Аквилея — это верноподданная Империи. Я предлагаю вам не смерть, я предлагаю вам нечто иное — грязное, болезненное, отвратительное в своих муках неотвратимое чудо рождения пятого княжества. Княжества Тиверия. Герцог де Летт никогда не станет князем Аквилеи, герцог де Летт станет князем Тиверии и — повторюсь, возможно — принцем-консортом при вас. Ровно до тех пор, пока сын Ее Величества не войдет в возраст. Либо пока остается жив. Де Летт. О сроках — прошу простить — ничего сказать не могу. Скажу другое: Летосский — единственный, кто связан с Ревалоном кровью. Кровью родной дочери, драгоценного дитя.
Липкая, невыносимая жара.
— На месте Аквилеи вполне мог оказаться Эделейс, мог оказаться Эрендол. Оказалась Аквилея. Свершившийся факт. Услышьте меня, наконец! Аквилея будет жить! Это не смерть, это родильная горячка! Мать новорожденного княжества - великая ответственность, величайшая честь... Всемогущий Господь... Собственно, я не обязан говорить вам ничего. Я скажу: когда войска Харматана — поверьте, Ваше Величество, не настолько голодного, - будут разбиты; в Западной Империи случится переворот. Нынешний султан погибнет. На смену ему придет новый — дряхлый старик. Дряхлый старик. С молодым наследником. Констанции еще предстоит сыграть свою роль. О Людовигах забудьте. Оба они не первую неделю принимают с пищей яд. Людовиги Тиверские - герои прошлого, наискучнейшая история.
Умоляю в последний раз меня выслушать: не мешайте нам спасти Аквилею, не мешайте спасти Империю. Иногда, чтобы победить болезнь, болезни дозволяют вызреть...
Как же хотелось пойти в бордель. Самый паскудный или самый роскошный, бросить кошель с деньгами; пять, шесть, семь, девять раскрасавиц — пусть смотрят. Смотрят на него. С жалостью, ненавистью, презрением, любопытством в глазах. На Асвальда Ренеке, человека, ни в коем случае, ни за какие блага — только не на Лиса Императора. До чего это, должно быть, невыносимо, дьявольски прекрасно — когда люди видят в тебе тебя.
— Слова, которые я произнесу сейчас, не звучали еще никогда: позвольте Империи стать должницей Аквилеи. И последнее: я тоже человек, я тоже устал с дороги. Ваша Светлость, Ваше Величество, не прикажете ли слугам приготовить мне комнату?

Аквилея. Гадара. Поместье де Авели. Гостевая зала.

Медленный, очень долгий вдох, неглубокий, чтобы не потревожить биение сердца и не разогнать кровь. Легкий, такой же долгий выдох. Императрица смотрела в стену, поверх голов своих собеседников. Де Авели, ей хотелось прикрикнуть на разошедшегося не по положению ария, заставить его вновь опуститься на колени, велеть гвардейцам разбить его лицо о мрамор роскошного пола. Ван Фриз, она слушала и ждала, едва ли не наслаждаясь тем, какой удивительно чистой, без примесей отчаяния и тоски, была ее ярость. Аурелия была безупречна. Чего стоило ей подавиться своей гордостью и склонить голову перед Ревалоном. Нет, не перед жалким псом, который так давно сидел на цепи и тявкал на прохожих, что уже выжил из ума и возомнил хозяина своей неотъемлимой собственностью со всеми вытекающими правами на него. Перед холодным, безжалостным, молчаливым и жестоким Ревалоном, пожравшим все окружавшие его земли и все еще не насытившимся их богатствами и людьми, все еще алкавшим верности и повиновения.
- Я не отпускала вас, мэтр, - произнесла Летиция, когда ее сестра отдала приказ. Императрица водила пальцем по столешнице, не глядя на ария. Она не собиралась оставлять за ним последнее слово, - Подойдите, сюда, поближе, чтобы слышал мой сын, - вторую руку она неотрывно держала на животе, - Вы приехали сюда как слуга, обещали мне ваше почтение и повиновение. Только что, в этом самом зале, стоя на коленях. Но знаете, я предпочту, чтобы меня и его, - Летиция посмотрела вниз, - чтобы нас обоих не стало, чем видеть вас рядом. У вас полномочия, конечно, от самого императора. Продолжайте ими пользоваться. А я приказываю вам убираться с глаз моих и не показываться до тех пор, покуда вы не получите прощения. Или покуда не истлеете от древности. И ваших людей я видеть не желаю. Ее Светлость княгиня Аквилейская вольна следовать своему сердцу и заключить брак с де Леттом, меня на той свадьбе не будет. И не говорите мне о родовых муках, вам они неведомы. От паршивого отца и родится шваль, что-то выйдет от союза Тиверии и Аквилеи? Вы еще недостаточно уверены в том, насколько крамольны мои мысли? - Летиция привстала и повысила голос, - Я чиста перед своим мужем и перед Создателем, так что пусть за мою "измену" судят меня они. Вашего голоса, вашего духа, я больше здесь не потерплю. Теперь убирайтесь.

Гадара. Госпиталь

Война? Да что-то слышала Селесте о том, что с Харматаном не мирно все, но простой люд политика интересует постольку поскольку, ровно до тех пор, пока их домам и их хозяйству начнет что-то угрожать, тогда народ волнуется и опасается. Им бы что главное? Главное чтоб здоровье было, живот полон был, да в семье ладилось, а остальное это пусть мужи государственные головы ломают, о материях возвышенных пусть поэты и сказители думают. А ей знахарки пристало о здоровье думать, да людям помогать. Война это скверно, но коли начнется, Селесте знала, что делать будет.
- Пойдем, по дороге поговорим, сам понимаешь, времени мало, - ответила Селесте. Белка шутил. Вот такие больные всегда  внушают и лекарю надежду, не сдаются хотя бы, а это тоже не маловажно. Но и терять таких как-то горестнее всегда.
- Эка старый нашелся...ничего, солдат, вот подлечим тебя и еще долго проживешь и семью заведешь. Вот выживешь, выйду за тебя,  - улыбалась, по глазам было видно, поддерживала, конечно, никто ни за кого замуж не выйдет, но  если совсем в уныние погружаться, никому от этого лучше не станет. Тем временем, на ходу осматривала, нашла опухоль, которую нужно было вырезать, а после промыть настойкой из трав. Пока шли, думала и над вопросом Вацлава.
-  Да больные много чего говорят. Многие заразу от родных подхватывают. Хотя кто-то поговаривал, что зараза с харматанских кораблей принесена. По мне так может и так, конечно, а может просто народ теперь во всем будет Харматан обвинять. Ну и еще слышала, что, дескать, все началось  с квартала торгового,  где склады с товарами. А кто-то так и вообще вещает, что старуха в черном прокляла. Что правда, а что не, кто разберет, - пожала плечами. 
Приложила руку ко лбу Белки, горел полковник, пылал.
- Узнать бы с чего началось. И если бы узнала, что за этим и правда кто-то стоит...смерти им мало, - несколько сурово по сравнению с обычной Селесте, произнесла знахарка. Воистину столько смертей. Но, конечно, не факт что за этим кто-то стоял.
Хотела спросить, что за спутница у него, но решила не в свое дело не лезть. да и Вацлава видать с незнакомкой дела были. Где  таверна Селесте знала, чай не первый день в этом городе, да и пока бабку Эйну искала, успела местные "достопримечательности" повидать.
- Хорошо, Вацлав, найду вас, - улыбнулась капитану, а потом серьезно добавила. -  Берегите себя, сильно в людных местах не ходите,  - спрашивать есть ли настойка не стала, видела что тоже в повязках.
Капитан с незнакомкой ушли, а Селесте с санитарами донесли Белку до места его пребывания ближайшие дни. Начала знахарка инструменты для небольшой операции готовить.

Отредактировано Селесте (2013-09-18 15:55:58)

Гадара

- Помоги, - с трудом, сквозь зубы, перемяв и подмяв себя, раскурвиннную гордость, выдавил Рейнеке. - Красивая у меня работа, верно? Рядом с троном Императора да пред очами его распрекраснейшей Императрицы. Говно это, сынок. Вот, что скажу. Для них не пахнет, а таким как я и ты в нем утопать.
Зашнуруй эту проклятую рубаху и пошли дальше. Держи меня под локоть. Так будет правильней, - мне хреново, сынок, прости, - сойдешь за дурного оруженосца. Нет. Дурного, вороватого оруженосца при немощном господине. Под руку веди, кому говорю, под руку. Улыбаешься ты, чертыхаюсь я.
Лимонами больше не пахло. Пахло гнилью и дерьмом.
- Я чего хочу, Эбельт? Жизни - за нее и борюсь. Мне не верят. Не верят. Не верят потому, что для всех них жизнь - это шелк, подушки и какая-та цифра в имени. Для меня жизнь - это то, что обсирает пеленки и требует жрать. Моя партия многочисленнее. И катастрофически лишена права голоса. Такая вот шутка природы.
Сильно шея болит? «Сухопутная крыса» идем туда.
Сказал Рейнеке и принял гордый вид.
Идти вот так: гордыми шажками. Было бы крепкое плечо.
- Прямо, сынок, потом налево.

Аквилея. Гадара. Поместье де Авели. Гостевая зала.

И тут она поняла, увидела воочию наконец-то то, что ей объясняли давно еще. Еще их с Аурелией старая кормилица растолковывала, подтыкая одеяло на ночь. «Не плакай, сердынько, по убиенным младенчикам», - Летти давилась слезами и крепко обнимала сестренку за шею, - «Не плакай. Закон такой – не ты, то тебя. Прадед твой Лукреций, веселый был человек, уж и любитель пожить всласть. Не со зла он то, а токмо потому, что надобно». Высоко взметалось пламя пожаров на побережье, искры летели до самого темного ночного неба, трещали подламывающиеся срубы, кричали в ужасе умирающие, и там, в гавани виднелись паруса его корабля – весельчака Огнебородого. Лукреций вырезал семьи от старика до новорожденного, не оставляя возможности мести. Его сыновья уже думали о финансовой выгоде, и строили из себя цивилизованных правителей. Теперь она видела, что зря. Не ты, то тебя. Рейнеке, у которого то и имени – одно портовое прозвище, бывший раб, смел угрожать ей смертью ее первенца. И она отпускала его. Позволила безнаказанно уйти и его прихвостням, содрогаясь от предчувствия, что тот, кому император верил, похоже, больше чем себе, не задумается пойти против господина. «Все ради Империи» приобрело новый смысл. Он терял одно слово. «Все ради мести Империи». Как прекрасно видеть смерть тех, кто имел когда-то над тобой власть. Он стоял у трона и наслаждался их сменой, мысленно зачеркивая засечки. Говорят, у ариев нет души. Но у них есть память. Память о боли. И все же ее страдание выше. Императрица обняла себя руками и прикрыла глаза. Она ждет рождения этого сына. Он переживет Рейнеке. Первый в его роду, он отомстит.
- Клемент ему верит, - Летиция с горечью посмотрела на сестру, когда они остались один на один. Она озабоченно покачала головой, - И их помощи ждать нечего, - имела ввиду Ревалон, - Лели….О, Господи! – женщина зажмурилась и прижала ладонь ко лбу. Ее раздирало на части, - Я хочу сохранить трон отца, но я поклялась в верности трону своего мужа. Клемент не станет меня слушать, - полувздох, полустон, - Я не могу оставить тебя! И не имею права, пойми, не смею предать его! Отец не думал об этом, когда отдавал меня в Аверну. Мы считали, что нашли уютное место, верный баланс. И так бы оно и было, если бы не проклятый арий! – Летиция стукнула кулаком о столешницу, - Его словами говорит сам дьявол. Если бы император и Октавий стояли бы здесь, в этой зале, и то они бы не услышали его злобы, это морок, наваждение на их глаза. Сестра моя! – императрица вскочила со своего места и подбежала к Аурелии, упала на колени и обняла ее за талию, - Мы не имеем права отдавать Аквилею на растерзание. Это наша родина, Лели. Мы не можем, - горячо шептала она, прижавшись щекой к платью княгини, - Если я уеду отсюда, ты сможешь действовать. Я могу поехать к Констанции. Ее поддержка поможет заставить ее отца услышать нас. Ищи лекарство, запустите в народе слух о планах Ревалона поставить нас, обескровленных, на колени. Аквилейцы горды, их ярость начнет вызревать попутно с болезнью. Не говори ничего дворянам, они предадут. И делай то, что велит тебе Клемент. Дай народу возможность увидеть, как ты страдаешь, ради них. Слухи, слухи, сестра. Ты сумеешь. Это опасно. Боже, как это опасно, Лели! Зараза, виселица! Ты должна суметь, ради Аквилеи, ради отца. Прошу тебя!

Улицы Гадары, затем таверна «Сухопутная крыса»

Что еще сказать на прощание Селесте, чем взбодрить Полковника Белку, Вацлав не знал. Нынешнее его немногословие все менее имело общего с косноязычием, все явственнее пробуждались в нем дурные признаки дурного, необратимого кретинизма. Тупого страшного безразличия. Вацлав глупел. Вацлав глупел и чувствовал, как глупеет, как со скрипом ворочаются под литыми чугунными костями черепа бесполезные в общем-то мозги. Была ль от них польза? Авось, никогда и не было. День-другой - все. Не повторит давнишней попытки, сопьется. Капитан Имперской гвардии. С людьми бывает всякое.
Империя ждала. У Империи он в долгу.
Долг платежом красен.
Вела Серая, уже не такая близкая, Вацлав позволял себя вести. От смрада пропитанная целебными растворами повязка не спасала. Вонь стояла нестерпимая — пот, гной, кровь, дерьмо — естественные спутники борющегося за выживание человечества. Ржали кони, протяжным лаем-воем отзывались из-под порогов домов голодные, забытые хозяевами собаки (не до них сейчас) — естественный борющемуся за выживание человечеству аккомпанемент. Не хватало плача. В Гадаре не плакали. Вацлав не знал, почему.
Таверна нашлась быстро. Приличная, ухоженная, полупустая.
— Соврал Белка, - подал голос из-под повязки Вацлав. Указанной компании беглый осмотр не выявил. - Или рано пришли.
Или передохли все, что тоже вариантом было легко применимым к действительности.