Мастерский пост. После перевода времени

Госпиталь Гадары. Лаборатория

Вечером и отпустили. Всех. Отпустили до комнат, выделенных в госпитале. Даже Селесте, которая рвалась вернуться к больным, заставили отдохнуть, чтобы на следующее утро она была внимательна и осторожна. Юную девушку приставляют следить за двумя мужчинами. Дурные времена. У  Ричарда был план, но странный арий все испортил. Возможно, он и был неплохим химиком, но Остин ему не доверял, не хотел доверять. Слишком уж в неудобное время он появился. Кто знает, вдруг он один из химиков Пламени, даром что арий. Деньги прельщают всех.
Ричард проснулся рано, достаточно рано, чтобы успеть умыться, позавтракать и проверить то, что он хотел. Гвардейцы, которые должны были дежурить на их этаже, были заняты куда более увлекательным делом – смотрели в открытые окна. Родственники больных, которые еще не нуждались в медицинском вмешательстве, стягивались на городскую площадь, дорога к которой была видна из окон госпиталя. Много народу, слишком много для совсем мирного выражения протеста. Люди устали от смерти и, кажется, вознамерились выразить свое мнение на эту тему. Значит, с лекарством стоило еще больше поторопиться. Сейчас, впрочем, у Остина было дело попроще. Парень постучался в комнату, где спала Селесте и вошел, не дождавшись ответа, пока доблестные солдаты не обратили внимания.
- Доброе утро. Прости, что я так, - негромко поздоровался парень, отворачиваясь, если не дай Всеединый, девушка не одета… Вернее сделав вид, что отвернулся. Девушка ему нравилась, именно поэтому он решил рискнуть.
- Я принес тебе это, - пробирка с вакциной и шприц легли на стол. – Это последняя, все остальные уйдут для разработки лекарства. Ричард замолчал, внимательно глядя на девушку. Она была из тех, кто готов отдать последнюю рубашку другим, и это не слишком  нравилось парню.
- Я знаю, ты думаешь о том, что кому-то сыворотка может быть нужнее. Это не так. Нужнее лекарство. Тем, кто здесь, поможет только оно, а ты поможешь нам его создать, пока еще не слишком поздно. Для этого надо, чтобы ты была здорова и готова нам помочь.
Сказав это, Остин вышел, затворив за собой дверь. Уже через полчаса он был в лаборатории, ожидая прихода ария и Селесте, а заодно осматривая что может им пригодиться под зорким взглядом одного из гвардейцев, оставленных мэтром Франциском. Здорового детину Ричард мог бы уложить играючи – в Синем Пламени учат не сражаться, а убивать… особенно когда от тебя этого не ждут, но сейчас это не входило в планы «врача». Другое дело – создание лекарства…

Заброшенные доки

Ночь выдалась короткая, но познавательная. Клопы не беспокоили.
Не беспокоили кошмары, не беспокоили видения, чувство ответственности перед родиной - и то в кой-то раз схлопнулось, стихло где-то перед полуночью и поминай как звали. Поделом ему. Вацлав выспался. Спал крепко, как не спал уже давно. Целых три с половиной часа. Примерно столько же бодрствовал. В кредитованное у службы на благо отечество время. На складе. Совершенно, оказывается, заброшенном. Полупустом складе с дюжиной кем-то забытых тюков - шерсти и шелка, уже тронутых плесенью, провонявших пылью, впитавших в себя терпкие запахи морской соли и рыбы. Мягких и теплых.
О трупах Вацлав забыл. Забыл напрочь и с удовольствием бы не вспомнил, воспоминания остались - очень далекие, предельно смутные. Порт, полночь, серп луны, доки; там, впереди - море, теплое, живое, глянцево-черное с редкими, очень редкими вкрапленьями мутной зелени - водоросли. Плавуны. Рыбацких лодок видно не было. Пристань, как и склады, давным-давно стояла заброшенной. Должно быть, со времен самого Огнебородого. У Гадары тысячи лиц - такую он где-то слышал поговорку, шутку-прибаутку. Тысячи лиц и тысячи ножей.
Знакомцы из таверны встретились с другими - незнакомцами. Вацлав с Серой дождались. Ждали долго, тут же, в доках. Часа два, не меньше. Хоронились. Будто крысы. Хуже - будто предатели. А когда дождались, выяснилось, цель средства не оправдывает. Незнакомцы знакомцев хватанули по горлышку, хватанули ножичком - и все. Что-то, правда, предварительно буркнули - Лец не расслышал, расслышала Серая - потому что по-товарищески вмяла Вацлава в гнилую стеночку, тем самым мотивируя отказаться от дальнейшей конспиративно-разведывательной деятельности. Мотивировала напрасно - слепым Вацлав не был. Незнакомцы, знакомцевы душегубители, оба росту были выше среднего - высокие, широкоплечие, тонкокостные. Эльфы. А один - видит Бог! - с военной выправкой. Ни дать ни взять его, Вацлава, товарищ, не по Имперской, так по княжеской гвардии.
Серп луны бледнел над водой - глянцево-черной с редкими вкраплениями мутной зелени. Как так вышло, что за прижатием себя к стенки прижал к себе еще и Серую - осталось неизвестным, до конца не познанным. Зато складец отыскался - уютный, с тюками, с полным клопиным отсутствием. Прошли первые три часа, наступили следующие - уже тихие, спокойные. Сонные.
Пробудила нужда.
Стараясь не будить Серую, Лец поднялся. Подтянул портки, набросил на плечи куртку, вышел на улицу. Солнце только-только набиралось ясности. День будет жарким. Впрочем, как и добрых тридцать до него.
Пристроился к уголку, прицелился... И замер. Потому как увидал по соседству гостя - нежданного, стало быть, негаданного. Молодого, всего из себя серьезного - вышагивал тот прямо по улице и наверняка приметил Вацлава.
«Арий», - понял капитан Имперской гвардии. Этих за годы во дворце Императора вычуивал нехуже иного архонта. Но, конечно хуже, чем Серая.
«Серая...»
Спит еще?
Выйди Лец минуты на две позднее замышленного, не будь он таким искушенно-внимательным - как пить дать, подмочил бы ботинки ария. Мэтра, стало быть, получается.
Лец выпрямился. Серьезный и готовый к действию.

Отредактировано Вацлав Лец (2013-10-20 10:33:44)

Окровавленный плат лежал прямо на полу, чистейшем белом, отражающем полуденное солнце, сегодня, как и день назад, и два дня назад,и и неделю тоже нещадно палило жестокое южное солнце, и от этого отраженного стократно света болели глаза и горели щеки. Ей так хотелось думать, что несвойственный ей румянец на лице и кровь, бившаяся настойчивым стуком в висках, от солнца и только, но Аурелия не умела врать себе, и внутри распускался горячий и жгучий цветок гнева, пряный и пьяный, и острые иглы раздражения и негодования кололи тонкие пальцы, сложенные в замок на коленях. Голову гвардейца ей не показали, но она посмотрит - раз эльф отдал свою жизнь в глупой попытке защитить ее честь, от которой скоро и так ничего не останется, в конце концов, нужно уметь смотреть в лицо тем, кто умирает за тебя.
Капитан гвардейцев Селим Авендел докладывал как-то даже слишком сухо и по-военному, а она металась и не знала, хочет ли знать все, что случилось ночью в этом треклятом трактире где-то в Гадаре, милостиво волею судьбы подожженном кем-то из сердобольных жителей города, хочет ли слышать в красках и подробностях о том, что заставило гвардейца-эльфа обнажить меч в одном из не самых дружелюбных мест города. Что там вообще делал ее гвардеец, Аурелия не задумалась, не задала себе этот вопрос, в конце концов, это была не ее забота - у нее теперь их и так с лихвой прибавилось.
Накануне в Гадару она так и не поехала - нашлось что-то, что ее отвлекло, рассеяло внимание и заставило передумать, и теперь казалось, что в этом была рука провидения, мягко удержавшая ее в надежных стенах собственного поместья, которое, правда, очень скоро может перестать быть таковым. Аурелия нервно сжимала пальцы на коленях, глядя прямо перед собой и ни на кого, кажется, даже на лице всегда холодного и невозмутимого мэтра Анхеля было написано больше эмоций, чем на ее - а все потому, что мыслями она уже была там, где должна была и могла оказаться еще вчера.
- У него была семья? - негромко спросила Аурелия, когда капитан, наконец, закончил отчитываться, произносить никому ненужные сейчас слова и передавать сведения соглядатаев мэтра Анхеля, которые стайками еще на рассвете разлетелись по города собирать слухи и сплетни, снова, как и накануне, когда только стало известно,что толки ходят в городе. Ее не волновали слухи - ей всегда так казалось, всегда хотелосб думать, будто та грязь, что с подачи ее недоброжелателей сыплется с языков недалекой черни, охочей до сплетен и слухов, не может оставить на ней ни следа, ибо бесполезно пытаться замарать того, кто чист перед собой и Создателем. Но видимо, она себе это только мнила, и чувствовала теперь, как колкие иглы опасного гнева вонзаются в сердце, ядовитая и шипастая лоза отравленной яростью горечи опутывает сердце, мешая дышать, и как будто ей не хватало горестей в эти дни, каждый из которых ложился на душу камнем.
- Нет, Ваша Светлость, один, как перс, на всем белом свете, даже тело передать некому.
- Мы позаботимся о верном слуге и защитнике Аквилеи, - она кивнула машинально, глядя за окно. Там было тихо, и тепрь эта тишина казалась страшной. - Мы ценим его доблесть и заступничество, но передайте гвардейцам, что княгине Аурелии нужны живые солдаты, а не мертвые. Живыми они лучше послужат Аквилее, особенно в эти смутные дни. Идите, свободны.
Когда капитан ушел, она позволила себе расслабиться. При них - слугах, гвардейцах, советниках - всегда приходилось держать лицо и спину прямо, казаться и быть сильнее, чем она была на самом деле. Отец, помнится, говорил, что Аурелия сама не знает себя и понятия не имеет о том, насколько сильной она способна быть. Она отнекивалась - ей не нужна была сила, ей была нужна хитрость и изворотливость, ум и смекалка, женское обаяние и толика жесткости, но не умение стоически переносить удары судьбы, который ей не так и много выпадало в жизни. Аурелия считала, что вся ее сила ушла в землю вместе в Гораном, и вот теперь, когда неясная химера всеобщей гибели и отчаяния, которое неминуемо попытается захватить и ее сердце тоже, ей придется поискать в себе ту самую силу, о которой говорил отец давным-давно.
- Вот теперь мне точно нужно ехать в Гадару, - отстраненно проговорила она, не глядя ни на мэтра Анхеля, ни на Летицию, что все это время хранила молчание. - Возможно, пройтись по госпиталям... надо, чтобы они видели, что их княгиня с ними и останется с ними, и заодно опровергнуть эти слухи про харматанцев... Откуда они вообще взялись?
- Простой люд любит домысливать, Ваша Светлость. Особенно в тяжелые времена, когда велик соблазн во всем винить власть предержащих.
- Это я знаю,мэтр Анхель, - чуть поморщилась Аурелия, от этих прописных истин, что набили оскомину. Иногда казалось, что даже ее верный арий считает ее просто глупой женщиной,по ошибке оказавшейся на троне Аквилеи. - Что-то же дало пищу этим слухам. Или кто-то.
- Позавчера в порт действительно пришел один единственный харматанский корабль. Но думаю, что его использовали, как лишний козырь. А такие слухи выгодны только тому, кто все это начал.  Выходит, Харматану, если верить Рейнеке.
- Если верить Рейнеке, - эхом повторила Аурелия. Думать о роли Лиса в этом всем ей не хотелось, хотя вчерашний разговор не шел из головы. - И все-таки мне надо в Гадару.

Аквилея. Поместье де Авели.

Народ восстал против своих правителей. Народ восстал против Создателя, против его извечного закона, наделявшего носившего венец властью судить и миловать. Худшего преступления Летиция не знала. Убийство в Ревалоне каралось жестоко, еще более жестоко каралась измена. Ни кровные узы, ни положение, ни болезнь, ни сумасшествие не смягчали вины предателя. Наказание за измену своему государю одно – смерть. Бунты надо подавлять. Являться перед народом, чтобы усмирить его, было так же бесполезно, как взывать к совести чумных крыс. Выжигать, вешать, пока из трупов не выстроится стена их собственной тюрьмы.
На мраморном полу уродливой кучей был свалян кровавый кусок ткани. Это было не просто убийство, за которое можно было сослать на галеры. Первая кровоточащая язва бунта. Императрица с отвращением смотрела на бурые пятна. В них была зараза. Каждый входящий в их дом нес на себе частички болезни. Капли пота, медленно стекающие по виску гвардейца – гниль и слизь, нервное подергивание плечом, это советники Аурелии, почему они дергаются? Должно быть жар от болезни. Кто-то устало прикрыл глаза, сморенный духотой, сейчас и он свалится в бреду. Между ними, здоровыми, ею, сестрой, мэтром Анхелем, и ими – уже больными, умирающими, валялся окровавленный сверток. Свидетельство заразы, ее переносчик. Летиция прикрыла нос тонким белым платком, густо надушенным розовой водой. Сладкий запах ударил ей в ноздри.
- Я не останусь здесь долее дня, - шепнула женщина сестре, сидящей по ее правую руку, - Тебе опасно выезжать из имения. Собирай гвардию и пошли весть императору.
Долее оставаться безучастным к агонии Аквилеи Клемент III не мог. Рейнеке просчитался. Целительный, как он думал, жар, перетек в гангрену. Крестьянина, которого отчаяние довело схватиться за вилы и грозить ими своему господину, уже не успокоит обещание тиверской еды. Есть ли у толпы лидер? Навряд ли. Что им нужно? Увидеть, что и знать страдает. Когда на руках умирают друзья, родные и сам ты вот-вот отдашь Богу душу, то страх гонит их как животных, убивать, чтобы почувствовать свою силу, побороть ужас в душе. Ревалонские войска все же придут на земли Аквилеи. Не защищать, так усмирять. Летиция считала, что угрозы трону отца от взбеленившейся толпы будет куда больше, чем от довлеющей десницы Севера. Их свобода снова продавалась за стабильность. Не впервой. Де Авели выстоят. Ей же надо было убираться из страны. Императрица испытывающе оглядела мэтра Анхеля. У нее нет времени на долгие выборы. Будущему ребенку императора нельзя оставаться на этой земле.
- Мэтр, вы должны устроить портал в Аверну, - голос Летиции был сухим и требовательным.

Лаконские болота, улицы Гадары.

Конские копыта монотонно стучали по пыльной мостовой.  Весь день Сольвейг провела в седле.  К вечеру конь стал спотыкаться, а Сольвейг то и дело пыталась размять занемевшую спину.  Поблизости не было ни одного убежища. Когда совсем стемнело, арийка увидела вдалеке тусклые огни. Сольвейг и не думала, что  кто-то живет  в такой близости от лаконских болот.  Но, тем не менее, это была  деревня. 
Хлеб, сало, репа и уникальный по своей едкости лук – таким обедом встретила ее  придорожная корчма.  Еда суровая, но сытная.  Жители деревни – люди диковатые, нечасто видели в своих краях даму, путешествующую верхом и в одиночестве.  Но, поскольку дама была немолода и отнюдь не хороша собой, интереса вскоре поубавилось.  Не засиживаясь у очага, арийка положила на стол несколько монет – плата за ужин, стойло для коня и комнату для ночлега.  Наутро она покинула корчму. Пару раз на пути из деревни ее пытались обокрасть, оба раза  -безуспешно. Вероятность повторения подобных ситуаций грозила задержками в пути, что было бы очень нежелательно. Впрочем, сам по себе путь верхом из Лаконы в Гадару обещал быть нескорым. Неделя?  Не меньше.
«Так дело не пойдет».
Арийка  погнала лошадь быстрее.
«Каждый день имеет значение. Никто не знает, что сейчас творится в Гадаре и в какую игру на этот раз играет Рейнеке. Столько рисков, столько ответственности» - Сольвейг подумала о том, что  близость поместья Авели к Гадаре сейчас грозила возможностью заражения. Нетрудно было представить, что Император сотворит с Асвальдом, в случае, если пострадает его венценосная супруга, носящая под сердцем еще одного представителя династии.
«Нужно вытаскивать Лиса из этой дыры как можно быстрее»
Наезница дернула поводья, переходя на шаг. Вскоре она спешилась и повела коня подальше от дороги.
Предрассветный туман легкой паутиной укутывал кочки, холмики и  редкие кустарники, встречавшиеся ей на пути.  Когда сапоги начали проваливаться в мягкую болотистую землю, Сольвейг остановилась.
Самый короткий путь от точки до точки –портал.  Арийка часто проходила через них в Харматане –при перебросе военных частей с одной позиции на другую на поле боя.  Специально обученный маг открывал их по приказу командира и закрывал.  Только однажды она участвовала в создании портала, вернее –в его поддержании. В день, когда при покушении на Клемента был ранен Рейнеке. Но чтобы создавать…
Сольвейг решила попробовать. Сначала у нее получился качественный вихрь. Потом – небольшая сухая гроза.  Попыток было много, каждый раз Сольвейг пыталась  найти новую опору для своей силы в пространстве. Она чуть было не отчаялась, когда воздух дрогнул и пространство будто колыхнулось волной.  Арийка поняла, что ей удалось найти эту самую "опору". Постепенно легкая дрожь пространства стала превращаться в червоточину,  периферия которой переливалась радугой, а центр источал свет. Сосредоточившись на пункте назначения, Сольвейг  увеличивала поток исходящей из ее рук силы до тех пор, пока портал не стал достаточно большим.  Из  портала повеяло влажным воздухом. До Сольвейг донесся запах рыбы.
«Надеюсь, портал открылся где-то в порту, а не посреди моря».
Конь Сольвейг, ошалевший от всполохов, которые он, вероятно, посчитал огнем, громко заржал и бросился прочь.
«А как мне страшно – и не передать» - Сольвейг помнила, как  в прошлый раз она аккумулировала  силы в портал, чтобы он не схлопнулся раньше времени.  Портал казался стабильным и  арийка прыгнула в него. На секунду ее ослепил яркий свет, затем донеслось лошадиное ржание а после –едва не оглушил грохот взрыва.
«как при разрыве шаровой молнии» , подумалось арийке. А потом она покатилась по мостовой.  Сольвейг ошибалась: портал не был стабильным. Изначально он не носил в себе пространственной  привязанности к месту отправления и поэтому, при закрытии схлопнулся взрывом, затянув в себя гигантской воронкой  близлежащие кустарники и несчастного коня. Животное разорвало на куски выбросив на улицу Гадары вслед за арийкой.
- Ах ты ж задница дьяааавола! – в шоке выдохнула Сольвейг, которую обдало кусками мяса и забрызгало кровью. На колене неуместным эполетом повисла лошадиная челюсть.
Первые лучи солнца мягким розовым светом озарили гадарскую улицу, на которой оказалась Сольвейг . Арийка медленно встала и, слегка пошатываясь, направилась на поиски ближайшего трактира.  Нужно было поправить грим, почистить костюм. И волосы. Благо, маленькие гребешки надежно держали парик на голове.

Мастерский
Дом Кайранна (центральный квартал), Аквилея

Перед самым рассветом Рейнеке не выдержал. Уснул. Уснул прямо за рабочим столом, над кипой бумаг, заботливо выделенных из личных резервов Кайранна, друга Империи во втором поколении. Чистых бумаг, под записи. Записей Рейнеке не вел, ночь вышла длинная. Где-то к полуночи, скрепя сердце, Рейнеке пробудил в себе талант к рисованию. Убийство времени - тоска смертная. Мучился часа два-три, в начале четвертого хаотичные каракули совершенно внезапно слились воедино, обрели знакомые черты знакомого образа Ее Императорского Величества. Или Ее Светлости княгини Аурели. Что не говори, у сестер много общего. В частности по портретной линии.
Рейнеке выругался. Смял и сжег каракули. Потом заснул. Откинувшись на спинку кресла, запрокинув голову. Свидетельствовало о крепком, здоровом сне легкое слюнотечение. В такой позе, в таком образе его, мэтра Рейнеке, застала служанка - как все в этом доме, по своему очень красивая. Молоденькая, лет пятнадцати.
— Господин? Пора завтракать.
Вторая служанка пригласила к завтраку Эбельта.

Стол в гостевом зале накрыли на три персоны. Кайранн обнаружился здесь же. Одет по-походному - в плотную кожу, дорогую замшу; длинные волосы стянуты в толстый хвост на затылке. Глаза суетливо бегали.
— Доброе утро, мэтр, - поздоровался эльф. - И вам доброго утра, Эбельт. Эбельт, правильно?
Завтрак приготовили бесхитростный - овсяная каша с ошметками чего-то влажно-синего. Сливы что ли? Сливы, удивленно отметил про себя мэтр Рейнеке. Любопытный выбор. Разве что Кайранн мучился запорами... Или подозревал оные за мэтром Рейнеке.
— Я смотрю, ты куда-то торопишься? - усаживаясь за стол, без предисловий начал Лис Императора.
— Тороплюсь, - без предисловий ответил хозяин дома. - Пока вы спали, мэтр, я совершил небольшую прогулку по городу.
— Судя по выбору туалета, утренняя прогулка абсолютно разочаровала тебя в местном климате.
— Можно и так сказать, - усмехнулся Кайранн. - Мэтр, вы же любите долгие пространные речевания? Любите. Тогда слушайте: я не знаю, было ли в ваших силах предотвратить эпидемию. Не моего ума дело, я об этом не думаю. Но приказ блокировать доступ к морю для аквилейской торговой флотилии, запрет нашим кораблям покидать порт - приказ отданный человеком; человеком, наделенным определенной властью и определенными полномочиями. Моряки волнуются, Асвальд. Пуще моряков волнуются контрабандисты, потому что вы лишаете их единственного источника пропитания. Взволнованные контрабандисты - народ опасный. Я пытался убедить капитанов, мол, волнение преждевременно; меры носят характер краткосрочный и, как вы любите говорить «вынужденный». Мне не поверили. Понимаете, что это значит? Это значит бунт. Может быть, небольшой, скорее всего локальный, но бунт. Бунт означает кровопролитие. Сегодня ночью был убит один из гвардейцев княгини. Мой сородич. Его расчленили, буквально выпотрошили. Знаете, за что? За то, что он заступился за честь княгини Аурелии. Но он был эльфом. Один словоохотливый дурак бросает тень на всех представителей народа. В том числе не очень словоохотливых. Поползли слухи, будто чума в Аквилеи - следствие нетривиальной политики Ее Светлости. Одни говорят, дескать перед угрозой войны с Харматаном княгиня умышленно решила ослабить собственное княжество - дескать, харматанцы убоятся заразы и обойдут нас стороной. Другие уверены - княгиня с харматанцами в сговоре. Решила перебить половину народа, дабы народ не сумел оказать интервентам сопротивления, дабы интервент пришел на все тепленькое. Существуют и иные версии. Дьявол задери, этих версий, что собак нерезаных! И все как одна поганые. Бог с ними, с версиями. Беда в том, что народ волнуется. Когда народ волнуется, народ берет в руки вилы. И перестает быть народом.
— Народ, взявшийся за вилы, перестает быть народом. Он превращается в толпу. Неконтролируемую, жестокую. Самое настоящее природное явление. Стихийное бедствие, - подхватил Рейнеке.
— Именно. Стихийное бедствие. Резать будут всех. Власть - потому что власть. Эльфов - потому что ваша чума жрет наших людей против ваших людей в непозволительно меньших количествах; и потому что наша гильдия, гильдия известная вам как «Синее пламя» первой нашла лекарство...
— Которое оказалось ничем не лучше болезни.
— Да, не лучше, но жизни продлило. К чему я клоню, мэтр? Я хочу убраться отсюда. Убраться немедленно. Порт закрыт. Надежда на вас - портал. Мне нужен портал.
— Малость какая.
— Да, малость. С учетом моей долгой, продуктивной службы на ваше ведомство, просто-таки крошечная малость. Я не сказал, мэтр. Среди контрабандистов, среди моряков и капитанов, полно архонтов. Не только обывателей. Воинов. И эти люди готовы на все ради возможности покинуть ненавистные берега Аквилеи...
— То есть?
— Не будь дураком, Асвальд. Архонтов всегда было больше, гораздо больше, чем ариев. Магов Аурелии перебьют. Зарежут саму Аурелию. Летицию возьмут в заложники. Сейчас я говорю о самом неблагоприятном для Империи сценарии.
— Какой тогда благоприятный?
— Благоприятный? Благоприятный такой: ты поможешь моим людям покинуть Гадару, мои люди в свою очередь обещают не причинять вреда тебе и твоему Эбельту.
— Даже так?
— Даже так.
— И далеко твои люди?
— Ближе, чем кажется, - улыбнулся Кайранн. — Пара, тройка или четверо на данный момент находятся по ту сторону вон той двери, - эльф указал на кухонную. - У меня нет выбора. Нам хочется жить, хочется есть и не хочется подыхать от чумы. Вы с вашей большой политикой, мэтр Рейнеке, окончательно утратили связь с народом. Народу не важно, какую фамилию будет носить новый Его Светлость или Его Величество, народ хочет жить. Ну или важивать. Как получится.
— Угрожаешь?
— Угрожаю.
— Это печально. Да, Эбельт? Не любим мы с господином Эбельтом предателей.
— Так ты мне поможешь, Рейнеке?
Рейнеке подцепил кашу с ошметками чего-то влажно-синего. Отправил в рот. Поморщился.
— Мне нужно время.
— У тебя нет времени. Господа! - повысил голос Кайранн Ан-Надир, эльф, раскурвеннейший из всех раскурвеннейших. - Почтите нас присутствием.
Дверь скрипнула. Дверь открылась. И явила четверых. С мечами. Высоких, поджарых, обветренных, самоуверенных. С глазами серыми, голубыми, карими. Если это и были архонты - самые что ни есть воины.

У ворот поместья де Авели маленькая неорганизованная толпа напала на стражника.

Заброшенные доки

Август был рад видеть капитана Имперской гвардии. Действительно рад. Рад удостовериться в том, что здесь есть кто-то, кто не стал скрывать ни своего имени, ни занимаемой должности, хотя открыто его об этом не просили. Конечно, все могло быть и обманом, но думать об этом сонному сознанию было лень, да и поздно. Если мужчина здесь действительно является капитаном Имперской гвардии - значит, все, возможно, будет изведано и решено. Откуда взялась такая уверенность, юноша понимал очень смутно, что, впрочем, не мешало ему воспрянуть духом.
Доров, убрав руки из-за спины, пожал протянутую ладонь. Если его и смущало отсутствие второй руки - виду он не подал и не подаст ни в коем разе. Времена опасные, и отсутствие конечностей - дело обычное, хотя маг надеялся, что не настолько обычное, чтобы зацепить когда-нибудь и его.
То, что молодой паренек, заблудший в заброшенные доки - арий, вояка знает. А отношение при этом остается достаточно... человечным, что приятно.
Убийство? Этой ночью? И нет никакого корабля? Но как? И, что важнее, зачем? Дело принимало все более и более серьезный оборот, и черт бы побрал Дорова за любовь ко всякого рода неувязкам и странностям, ну а сейчас уже пытаться замять вопрос и попробовать забыть - нельзя. Да и какой смысл? Август, конечно, смелостью книжных героев не отличался, но совсем уж трусом, прячущимся при любой возможности и боящимся ветерка, не был. Арий нахмурился.
- Ночью я заметил корабль, направляющийся ориентировочно сюда, и, так как меня никто о нем не оповестил, счел его незаконным. Прийти сюда ночью я не смог, - "И, как оказалось, весьма кстати" - заметил в мыслях Доров, - и решил прийти, как освобожусь. И вот я...
Договорить магу не дали новоявленные моряки. Арий брезгливо поморщился. Там, в другой жизни, тоже были пьяные голоса, ругающие власть. Нет, люди-то другие, но голоса и пьяные ноты в них всегда будут оставаться неизменными; неизменно-противными и омерзительными, такими, какими они были когда-то для маленького мальчика. Хотелось передернуть плечами - но могло быть воспринято как проявление трусости, а такое - нельзя. Будет еще арий бояться каких-то моряков! Пусть даже если их и много... Пусть даже... Какого черта!
Архонт. С горящими голубыми глазами - ошибки быть не может. Кажется, проверки были устроены не так уж и зря, хоть и не против вируса. А подумать - архонты были хуже любой заразы, во всяком случае, для ариев. Особенно для небоевых магов. Что со всем этим делать, Август не представлял. Еще и откуда-то появилась женщина и подошла к новому, с позволения сказать, знакомому. Не снится ли весь этот бред ему? Пришел проверить наличие корабля, называется!
- Это приказ, - злобно прошипел Доров. Юноша понимал, что избегнуть конфликта не удастся, вопрос был лишь в цене, но одно было ясно: его здесь не хотят видеть живым. Так что нечего терять, и любезность - к чертям. Как и спокойствие. Юный маг злился, и злость его рисковала стать ощутимой.

Отредактировано Август Доров (2013-11-02 23:49:32)

Аквилея. Поместье де Авели.

- А это …  Это то, что остается от предателей, которые в трудную для отечества годину  перебегают на вражью сторону, -арийка тяжелым взглядом обвела завсегдатаев таверны, отхлебнула черного пива и твердой рукой поставила на стол кружку.
Женщина средних лет, а если говорить откровенно –в возрасте, и при том весьма потрепанная жизнью, представляла собой невероятно интересное зрелище для посетителей таверны, в которой она решила  недолго передохнуть. Куски конского мяса крепко присохли к коже и одежде, высохшая на увядающем лице кровь придавала ему зловещий вид, а седоватые волосы беспорядочным колтуном опускались на плечи.
- Но довольно бредней,  -арийка поправила на плече дорожную сумку, - меня ждут больные.
- Трактирщик!  -Сольвейг всучила в руку хозяина заведения несколько монет. – Распорядись приготовить мне комнату и кадку с горячей водой. Не будешь мешкаться –получишь еще столько же.
Комната и удобства не заставили себя долго ждать.  А вот дорожный костюм и сама Сольвейг потребовали на себя гораздо больше времени. Прошло несколько часов, прежде чем арийка окончательно привела себя в нормальный вид. Грим лег успешно, волосы парика были высушены горячим воздухом, одежда –постирана и высушена таким же образом.  Сольвейг решила не рисковать и оставаться под прикрытием своей личины до тех пор, пока не найдет Рейнеке.  А пока она не хотела выдавать свое присутствие перед шпионами, которые наверняка  кишели в Аквилее.
Расплатившись с трактирщиком, она отправилась в дорогу и вскоре была у поместья де Авели. Сцена, которая открылась ее взору обескураживала.  Люди с невероятной наглостью ломились в ворота поместья царственной особы, пытались избить стражника и при этом выкрикивали  такие оскорбления, за которые впору язык отрезать. Вместе с головой.
Политика обходила арийку стороной и Сольвейг подозревала, что может не знать чего-то о том, что происходит в стране прямо сейчас.
«Чертов монастырь» -выругалась про себя Сольвейг.   Нужно срочно оповестить об этом Рейнеке.
Арийка склонила голову над рубиновым перстнем.
«Асвальд! Это я, Сольвейг. Да, я знаю, мне здесь не место, но ты же понимаешь, я не могла оставаться в церковных застенках, когда ты тут жизнью рискуешь. И знаешь, что я вижу? Чернь штурмует ворота поместья Авели! А я к Летиции пришла, думала ты здесь. И что мне сейчас делать? Я же не могу…» - Сольвейг вслушалась в пустоту и не услышала ответа. Рейнеке молчал.
«Занят. Конечно же занят…» арийка гнала от себя дурные мысли. Ей не хотелось верить, что Рейнеке мог попасть в беду.
Возмущенный люд меж тем орал все громче, ломился все настойчивей. Прояснить ситуацию мог только визит к ее императорскому величеству, охранять которое должен был Лис. Только вот толпа вряд ли бы ее пропустила.
-  Да как смеете вы, сукины дети, императрицу с княгиней оскорблять?!  -заорала Сольвейг взмахом рук порождая небольшой гудящий вихрь. – Создателя на вас нет, неблагодарные! Пошли прочь, не то ваши головы по мостовой размозжу!
Сольвейг выпустила из рук вихрь , и тот понесся в толпу, сбивая людей с ног и волоча их  по земле прочь. И при этом аккуратно обходя привратника поместья.

Гадара, улицы города.

Запах лимонов и пряный аромат жестких зеленых листьев остался позади, у белого поместья, что льстивые певцы порой сравнивали с жемчужиной, упавшей в яркую летнюю зелень, ту самую жемчужину из числа сотен, что вылавливали каждый год у этих берегов, которыми так похвалялась Аквилея, драгоценная и пышная Аквилея, сейчас пропахшая не благовониями и солнечной терпкостью распаренных на жаре ветвей можжевельника и вьющихся роз. Но даже в этих запахах, к которым она привыкла с детства, сейчас звучал оттенок смерти, как в негодных дурных духах выведших из мастерской начинающего парфюмера, еще не научившегося смешивать ингредиенты, чтобы добиться уникального легкого флера и тягучей тяжести эфирных масел, одуряющих и дурманящих. Гадара всегда была похожа на дорогую проститутку, самую дорогую во всем Ревалоне, и пахло от нее всегда соответственно, а сейчас... сейчас Гадара, фривольная и развязная Гадара пахла немытым годами телом старой портовой девки, умирающей в придорожной канаве. И кто кинул ее в эту канаву умирать? Ревалон, старший братец, покусившийся на жемчуга, подаренные заезжим гиборейским торговцем с кожей темной, как дорогое черное дерево из-за моря.
- Остановите здесь.
Мэтр Анхель, конечно, был против этой затеи, и он был прав, ее верный арий, никогда не предававший и никогда не дававший необдуманных советов, никогда не смевший спорить там, где ее воля и ее желания оставались всегда последним словом, не поддающимся сомнению и оспариванию, но в этот день он не мог молчать и не мог спокойно смотреть, как его княгиня, которой он клялся в верности, совершает такое безумие. Разве что не хватал ее за подол платья и непозволительно - за руки, на виду у всех,  рискуя вызвать ее гнев и осуждение окружающих, которых было совсем немного рядом, но они были, и эти немногие обладали глазами и языками, и эти немногие разнесут слух далеко, очень далеко, но сегодня ей было непозволительно все равно.
- Ваша Светлость, это опасно, Вы можете заразиться, - он твердил это, как заклинание, с того самог момента, как они отъехали от поместья, и пока они двигались в сторону окраин города, которые сегодня казались особенно мрачными, но оживление царило там, опасное и тревожное оживление города на острие отчаяния, на исходе своих душевных сил и веры, которая авансом была выдана ей когда-то, а теперь таяла с каждым выброшенным в толпу словом. - К тому же, кто знает, как отреагирует толпа. Вы же слышали, что докладывал капитан, мне не кажется...
- У меня нет другого пути, мэтр, - голос звучал слишком спокойно, пугающе спокойно. Где-то в расписном поместье, похожем на изысканную игрушку поколений де Авели остались ее эмоции, Аурелия даже не помнила, как простилась с Летицией, могла только точно сказать, что они обе не проронили ни слезы, как будто время слабости и женских слез прошло для обеих окончательно. Ей нельзя было плакать - чтобы не выйти на улицы своего города и не предстать перед тихо звереющей от страха и отчаяния толпой, что ранее была ее народом. Аурелия плохо знала повадки и манеры толпы, ибо Создатель берег все эти годы от горького опыта общения с ней, поднимающейся на волне безумия, порождаемого ужасом перед неопределенностью будущего, и при том не хотела понимать ее - даже сейчас, когда так остро нужно найти правильные и верные слова, а на языке крутится нечто жалко-малодушное, недостойное ее.
Их взгляды были похожи на взгляды затравленных жиотвных, которые она встречала на охоте - излюбленной забаве в иные годы, когда жизнь казалась почти безмятежной, спокойным морем или рекой, разлившейся вширь и медленно несущей свои воды к горизонту, как и положено всякой реке. Она подумала вдруг, что, если ее минует это бедствие, то она никогда больше не станет охотиться - глаза людей, что обратили на улицах к ней лица, были полны настороженности и опаски, какая всегда бывает, стоит черни воочию увидеть власть имущих. И иные времена они смотрели восхищенно, а сейчас от него не осталось и следа, и Аурелия шла между них к Площади Трех Грошей в поразительной тишине, лишь изредка нарушаемой выкриками и переговорами, как на эшафот в сопровождении своих ариев и гвардейцев, и каждый из них, наверное, с каждым шагом все больше укреплялся в мысли, какая же это была ошибка...

*для драматизма пост разделен на два.

Аквилея. Поместье де Авели.

Она все же не послушала. Аурелия поступила по-своему. По справедливости, по сердцу, по чести. Императрица вошла в длинную сводчатую галерею, ведшую в кабинет правительницы Аквилеи. Одна стена этого, просторного словно храм, помещения, была превращена в галерею тщеславия князей Юга, портреты рыжекудрых, улыбчивых, крепко слаженных де Авели щурились под лучами солнца, беспрепятственно вторгающегося в зал сквозь огромные оконные проемы на противоположной стене. Летиция подняла голову – Лукреций. Первый из них. Что он знал о чести и справедливости? У контрабандистов своя гордость, свои законы. Огнебородый занес широкую ладонь над картой побережья – жест хозяйский, уверенный. Ему было ли не знать эту рыбацкую бедноту? Брось им монетку, и они забудут о том, что вчера ты прибил к мачте шкуру их батюшки. Императрица остановилась, разглядывая простые, но чистые линии лица своего предка. Она уперла руки в поясницу, раздумывая, каким был голос этого бесстрашного, бессовестного и чертовски обаятельного человека. Гремел ли он как гром, отдавая приказы, или же был полон насмешки… «Пустое», - оборвала она сама себя на полпути, - «Пустое. Ты мертв. И ты мне не поможешь. Где твои корабли? Мне нет проку от твоих богатств. Мне нужен был бы ты. А ты мертв. И ничего сделать не можешь. Вот». Летиция отвернулась от портрета и пошла по галерее дальше уверенным, хоть и медленным шагом. Она не поднимала больше головы, зная наизусть лица всех тех, кто смотрел на нее с портретов. «И ты. Ты тоже. А уж ты тем более!» - приговаривала она про себя, - «Бесполезны». Хиртые, изворотливые, торгаши, сластолюбцы. Где-то была их совесть? У де Авели своя совесть. Как у контрабандистов. Она резко остановилась в конце коридора возле самой двери в бывший отцовский кабинет. Здесь она когда-то подслушала новость о своей предстоящей помолвке с самим императором. Да, тогда она еще была де Авели. Настоящей, бессовестной. Летиция обернулась и посмотрела в глаза человека, изображенного на последнем портрете. Он был спокоен. Удовлетворен. Умиротворен. И мертв. Гидеон де Авели ушел на тот свет, оставив после себя процветающую страну под покровительством младшей дочки и заботливыми руками старшей. Как же он мог так просчитаться?! Зачем он решил вырастить их именно так? Что за бесконечная глупость? Или же их вечное тщеславие, попытка забыть о своем прошлом? Девочки де Авели, первые в роду, кому привили честность, совестливость, в ком поощряли доброту стремлений. Что толку было от всех наук, если они не способны были защитить свое наследство? Женщина облокотилась ладонью о гладкий от умело наложенного мазка холст и закрыла лицо другой рукой.
- Ваше Величество! – голос был четок и спокоен. Он разом заполнил собой всю галерею, хотя донесся из того ее конца, откуда пришла императрица. Летиция обернулась – гвардейцы.
- Да?! – ее голоса не хватило и наполовину высоты сводов.
- Ваше Величество, у ворот имения собирается толпа. Это бунтовщики, Ваше Величество. Велите организовать охрану?
Что за бред? Она? Аурелия оставила достаточно распоряжений. Что может сделать еще и Летиция? Лишь подтвердить своим кивком то, что уже и так делалось. Ее обязаны были поставить в известность.
- Делайте, что нужно, - пожала плечами императрица, - Стойте! – она окрикнула уже спешивших отдать честь гвардейцев, - Боевые маги? У моей сестры есть боевые маги. Мне нужен главный. Пришлите сюда, - она хотела было уже войти в кабинет.
- Мэтр Анхель распоряжается всеми ариями Ее Светлости, Ваше Величество. Он отбыл вместе с Ее Светлостью. Его доставят к Вам по возвращению.
- Хорошо, - все было совсем даже не хорошо. Летиция махнула рукой и втиснулась в едва приоткрытую дверь. На столе аккуратными стопками лежали бумаги. Высились пирамидки из свитков и пушили хвосты перья в чернильнице. Она сама поступила по совести. Отпустив мэтра Анхеля с Аурелией, она решила дождаться возвращения сестры, хотя знала, что оставаться в Аквилее после утреннего гостинца от черни не имела права. Летиция прошла к креслу князя Аквилеи и упала в его широкие объятия. Ей не было страшно, как было при встрече с чудовищами в лесу. Императрица верила в надежность стен поместья и в то, что Аурелия вернется с минуты на минуту. Только же, как увидит толпу. Она просто поймет сразу, что с ними нельзя разговаривать как с людьми. И тогда уже ее отправят домой, в Аверну. Но она знала, что промедлила зря и от того на душе было противно. Сидеть запертой в собственном доме, как в тюрьме, не иметь возможности ничего сделать, она помнила это ощущение. Вновь и вновь возвращалось ее вынужденное бессилие, словно подтверждая несостоятельность дочери де Авели, которая позабыла о своей гордости, доверившись непобедимому роду ван Фриз. И где же были ван Фризы теперь?! Императрица с досады швырнула в угол пачку подписанных сестрой бумаг. Губы у нее дрожали от обиды.