Каждым своим действием, каждым словом отец разжигал в Джумане то, чувство, которого она никогда не испытывала, то, которое подобно огненной змее обвивает сердце и сжимает его – ненависть, жгучая как самое яркое пламя. Она всегда любила отца, всегда почти все, чтобы не делала было ради семьи. Да ее единственным желанием, шедшим в разрез с интересами семьи, было желание стать султаншей. Впрочем, это шло в разрез, видимо, с планами отца, ведь во всем остальном и это было на благо и величие семьи. Еще никогда Алим Джавхарм не позволял себе обращаться подобным образом с дочерью. Да он мог в порыве гневе отвесить ей пощечину, но он никогда не покушался на ее красоту, не причинял настоящей физической боли. Джумана молчала, когда он отодрал кусок одежды. С трудом молчала, когда он обвинял ее во всех возможных грехах. Но она вскрикнула, когда неожиданно отец схватил ее за волосы и отрезал пусть и небольшой клок. «Только не смотри на него», - шептала она мысленно, прикрыв глаза. Нужно было собрать все свои силы, чтобы сдержаться, чтобы не увидел отец горящего ненавистью взгляда черных глаза. «Плетусь за ним всю жизнь, потому что ты мне вечно ставишь преграды, вместо того, чтобы помочь, проклятый старый безумец», - зло думала дочь Джавхарма. Каждое его слово было подобно звонкой пощечине, и каждое его она запоминала. Никогда и ничего не забывала Джумана, особенно боль и обиду. Очередной вскрик, когда отец буквально выдернул клок волос. Она приложила руку к месту, что пульсировало болью. Из-под опущенных ресниц скатилась слеза. Слеза боли. Джумана давно не плакала. Она ненавидела искренние слезы, неконтролируемые слезы те, что идут от эмоций. И этой слезы она тоже не забудет. Но еще одна более звонкая пощечина была в том, что его волновало больше, что будет с Диргамом, с которым их не брал мир, но который, видимо, был ему дороже. И от этого к жгучей злости примешалась какая-то не мене жгучая обида. Будто всю жизнь жила она во лжи, а сейчас видела все иначе. Она всего лишь вещь, которую он использует. Глупая считала себя не такой как все женщины Харматан, считала отца более мудрым и великодушным, что любит он ее, что прислушивается к ее мнению. Вначале Шатхи, теперь отец. Все кого она любила предавали. Глупое чувство давно пора вырвать из груди. Джумана открыла глаза, в которых отец мог видеть лишь боль и горечь и немного гордыни, за которой скрыла его дочь ненависть, но в этот раз отцу не удастся прочитать в глазах то, что от него скрывали. Он прижал к ее лицу нож, а она не отшатнулась. Напротив, обхватила рукой лезвие, чувствовала, как оно впивается в руку, видела на лезвие алеющую кровь. Медленно передвинула лезвие острием к горлу.
- Коли я настолько ужасная дочь, как вы говорите, господин, - она сейчас как можно больше дистанцировалась от него. Еще никогда Джумана не называла отца на «вы» при их личных беседах и уж тем более никогда не обращалась к нему как «господин», словно у чужому человеку, - так убейте меня сейчас, если считаете, что мой грех настолько силен. Пусть моя кровь смоет ваш позор. Но прежде ответьте. Не вы ли сами сосватали меня к Захир-хану, против союза с которым я была настроена, а теперь называете самыми последними словами меня. Этот наряд лишь необходимость, с которой пришлось мириться, дабы не запятнать честь вашего рода, ведь кто-то должен был очистить мое имя, а значить и ваше от тех лживых сплетен, кто-то должен был узнать, язык какой гадюки распространил слухи. И если бы вы сменили гнев на милость и спросили, то узнали бы, что виновный найден и отправлен к Султану. Что до вашего сына, то сам Султан дал ему добро на поиск виновного. Да, мой отец мог бить меня, но как мудрый человек воспитывал меня своим примером. Не было у меня почти других желаний кроме гордости отца. Вы так, - голос дрогнул, а глаза увлажнились, - люто ненавидите меня. И никакое ваше наказание не будет столь сильно ранить меня, как осознание, что мой любящий и понимающий отец покинул меня, - она чуть сильнее придвинула кинжал к своей шее, уже не обращая на боль в руке. - Уж лучше быть убитой, чем изгнанной из вашего рая, - и это было правдой, почти полностью. Джумане ощущала, что осталась совсем одна, что отец ее любящий словно умер и сейчас пред нею жестокий и чужой человек, а это ранило сердце и выбивало почву из-под ног. Все ее дерзкие поступки всегда были с осознанием того, что у нее есть верная опора и защита, а теперь ее словно вырвали из земли и кинули вольному ветру в обжигающую пустыню, дабы она иссохла и погибла.
