Ревалон: Башня Смерти |
|
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Ревалон: Башня Смерти » Архив завершенных эпизодов » Расслабь морду и закусывай
Время: Конец июня 1657 года.
Место: Ревалон, Аверна.
Обстановка: Меняется вместе с локациями.
Действующие лица: Асвальд Рейнеке, Эбельт.
Описание: События между квестами «Чума нового века» и «Чужое солнце». Рейнеке настроен решить проблему с постепенной утратой агентом облика человеческого.
© Рейнеке, «Чума нового века»
— Знаешь, что я сегодня сделал, сынок? Я нашел заначку Императора... И ее нет! И ее нет...
Это был чудесный летний вечер. Один из тех чудесных летних вечеров, в которые ничего не происходит - то ли потому, что слишком жарко; то ли потому, что слишком скучно. Слишком жарко и слишком скучно наряду с шестью миллионами жителей Ревалонской Империи было главе Имперской разведки Асвальду Рейнеке, Лису Императора. Утренняя аудиенция у Клемента III закончилась ничем: оба - и Лис, и Император - оказались чересчур обеспокоены судьбами отечества, чтобы обращать внимание на что-то стороннее - например, на мнение друг друга; оба - и Лис, и Император - оказались настолько утомлены беспокойством за судьбы отечества, что даже не смогли напиться.
— Нет, кажется, не выходит, - пожал плечами Клемент III.
Иногда, в самые тяжелые и тягостные периоды жизни Империи, Его Величество и глава разведки Асвальд Рейнеке, высочайшим указом ликвидировав из поля зрения нежеланных свидетелей, собирались в столовой для слуг и пропадали там до рассвета - ровно потуда, покуда взволнованные отсутствием ежедневного приглашения кухарок на сладкие утренние булочки гвардейцы не обнаруживали Его Величество с Его Лисейшеством... собственно, предание огласке компрометирующей первых лиц Империи информации каралось по закону, каралось строго, так что подробностей обстоятельств обнаружения Его Величества с Его Лисейшеством не знал никто. Включая самих Величаства с Лисейшеством. И слава Богу, временами думал глава разведки Асвальд Рейнеке.
— Пойду прогуляюсь, - добавил Клемент и поднялся из-за стола.
— Займусь бумагами, - вздохнул Рейнеке.
— Если хочешь, можешь заняться и моими, - выразительно пожал плечами Его Величество. - Сам не успеваю.
— Как прикажете, - выразительно пожал плечами в отместку Асвальд Рейнеке.
— Курвин сын.
— Ваш самый преданнейший слуга.
А потом Рейнеке занялся бумагами Императора. Отдавал приказы, распоряжался милостью и немного вершил судьбы людей.
А потом Рейнеке нашел заначку Его Величества. И надрался в одиночестве. Почти до беспамятства.
— ... ни капли, - кивнул Рейнеке, едва успев телепортировать в комнату Эбельта при малой Башне, в которой, комнате, велел набираться сил ровно до тех пор, пока оборотничья душа окончательно не окрепнет. Вместе с людским телом.
— Да, я пьян. Никаких вопросов. Собирайся, пошли. У нас дело.
Выглядел Рейнеке грозно. И внушительно.
— Короче, пошли. Надо. Жизненно важненно-на. И я не шатаюсь. Тебе чудится. Вот только слово... нет, серьезно, только слово скажи... А хотя - да, скажи. «Собран!» - вот, что я должен услышать. Возражений не принимаю. Встал - пошел!
Рейнеке улыбался. Сегодня он был добр.
Так бывает. От переутомления.
Первое, или как минимум одно из первых, правило, которое стоило усвоить, работая на Рейнеке: «Всегда будь готов». Готов к чему – время покажет, поскольку работать на Рейнеке значило работать на Рейнеке с его рейнековской непредсказуемостью, которой, само собой, отдельно от Рейнеке не бывает, как, возможно, и наоборот. Короче говоря, Эбельт, числившийся хвостатым прихвостнем главы разведки «аж целых» года три, принимал как должное то, что его могут вот так огорошить новостью про критическое истощение императорской заначки. Спасибо, не без штанов застукали. И не без повязок, за что спасибо даже покрупнее. Точнее, почти не без повязок: отковыривать очередной «ошейник» он закончил буквально только что. Что заставило медика заявиться именно вечером: интуиция, куча работы в госпитале, помешавшая заявиться раньше, или рейнековская предусмотрительность – а тогда дело серьёзное – Эбельт задумываться не стал. «Может, Император взял?»- предположил он насчёт заначки, не вслух, но глаза не отводя и вообще особо не стремясь скрыть это от Рейнеке. Шутить при главе разведки на тему Клемента III, конечно, не стоило, но это и не было шуткой, чтобы принять за шутку, надо было для начала поверить, что эта хмурая побитая физиономия вообще имеет способность шутить. А вот Рейнеке улыбался, что вместе с другими знакомыми признаками наводило уже на другую, не менее опасную мысль: Император здесь может быть и не при чём.
- Собран,- не стал спорить Эбельт, в одной руке комкая бинт, а другой застёгивая ремни на вороте. Встал и пошёл, скрипя рёбрами, тоже незамедлительно, для начала к Рейнеке, поскольку выяснять конечное место назначения вроде как запретили. Арий, судя по всему, что-то задумал и собирался воплотить задумку во что бы то ни стало, так что он на всякий случай не поддался искушению всё-таки сказать слово, а то и несколько, кроме затребованного. Бинт с шеи Эбельт зашвырнул, не взирая на стерильность, на небольшую кучу ему подобных, только неиспользованных, некоторое время назад как-то незаметно образовавшуюся в углу комнаты, на таком же неожиданном столе. Лекарские склянки воняли там же – наверное, месть медика за отказ сдаться в лазарет, пусть и разрешённый Рейнеке. Хотя, между прочим, насчёт того, что раз не сдался, то и вообще чтоб ноги там не было, это уже была идея не пациента. Из-под бывшего «ошейника» склянки воняли, увы, не слабее, так что пойти куда-то с улыбчиво-суровым Рейнеке Эбельт был не против, а скрипящие рёбра, само собой, никто не спрашивал.
— Поторопился, - немного поразмыслив, констатировал Рейнеке. - Оба поторопились. Никуда я не пойду, сынок. Вот никуда, - хмыкнул Лис Императора, оглядываясь по сторонам.
С момента последнего визита - один Дьявол знает, когда это было - в обстановке комнаты поменялось мало что. Наверное потому, что меняться было нечему.
— Ты пойдешь, - добавил Лис Императора, с видимым удовольствием заваливаясь на койку. Койка скрипнула. Рейнеке в некотором смысле тоже. - Спустись вниз, возьми у кого-нибудь пойла. Если надо, могу написать официальную бумагу. Государственной силы документ. Действительно. Одним больше, одним меньше. Знаешь, сколько я их сегодня написал и подписал? Шестьдесят четыре. Шестьдесят четыре сраных бумаги и один хренов указ. А теперь вот настал черед прошения. Очень, курва мать, в рамках традиции. Ну, чего ждешь? В таверну я не пойду. Передумал. Чего я там не видел? Бес-куль-ту-рье! Никакого уважения к личности. А мне это надоело. Такое даже мне начинает надоедать.
Койка скрипела. Время шло. Хмель выветривался. Допустить последнего Рейнеке не мог.
Потому что когда уходит хмель, приходят угрызения совести.
Для Империи он сегодня не сделал ничего.
И вряд ли уже сделает.
Улыбчиво-суровый Рейнеке идти неведомо куда передумал. За оглядками и перемещениями главы разведки по комнате Эбельт наблюдал с любопытством – эта эмоция, видимо, была недостаточно счастливой, чтобы вместе с другими исчезнуть в том подвале. Несмотря на утверждения обратного, арий всё-таки шатался, но на койку, похоже, плюхнулся вполне сознательно, ну или как минимум не возражал против такого стечения обстоятельств, если это было именно оно.
- А тебе не хватит?- осторожно поинтересовался Эбельт. Впрочем, он знал, каков будет ответ («Это ты пить не умеешь» в лучшем случае), и с советами лезть не стремился.- Ладно. Но его будет сильно меньше, чем твоих государственных бумаг,- а бегать туда-сюда с пойлом до «победного конца» он явно не собирался. И всё же выбор места пьянки был необычным. Похоже, Рейнеке рассчитывал на компанию порядком поломанного и запылённого агента. Совесть уже точила зубы в предвкушении неоправдывания агентом ожиданий, если в них входило оптимистичное «как в старые-добрые недавние времена». Зато за уважением личности Рейнеке пришёл по адресу, пусть даже его личность была для Эбельта по большей части потёмками. Выполнить это задание ему было по силам, хотя хождение за пойлом сильно отличалось от других, которые глава разведки поручал ему раньше. С другой стороны, после всех проблем, которые Рейнеке пришлось разгребать из-за непутёвого агента, отлынивать от такой мелкой ответной услуги было бы как-то совсем неправильно, тем более что арий был настроен настолько серьёзно, что даже указ-прошение написать был готов.
Поиск пойла времени почти не занял. И получилось его действительно на очень много меньше, чем тех самых рейнековских бумажек. Локтем подвинув лекарские склянки на край и сгрузив бутылки на тот самый вонючий стол за неимением другого более-менее подходящего места, Эбельт покосился на Рейнеке, который за время его отсутствия не успел ни заснуть, ни вырубиться.
- И что это значит?- всё-таки спросил он всё с тем же любопытством, не спеша передавать пойло арию. Даже при названных причинах про надоевшие таверны, раньше Рейнеке не выказывал желания напиться, валяясь на кровати подчинённого в провонявшей лекарствами комнате.
— Мне хватило еще лет сто пятьдесят назад. И что теперь прикажешь делать? Лечь в гроб, сложить руки и ждать покорнейше, пока милсударыня Костлявая не соизволит поднести кружечку воды? Можно и так. Можно, но скучно.
Идея со сложением рук показалась Рейнеке чрезвычайно заманчивой. Так он и сделал, поскольку Эбельт решил не поддерживать бюрократический настрой главы контр, внешней и внутренней разведки Величайшей Империи и ретировался тотчас же, стоило Рейнеке упомянуть об официальном прошении, трудностей с написанием которого не было совершенно никаких - Асвальд Рейнеке давно взял в привычку иметь при себе хотя бы один, заверенный печатью Императора, девственно-чистый формуляр. Привычка была хорошая, подтвержденная двухвековым опытом, - что поделать, никогда не угадаешь, курва мать, где и при каких обстоятельствах нужда так прихватит за задницу, что единственной спасительной соломинкой окажется сраная бумажина с велеречивым «С моих слов записано правильно... Сим подтверждаю... Его Величество Клемент III ван Фриз». Хранил девственно-чистые формуляры Асвальд Рейнеке, как и полагалось человеку, глубоко влюбленному в профессию, как можно ближе к телу - в левом сапоге. Увы, неизбывного стремления во всем следовать norme comportamentali*, продиктованным статусом специального агента, Эбельта высочайшей квалификации, также не раз отмеченного за феноменальный профессионализм, сам Эбельт высочайшей квалификации не выказал и все, что оставалось Рейнеке - ждать. Греть формуляр теплом левой щиколотки и рассматривать потолок. Срок службы потолочных досок, знал Рейнеке, составляет порядка ста двадцати лет - это втрое больше срока службы агентов госбезопаснсти и вдвое меньше срока службы Асвальда Рейнеке. Одно на одно складывалось - проводить на пенсию Рейнеке сумеет и тех, и других.
Эбельт вернулся. Рейнеке перевел взгляд.
— Аквилейское, да? Люблю аквилейское. А значит это следующее, сынок: ферментам моей печени скоро придется потрудиться во всю. Титанический, я бы сказал, предстоит объем работ. Еще что-нибудь?
Потолок в комнате Эбельта был старый. И, как только что подметил Рейнеке, в углах заметно просел.
____________________
* - правила поведения
- То есть вариант «не пить» - не вариант?- поинтересовался Эбельт, ответа особенно не ожидая. Что нужно или положено говорить в таких случаях, он не представлял, а воображение нисколько не помогало. В последнее время Рейнеке хотелось избегать, не говоря уже о совместных пьянках, но что делать теперь, когда он сам пришёл...
Увидев скрещённые руки Рейнеке, Эбельт осознал, что его собственные опять в таком же положении, с чем он с недавних пор пытался бороться как с ненужным побочным эффектом пребывания в том подвале. Выдохнув, он опустил ладони на край стола позади себя, стараясь представить это движение как что-то вполне естественное. Бутылки так и оставались нетронутыми.
Его физиономия выражала теперь мрачную задумчивость. По правде говоря, пытаться привить Рейнеке более бережное отношение к своей печени он считал заведомо невозможным, не говоря уже о том, что не имел на то никакого права. Конечно, попытка это ещё не покушение на личную свободу, но эту границу перешагивать не хотелось, тем более что вскоре его бы выгнали оттуда пинками. Если уж раньше не пробовал, даже никогда не отказываясь от приглашения присоединиться… В общем, оставалось только молча удивляться трудолюбию арийской печёнки, не поощряя испытать его лишний раз.
- Если воды хочешь, так бы и сказал сразу,- невпопад добавил Эбельт. С чувством юмора у него в последнее время было хреново.
Отредактировано Эбельт (2014-07-11 16:25:35)
— Вариант «не пить» - тоже вариант, только плохой и мы его не рассматриваем, - не глядя на Эбельта, ответил Рейнеке.
Пожалуй, следовало озаботиться ремонтом потолка. Негоже «правой руке» Лиса Императора, так сказать, экзистировать под покосившейся кровлей. Нехорошо оно. Не говоря уже о том, насколько опасно.
Это время, то самое время, в котором они жили, все чаще думал Рейнеке, совсем скоро - через поколение или два - назовут «разломом эпох». Вехой. Переходным периодом между отказом от дремучего невежества прошлого и безрассудным нырком во вседозволенность настоящего, прекрасного и соблазнительного хотя бы потому, что пока не успело набраться гонору, остепениться и заматереть. Интересное время, удивительное время, все чаще думал Рейнеке, время героев, время народных гениев, время, о котором веками будут слагать легенды, время которое едва ли захотят воспевать, но о героях которого, о порожденных им народных гениях еще долго будут вспоминать и - чего греха таить - за кружечкой браги петь. Это в будущем. А сейчас; сейчас все, что оставалось им - современникам - выбирать сторону: либо ту, которая всеми силами стремится залатать трещину, спасти или попытаться спасти отчий дом; либо ту, которая, навострив топоры, всех себя отдает строительству дома нового. Была, впрочем, третья сторона - та самая, что не найдя хоть сколько-нибудь привлекательным решительный настрой двух других, самоотверженно забивалась в щель.
— Не нравишься ты мне в последнее время, сынок, - продолжил Асвальд Рейнеке. - Если устал от моего общества, устал от разведки - так и скажи.
«Все повторяется», - сказал Рейнеке.
«Все начинается сызнова», - подтвердил Рейнеке.
«Все уже было»
«С Эбельтом»
«И не только с ним».
— А воды не надо. Воде я не доверяю. От нее иногда случается - прости и помилуй, Господи, - ужасающий понос.
Воды Рейнеке ожидаемо не хотел. Иначе не посылал бы за пойлом. Воду так называют разве что уже порядком наглушившись чего-то другого. Не говоря уже об ужасающем поносе, который, впрочем, мог случиться от многого.
«Чего?»- таков был первый вариант ответа, пришедший в голову. Удивлённый взгляд наткнулся на рассматривающего потолок Рейнеке. Спрашивал он, похоже, всерьёз. Насчёт усталости от него и от разведки. А раз спрашивал, видимо, были основания. Напрямую связанные с всё тем же подвалом, как Эбельт, недолго подумав, для себя определил. Раньше-то таких вопросов не возникало, или по крайней мере не озвучивалось.
- Лет через двадцать спроси,- посоветовал Эбельт. С виду серьёзно, хотя и не мог быть уверен, что он или сам Рейнеке ещё столько проживёт. Такое никто не гарантирует, ну разве что Создатель, если он, конечно, существует.- Тогда, может, и удастся от меня избавиться, а раньше – вряд ли. Ладно, пока что я смог продержаться максимум пятнадцать, или около того, если, конечно, считать их все…- считать «бессознательное» и простое детство едва ли стоило, но и об этом он не стал задумываться. Вот уж от чего действительно устал в последнее время.- На одном месте то есть. Но ты и разведка всегда отдельно от прочего,- устроит ли ария такой ответ, особенно учитывая, что большую его часть составляет едва ли понятная ему чепуха, Эбельт не знал, но и загадывать не стремился.
Держать хорошую мину при плохой игре - талант доступный немногим. У Эбельта, например, не получалось. Было ли это антидарование целиком и полностью на совести Рейнеке, в чьей кропотливо составленной программе ликвидации оборотничьей безграмотности самым постыдным образом не нашлось места для пары-тройки уроков на тему «профессионально организованная композиция из лицевых мускулов - лучший друг разведчика» или «таинственная улыбка - фундамент монархии», или даже увлекательной лекции для юных и любознательных с красноречивым титулом «улыбайся - это всех раздражает, а раздраженный противник склонен к импульсивным действиям», Лис Императора с сожалением и к прискорбию не знал. Меж тем все могло оказаться куда банальнее и причины паталогической камнерожести Эбельта высочайшего профессионализма с сообразной квалификацией крылись в самом Эбельте, а именно в биологии - вероятно, гипотезировал Рейнеке, созданию, в случае нехватки достойной аргументации всегда готовому с блеском одержать верх в любой дискуссии одним-единственным «гхррр! клац-клац» виртуозное обращение с лицевыми мускулами и не требовалось - главное, чтобы уши не падали и хвост всегда был торчком. Оборотни - существа загадочные. По крайней мере пока не водрузишь на анатомический стол. Вторая мысль, которая беспокоила Рейнеке, заключалась в следующем: с каких пор в их четко отлаженную систему отношений «Эбельт - Лис Императора» затесалось нечто третье, зловещее и чужеродное - демократия, этот смертоносно-губительный яд для умов. Фамильярность Рейнеке не нравилась - ни сейчас, ни от начала времен. Как бы то ни было Лис отмалчивался. То ли потому, что решил исключить из списка сиюминутных потребностей повторение событий в госпитале; то ли потому, что потолок вдруг как-то несанкционированно поплыл, а затем пустился в пляс.
— Двадцать лет - приличный срок. Технический прогресс не стоит на месте. Возможно, в обозримом будущем привычные средства коммуникации заменит сверхпроводниковый хрустальный шар и будем мы с тобой, сынок, не переспрашиваться, будем мы с тобой, сынок, перемигиваться - познавательный, должно быть, выйдет разговор. Впрочем, это в будущем. В далеком будущем. Поговорим о ближайшем. Очень скоро нам предстоит путешествие. В Харматан. Запомни и займись приготовлениями. Это во-первых. Во-вторых... - Рейнеке выдержал паузу. - Захоти я от тебя избавиться - уж поверь, придумал бы способ изобретательнее. Была у меня одна воспитанница...
Потолок плясал.
— А потом перестала ей быть, - пространно закончил Лис Императора. - Винище открывай и тащи сюда, сынок. Хватит ему скучать в одиночестве.
Подобное, знал Рейнеке, лечат подобным. Лицо сделалось каменным - почти таким же сосредоточенно-серьезным, какое недавно было у Эбельта и какое случалось у каждого, кому довелось пережить жесточайший многодневный запор.
- Избавиться по обоюдному желанию,- исправился Эбельт. Мог бы сказать и проще, но разговоры о воспитанниках и следующие за ними воспоминания навевали в речь что-то эдакое, мудрёное. Как те книжки, в которые его когда-то тыкали носом с целью научить читать.- Мне показалось, что ты об этом и спрашиваешь,- ровно добавил он. От собственной серьёзности становилось не по себе.
«Харматан?»- известие было внезапное. Одно дело постоянно слышать о кознях Западной Империи, а другое вдруг выяснить, что скоро ты сам там и окажешься. И сходу не разобраться, значит ли это, что козни стали приближаться от просто козней к объявлению войны или наоборот. Но в тоже время это несклько успокаивало, объясняя странное поведение Рейнеке в целом и его визит в частности. Глава разведки, Лис Императора, пришёл просвятить сломанного, но всё ещё агента в детали грядущего служения родине, больше ничего. С бутылкой пришлось повозиться не то чтобы долго, но несколько дольше, чем ожидалось: дурацкий панцирь на рёбрах каким-то образом мешал даже этому, что стало неприятным открытием.
- Если я тебе не нравлюсь только в смысле неготовности следовать за тобой куда-нибудь к чёрту на куличики или к шайтану на рога, волноваться не о чем,- так же спокойно развил мысль Эбельт, передавая Рейнеке откупоренное всё-таки винище.- А зачем нам туда? И что за приготовления?- ему самому никогда не требовалось особых приготовлений, независимо от внезапности и дальности куличиков или рогов, стало быть, они требовались Империи.
— По обоюдному желанию не бывает. Бывает по принуждению и смиряясь с фактом, - хмыкнул Рейнеке.
Третья мысль, которая беспокоила Лиса Императора, была удивительно низменной, хоть и не лишенной фундаментальности, - она касалась мебели. Почему, думал Рейнеке, в пункте безвременной дислокации или в «казармах», как эту комнату с сотней ей подобных давным-давно заклеймили обитатели Малой Башни, такой ограниченный ассортимент мебели? Все койки как на подбор казались абсолютно, категорически, ошеломляюще однообразными - чрезвычайно скрипучими и, по чести говоря, откровенно, безнадежно небезопасными. Некоторые из них, знал Рейнеке, переживали уже пятого Императора. И далеко не первого главу разведки - контр, внешней и внутренней. Почему бы, думал Рейнеке, не позволить местным обитателям выбрать "фасон" койки самостоятельно? В конце концов, любая койка - эта отражение ее хозяина и не только благодаря вмятинам на горизонтальной поверхности. Передовики интеллектуального фронта Ревалонской Империи, вновь констатировал Рейнеке, давным-давно вывели формулу прямой зависимости между патологической боязнью чистого белья и грязными помыслами, доказали экспериментальным путем версию, согласно которой жители Империи, избирающие перины, набитые пухом экзотических представителей чужеземной фауны, в ущерб соломенным матрацам отечественного производителя - есть злокозненные подрыватели ревалонской экономики и вообще должны быть всяким потребным и непобтребным образом удалены от общества; подтвердили и доказали ревалонские эксперты многое, а права выбора, сокрушался Рейнеке, до сих пор не было. Потолок целеустремленно отплясывал. Демократия ужасна, констатировал Лис Императора, но иногда попросту не остается выбора. Иногда разговор на равных - это все, что требуется. «Уравнитель», по счастью, был. Прямо здесь, в пункте безвременной дислокации.
— Все расскажу, всем поделюсь, ты пей пока. Сейчас твоя очередь, - усмехнулся Асвальд Рейнеке.
Доски потолка вроде как были дубовыми.
Эбельт невесело усмехнулся. Насчёт невозможности варианта с обоюдным желанием он подозревал давно, а теперь видимо, оставалось только смириться, поскольку опыт Рейнеке уж точно подтверждал это куда железнее его собственного.
- Видимо, я не нравлюсь тебе трезвостью,- предположил он, глядя на бутылку ещё более хмуро, чем недавно на самого Рейнеке. Желание надраться было только поначалу. Началом Эбельт почему-то обозначал момент, когда очнулся уже замотанным в бинты в госпитале и обнаружил рядом мэтра Даглара, извещающего о том, что больше обезболивабщего пациенту сегодня не положено – будто самому было никак не догадаться. До «начала» вспоминалось что-то крайне мутное, соединяющее в себе боль подвала и боль от «оказания первой помощи», затянувшегося по ощущениям на несколько часов. А вот видел ли он Рейнеке в промежуток времени после того, как влип в подвал, и до «начала», вспомнить никак не получалось, хотя казалось это важным. Вроде видел, но попытки понять, наяву или нет, только больше запутывали и скручивали в бараний рог мозги, по крайней мере, по ощущениям.- Ну, если так надо,- Эбельт сделал небольшой глоток из бутылки. Вкус аквилейского не забылся, хотя был, по его мнению, ненужной по жизни чепухой, в отличие от многого, что не сохранялось в памяти.
Несмотря на страстное желание сосредоточиться на ключевой цели визита - истребить неизвестно у кого экспроприированные в пользу первых лиц государства (Рейнеке и формуляра с маленьким портретом и подписью Его Величества) злосчастные бутылки аквилейского, глава разведки, внешней и внутренней, медлил. Медлил, в тысячный, должно быть, раз сокрушаясь по поводу состояния Эбельта - мягко выражаясь, не внушающего ничего хорошего, - а, следовательно, и его профпригодности. С высочайшей, стало быть, квалификацией. Нет, конечно, коэффициент выбраковки (или коэффициент выбытия) в рядах ревалонской разведки, убеждал себя Лис Императора, был сопоставим разве что с коэффициентом выбраковки контрабандных харматанских абрикосов - и те, и другие, в буквальном смысле прочувствовав собственной шкурой непередаваемый колорит Величайшей Империи, осуществив теснейший контакт с ее атмосферой и такой же тесный - с местными жителями, фантастически быстро портились, переставая быть полезными, мягкими и сочными, а значит, делались ни на что и никому не годными. Самые стойкие, впрочем, выживали и, с честью пройдя все этапы принудительной гидратации, в одном случае превращались в курагу; в другом - в блеклое подобие Рейнеке. Во что конкретно предстояло эволюционировать Эбельту не смог бы сказать и величайший пророк Империи (а таких, к слову добавить, отродясь не было). Рейнеке зажмурился. Единственное, что не вызывало сомнения, - затяжная стабильность состояния Эбельта. Что-то среднее между стабильностью героя-запорника и мертвого.
— Все верно. Трезвостью ты мне не нравишься. Пьяностью тоже. Ты вообще мне не нравишься, но о вкусах, сынок, спорить не принято. А пока я в состоянии отличить столб от бабочки и пока мы не перешли к обсуждению планов на будущее, будь любезен, скажи мне, что тебя мучает. Без прелюдий. Просто возьми и скажи. А что-то тебя мучает, ибо выглядишь ты еще паскудней, чем в том паскудном подвале того паскудного храма, который я - в курсе ты или нет - стер с лица земли. Все, нет его.
Как и большей части лесопосадок вишемирской области. О чем, пожалуй, пока говорить не следовало.
- Здорово. Спасибо за это,- безэмоционально отозвался Эбельт. Замученные в Храме девицы с выпотрошенными животами и отрезанными грудями выразили бы Рейнеке благодарность куда лучше. Но они не выжили. Выжил только он. Выжил неизвестно зачем и неизвестно зачем должен был возвращаться к жизни. У него не было детей, ради которых нужно улыбаться и говорить, что всё хорошо – и действительно радоваться тому, что снова их видишь. Империя? Такого вопроса никогда и не возникало. Он жил всегда ради кого-то. «Ты там сдох, что ли? Долго будешь под лавкой валяться?»- говорила рыжеволосая разбойница, тыкая его в бок носком ботинка, и на душе становилось тепло, просто оттого, что кого-то это интересует. Что кого-то интересует он, такой, какой есть, валяющийся чёрти где после пьянки. Мысль была жуткой. В определённый период жизни без определённого человека или людей он никто, пустое место, не существует, причём не потому, что вроде как должен людьми питаться. Так было всегда, сколько ни перебегай с места на место. И в полной мере осознал он это, можно сказать, только что, будто панцирь мешал сбежать не только куда-то далеко в географическом понятии, но и из собственной дурной башки, что раньше удавалось. С этой храмовой истории и до сих пор бодриться и объяснять, что всё в порядке, он мог разве что самому себе, больше это было никому не нужно. До сего момента. Кажется. Впрочем, Рейнеке хотел правды, что, увы, не то же самое, причём правды без прелюдий.
- Моё проклятие,- сказал Эбельт, предварительно сделав глубокий вдох и мысленно постаравшись отбросить лишнее. Если он не может сказать что-то Рейнеке, то и сама необходимость в даре речи отпадает.- Они что-то с ним сделали. Во-вторых, я мало что помню из недавнего, хотя на память никогда не жаловался. В-третьих, я спятил или спячу в скором времени. В-четвёртых, меня это до чертей пугает, потому что я теперь трус.
«Не представляю, зачем тебе понадобилось это знать»,- пятое он вслух не добавил, хотя физиономия, внезапно утратив прежнюю безразличность, выражала это не менее – а то и более – красноречиво, чем неозвученные слова. Впрочем, на главу разведки Эбельт, следуя его же примеру, не смотрел, правда пристальному изучению подверг не потолок, а собственные колени и частично пол. Зачем ворошить внутренности одного из кучи агентов, который и со всеми своими заморочками готов служить Империи, причём во время, когда упомянутой Империи необходимо повышенное внимание. Искать особые причины поменторствовать Рейнеке раньше не требовалось, а другой реакции на свой идиотский ответ Эбельт не ожидал.
Я ужасно негостеприимный хозяин, подумал Рейнеке, безосновательно воскрешая в памяти образ почившего несколько лет тому камердинера. Господин Бекдорф, так его звали. Господин Бекдорф - субтильный мужичок неопределенных лет, всего себя посвящал заботе о хозяйстве Рейнеке - прямо, сказать, никудышном хозяйстве: мрачный двухэтажный особнячок из тех, какие обыкновенно прельщают внимание третьесортных контрабандистов; погреб с заплесневелыми винными бочками и мыши в бессчетном количестве. Из этих мышей, иногда делился Рейнеке с неопределенных лет камердинером господином Бекдорфом, при должной сноровки вполне по силам организовать боеспособную армию. Непобедимое воинство! Одна беда, Бекдорф, продолжал делиться Рейнеке, где найти такого портного, который согласится сшить целую прорву мышиных кителей? Согласись, Бекдорф, китель в солдате - это ведь самое важное. Куда важнее чувства долга и уж точно - талантов предводителя. Бекдорф не улыбался, Рейнеке тоже. Камердинер помер лет десять назад. С тех пор дома Рейнеке почти не видели.
Вероятно, потолок в гостиной мрачного двухэтажного особнячка давно прогнил, и починить его теперь уже некому.
— Серьезное заявление, Эбельт, - Рейнеке поднялся с койки. Койка скрипнула. - И в чем выражается твое помешательство?
«Это не моя вина», - решил Рейнеке. Совесть его не мучила.
— И в чем изменилось твое проклятье? Видишь, Эбельт, я серьезен. Даже не улыбаюсь. Хоть и пьян. А мне свойственно - и улыбаться, и пить. Может, выпьешь еще? Откровенность - мерзейшая штука, но ее, не в пример ярости, не грех иной раз подогреть. Слушаю.
Я ужасно негостеприимный хозяин, думал Рейнеке. Трагедией оно, впрочем, не было. Демонстрируя безнадежное гостеприимство, демонстрируя всем похвальное мягкосердие, ты рискуешь заполучить целый дом крыс. Самых натуральных крыс. Потому что даже в самой сытой, в самой щедрой, в самой надежной семье - в любой стране, в любой, курва мать, ячейке общества - каждый друг, стесненный сотней таких же, автоматически девальвирует до вредителя. Хорошего понемногу. Не все сразу и в порядке очереди.
Бекдорф помер. Крысы наверняка захватили хозяйство Рейнеке.
Когда-то у него была воспитанница. Потом еще несколько. А сейчас, похоже, наступил черед Эбельта. Верить не хотелось.
Рейнеке жадно влил в себя четверть бутылки аквилейского.
— Я тоже трус. Это у нас, хе-хе, сынок, семейное. Не шучу. У меня кончился запас чувства юмора. Лет пятьдесят назад.
Но это тайна, хотел добавить Рейнеке. Никому не рассказывай.
Горло жгло.
— Зараза! Крепкое.
- Рейнеке,- таким тоном не обращаются к кому-то, а скорее оценивают обстановку или даже ситуацию в целом. Эбельт мотнул головой, отказываясь от дополнительной порции выпивки. Ситуация ему явно не нравилась.- Семейное,- усмехнулся он. Не менее кисло, чем раньше.- Кажется, я не пил столько, сколько с тобой, даже когда пытался стать суровым головорезом,- прервав изучение пола, Эбельт искоса взглянул на ария, недавно поднявшегося на ноги и не перестающего спрашивать, притом не ради шутки.- Чего ты хочешь? Описания свалки, которая почему-то до сих пор заменяет мне мозги?- вопросы звучали как риторические.- Ни черта не понимаю в телепатии, может, тебе это даётся проще, или наоборот... Не пробовал проживать заново воспоминания? Не просто думать о прошлом как о свершившемся, а как бы снова быть там, ничего не анализируя и не сравнивая с теперешним опытом, думая только те же мысли, что и тогда, даже чувствуя те же запахи? Так я пытался защититься от них. Вернуться назад во времени, будто и не видел тебя никогда, потому что было ясно, что они искали что-то про тебя. Я убедил себя, что «сейчас» - это несколько лет назад, навспоминал кучу всякого, начиная с детства, выдавая им это вместо важной информации, которую, как они с чего-то решили, из меня можно выудить. Не знаю, насколько это у меня получилось, и нужно ли было вообще это делать, потому что сам я ничего шибко секретного о тебе в своей памяти не находил. А теперь я не могу найти там – и вообще в своей башке – почти ничего, кроме того, что пытался подсунуть им. Конечно, сам виноват, но я не ждал, что дойдёт до такого. Стоит закрыть глаза, даже просто моргнуть, и я вижу это. Слышу это вместо тишины. Ну и пахнешь ты сейчас не только песком и выпивкой. То есть это не ты, а сам воздух… хотя на самом деле нет. И пусть этот олень наконец сдохнет! Или сбежит куда подальше!- Эбельт запнулся, осознав, что за озвучиванием потока мыслей, не без труда сформулированного ради объяснений с главой разведки, всё-таки перескочил на то самое, крутившееся в голове постоянно.- Это же обычная мысль, да? А я почему-то чувствую, что она может свести меня с ума,- закончил он насколько мог спокойно, что было непросто – сердце в очередной раз колотилось так, будто он и правда бежал по лесу.
Оленёнок всё пялился и пялился. Странно, что лесные белки ещё не приспособили его башку под дом – глазницы как дупла. Впрочем, пока что они заняты оленьими глазами. Потом – другое дело. «Ненавижу оленей»,- подумал Эбельт. От мысли, хотя и неправдивой, почему-то стало легче. Следующим проверенным способом борьбы с надоевшими копытными был разговор, их не касающийся. Он напоминал сам себе уже не просто сумасшедшего, а сумасшедшего со стажем, почти профессионального. Может, хоть в Харматане они вымрут. Угол губ нервно дёрнулся. Мимолётное, но неслабое желание рассмеяться ожидаемо напугало. Впрочем, теперь его пугало чуть ли не всё на свете. Если Рейнеке тоже трус, то точно не настолько. Эбельт сделал ещё один глоток из бутылки – только потому, что в горле пересохло.
- Ты недавно говорил об утрате человеческого облика - но мой облик не изменится, он не может измениться, и это их рук дело. С тех пор были случаи, когда это должно было случиться, по всем признакам… насчёт внешних не знаю разве что. Волк не может размять лапы, а без этого ужиться с ним под одним черепом сложнее, и я не знаю, чем это закончится.
Вернее было бы сказать «боюсь, что знаю». Возможно, знал – тем же, чем в большинстве случаев заканчиваются оборотни.
— Абсолютно естественная реакция, Эбельт, - абсолютно естественно для Рейнеке пространно начал Лис Императора, за неимением лучшей опоры, возвращаясь на койку. - Хорошо там, где нас нет. Еще лучше с теми, кого уже нет. В том числе прежних нас, самих себя. В плену, сынок, я бывал. Меня били, пытали, мучили, последний раз буквально пару месяцев назад едва не прикончил архонт, которого я в виду тогдашней вызывающей сентиментальное отторжение малолетности, его малолетности, оставил в живых. Был неправ, решительно каюсь, сынок. Так вот, первое и единственное о чем я тогда думал - рыбная кость. Или «рыбья». Как тебе больше нравится. Рыбья кость, самая обыкновенная рыбья кость. Я к чему веду, сынок? Воспоминания - это тоже рыбная кость. Встряли поперек горла и все - ни дыхнуть, курва мать, ни пернуть. Против рыбных костей, говорят, хорошо помогают сухари, мед или мочалка на веревочке. Никаких шуток, мочалку на веревочке нужно глотать. Не наш с тобой вариант, не наш с тобой метод.
Рейнеке вздохнул. Опять кружилась голова, подкатывало к горлу крепкое аквилейское - видать, про мочалку на веревочке он это вспомнил зря.
— Чтобы избавиться от воспоминаний старых, нужно завести воспоминания новые. Клин клином вышибают, сынок. Мог бы предложить блядей и пиво, не предложу, поскольку и тому, и другому в скорейшем времени предполагаю посвятить себя, целиком, без остатка, со всеми потрохами и жилами. Впрочем, как бороться с твоей хворью знаю: по старинке расслабить морду и закусывать. Можно просить оленины. Свежей, прямо-таки наисвежайшей, потому что твой олень, сынок, давным-давно сдох, истлели в прах рога и копытца. А коли мой вариант расслабиться и закусывать должного эффекта не возымеет, придется прибегнуть к варианту следующему - мочалке на веревочке. Только пихать мы ее будем не в горло, пихать мы ее будем в задницу, ибо, глаголют мудрые, клизма всему голова, самое что ни есть лучшее просветительское средство.
Койка скрипнула, Рейнеке поджал губы.
— Моя телепатия тут не помощник. Я знаю, чего ты боишься. Боишься - прошу простить за каламбур - стать оборотнем наоборот: был человек в звериной шкуре, стал зверь в людской? Ну что ж, могу утешить - такому случиться я не позволю. Что? Будем освобождать твоего зверя? По старинке? С огоньком.
Койка скрипнула, Рейнеке хмынкул; хмыкнув, поднялся на ноги. Хрустнули костяшки, сжались кулаки.
— Видит Бог, вариант с выпивкой нравился мне больше, но можем и подраться. Все плюс: доведу до визга новыми шрамами молоденьких блядей.
Эбельт слушал, всё ещё не понимая, почему главу разведки интересуют такие детали состояния агента и стараясь – неизвестно зачем – отпнуть упорно накатывающее чувство благодарности. «Не позволю» звучало чётко и правильно. Инстинкт верить Рейнеке, очевидно, был в числе немногих сохранившихся.
- Я знаю, что ты в моём возрасте испытал на своей шкуре и…- Эбельт запнулся. Об отсутствии души у ариев он постоянно забывал, а когда помнил, всё равно не верил. Обсуждать это сейчас точно не хотелось.- … не только шкуре – многократно больше. В том и вопрос – гожусь ли я для разведки, а не в том, хочу ли я уйти. Я не хочу снова тебя подвести,- уж лучше поджариться. Эти слова казались чуть ли не самыми бредовыми за весь разговор, но быть заодно самыми осознанными им это не мешало. Всё благодарность виновата, за то и стоило её пинать.
- Олень сдох давно,- несколько запоздало согласился Эбельт.- Но сдыхал он долго. Можешь посмотреть, убедиться. Или меня переубеди – очень на это рассчитываю,- он действительно предлагал арию залезть в свой мозг, причём совершенно будничным тоном. И никаких сомнений-волнений по поводу действительно не испытывал – что ему сделается от чёрт знает которого раза, притом раньше никто у него разрешения не спрашивал? А Рейнеке посмотрит на оленя, он хоть и бывалый, а такой диковины, может, не видел. А олень, может, хоть Рейнеке испугается.
Волк, отдавший мозги за Империю. Причём не в том смысле, что их выкинули за ненадобностью, когда потрошили шкуру Императрице на шубку. Но гордость собой всё не приходила и приходить вряд ли собиралась. Вероятно, потому, что Империя здесь не при чём.
Передвижения Рейнеке на койку – с койки, с хрустом пальцев и кулаков в итоге Эбельт полностью игнорировал, по крайней мере, сам не шевелился.
- Огонь они тоже использовали,- сообщил он, ровно, если не сказать скучающе. Не для Рейнеке, больше для себя – бравада не работала, скука могла оказаться успешнее.- Его мы с волком боимся с соплячества. И ничего, даже когти не выросли,- даже там, где им было вместо чего появиться.- Конечно, я не считаю, что каких-то дилетантов можно сравнивать с первым арием Империи, просто на всякий случай говорю. И что ты будешь делать, когда он освободится?
«Мои рёбра, например, будут ломаться»,- добавил он мысленно. В этом не приходилось сомневаться. Но тут как в случае с телепатией – разом больше или разом меньше, не суть важно.
Отредактировано Эбельт (2014-10-12 16:38:40)
Рейнеке склонил голову набок, моргая. Моргал часто, будто наконец заметил то самое бревно, которое не замечал долго, даже очень, всего себя посвятив разгребанию соломы за другими, причем изрядно обоссанной соломы, надо признать.
«Что ты, Эбельт, - мог сказать Рейнеке. - Твой героический вклад в сохранность моей репутации трудно переоценить. Браво, мой мальчик! Восхищаюсь твоим мужеством и ценю!». Не сказал.
Рейнеке склонил голову набок, моргая. Моргал часто, будто замеченное наконец бревно, вопреки законам морали и физики, не размозжило череп - нет, будто наконец замеченное бревно вопреки законам морали и физики пробурило дыру в черепе, огроменную дырищу, сопоставимую в масштабах с теми, за счет которых так славится самая прославленная на все порты аквилейская блядь. Ей-ей, явлённый Господом для божественных же откровений третий глаз. И сквозь эту дыру в кой-то веке Рейнеке увидел мир - самый обыкновенный мир, населенный самыми обыкновенными людьми, среди которых любовь к родине - отнюдь не единственное и далеко не самое востребованное из чувств. Оказывается, помимо любви к родине, есть сотни, а, быть может, и тысячи других. Чувств. Вот только это открытие, явленное бревном и Господом, не имело никакого отношения к Эбельту, потому что сам Эбельт - по долгу и статусу - не имел ничего и не мог ничего общего с этими чувствами иметь. Лис Императора был зол. В том числе на оленей, чтоб они все передохли, курва мать.
— Годишься ли ты для разведки? - склонил голову набок Асвальд Рейнеке. - А что, по твоему разведка? Общество благородных сударей и дам? Работа, Эбельт. Разведка - это работа. Труд, товарно-денежные отношения, банальнейшая из вещей. Работаешь хорошо - годен, работаешь плохо - пошел вон. Такой вот алгоритм. А подвел кого - раскайся, признай вину, извинись. Все, Эбельт, все. Нет ничего проще: сделал хорошо - гордись, сделал плохо, но выжил - заруби на носу, запомни, прими опыт, не повторяй пример.
Рейнеке хрустнул костяшками, моргать перестал.
— На хрен мне сдались твои видения. Видел уже, счастье имел, - Рейнеке выдохнул. Совершенно неожиданно взлетел на воздух стол. Тот, который позади Эбельта, взметнулся щепками, брызнул искрами; разлился по комнате запах медикаментов, мазей и трав. - Прекращай жалеть себя. Прекращай жалеть меня. Сейчас ты собираешь вещи, едешь со мной. Хватит мазей, бальзамов, достаточно, курва мать, бинтов. Поживешь у меня. Там притирок нет, там нет ничего, зато полно крыс - разрешаю охотиться. Пойми меня правильно, сынок, между хреновым разведчиком и хреновым пекарем колоссальный знак равенства, тождество, понимаешь, во всем: хреновым хреновника делает не работа и не годен к работе прежде всего тот, кто не хочет работать сам.
Пахло гарью, Рейнеке склонил голову.
— Был я в твоей башке. Знаешь что? А ничего. Ничего в ней примечательного нет. Не тем забита, так мы это исправим. У меня, видишь ли, в доме потолок протекает и шибко рассохся, курва мать, пол.
Щепки кружились в воздухе, тлела в углу, медленно-медленно догорая, связка каких-то тряпок. Быть может, бинтов.
— Все подыхают медленно. Но «медленно дох» - это еще не «страдал». А когда волк освободится, - улыбнулся Рейнеке. - Я сделаю то, что должен: дам по роже и загоню обратно, чтобы моим грандиозным планам нестандартной эксплуатации твоей избыточной - но, увы, нацеленной не в то русло - энергии ни рыком, ни действием не мешал.
Вы здесь » Ревалон: Башня Смерти » Архив завершенных эпизодов » Расслабь морду и закусывай
