Харматанский лагерь где-то у границы с Эрендолом

Алим вытянул ногу вперед, потирая ноющее колено. Собственно, беспокоила и ступня. От проклятой восточной сырости, казалось, скрипели кости. Джавхарм опустил ступню в таз и с облегчением откинулся на спинку походного стула. Тоненькие струйки дыма от зажженных благовоний прорезали поднимающийся над водой густой пар, смешивая свой приторный сладкий запах с резким запахом пота и гнили, идущим от его пожелтевших и крошащихся ногтей. Варварская зараза. Все, что приходило из той проклятой страны – от последнего нищего на дороге до природы хотело извести его. За стеной шатра монотонно барабанил по земле дождь. Вот уже который день. Видит Харма, лучше бы его люди мерзли под снегом – от холода хотя бы было средство, теплые плащи и костры, но этот мелкий, как пыль, дождь проникал повсюду. Он не прекращался ни на минуту. Солдаты чихали, развозили под носом сопли, кутались в мокрые до нитки, до последнего исподнего, вещи и хмуро бродили по лагерю. Они застряли в этой глуши. Сафр прислал сообщение о перемирии и с тех пор ни слова – ни отозвать их обратно, ни двигаться вперед. Они ждали, и ждали, и ждали, непонятно чего. Надежда Захира на то, что Алим подохнет где-то в сражении не оправдалась и теперь он, очевидно, решил заморить старика, утопив его в ревалонской слякоти.
Да уж, скорее Джавхарм сам сунул бы голову в петлю. Было от чего – к первому сражению он не успел. Загнал трех коней и все равно не успел. Но молве, разумеется, было все равно – именно он был назван главой войск Хармы, когда их разгромили в первый раз. Захир объявил ему о назначении едва лишь назвав Джуману своей законной женой. И, видит Харма, Алим рад был бросить к шайтану Сафр, где он сидел на привязи, будто щенок. Только попав в ряды своего войска, он понял, что Захир теперь обмотал поводок вокруг его шеи и затягивал веревку все туже. Наверис – хранители границ, задери их дервиш! Они считали себя главными. Какое войско может выиграть сражение, если внутри него сержанты велят солдатам не слушать генерала? Теперь с этим было покончено. Да, Джавхарм хрустнул суставом ступни и поморщился. Теперь эти вшивые собаки сидели у него в клетках. Ору было много, да что толку? Они надеялись быть освобожденными своими сородичами. Идиоты. Когда голозадому вояке вдруг отсыпают алмазов в колени, он быстро меняет свою привязанность. Для всех остальных сыновья Наверис вдруг слегли с кровавым поносом. Простым солдатам было все равно.

Полог шатра приподнялся, и внутрь проскользнули трое. Слуга с кувшином горячего вина и два похожих друг на друга, словно горошины в стручке, низеньких человечка. Оба были лысы, как коленки, и прикрывали голову безразмерными капюшонами. Их черные глазки быстро осмотрели шатер. Братья Хамлиннан, а это были именно они, напоминали толстых крысок, которые вынюхивали бесхозное зерно. Купить-продать, занести в толстую книгу, пустить прибыль в оборот, это они проворачивали в мгновение ока.
- Друзья мои! – расплылся в масляной улыбке Алим, - Прошу, прошу! – он радушно указал гостям на удобные кресла с мягкими подушками, - Простите старика, военные дела утомляют.
- Сиятельный Алим, сын отважного и мудрого Хамди, - хамлиннанцы закивали и посеменили вперед, - Твои заботы велики. Прости нас, что в час твоего отдохновения мы нарушаем покой этого шатра.
Их встреча была назначена неделю тому назад. Джавхарм ждал хамлиннанцев с нетерпением. Они не могли обговорить ни точное время, ни имена тех, кто прибудет к нему от рода сафровских торгашей. Крыски были аккуратны и добирались к нему перебежками. Главное, что теперь они были здесь.
- Утолите жажду и голод, друзья мои. Для дорогого гостя у меня всегда есть время. Вы проделали долгий и опасный путь.
- На благо нашей многострадальной родины и по велению Великого Хармы, - сказал один брат, усаживаясь на стул,
- Мы – лишь орудия Его и великою честью будет для нас погибнуть, свершая Его волю, - закончил второй, пристраиваясь на соседнее место.
«Харма выбирает весьма неприглядные орудия в последнее время», - хмыкнул в мыслях Алим, - «О, Всеблагой, даже без меча я иду защищать твою землю, пускай в руках у меня будут эти мотыги».
Сквозь бурьян благословений и любезностей, которыми осыпали друг друга собеседники, их разговор медленно подполз к тому, зачем они собрались.
-Твои дети, мой господин - Алим сжал рукой подлокотник, -Прекрасная госпожа в полном благоденствии. Но…- хамлиннанец глубоко вздохнул, -Ее чрево несет в себе гнилой плод. И твой яростный сын. Его благородная сила держится в узде. Они ни в чем не знают нужды, кроме лишь как в сводобе, приличествующей детям крови Джавхарм.
-Друзья мои, благодарю Вас за вести. Сердце отца истекает горячей кровью от тоски по ним.
- Мы возносим свои молитвы, господин, - тут же не преминул вставить один из гостей. Алим остановил его жестом и заговорил, понизив голос,
- Молитв, друг мой, уже недостаточно. На троне сидит тот, кому доверял сам Харма, но и он предался дьявольскому извращению ума. Настало время действия. Сегодня же ночью, братья мои, - хамлиннанцев нужно было погладить по шерстке, он знал, эти купчики всегда мечтали стать равными Великим Родам, - вы поскачете в Сафр. Разнесите по белокаменному печальнейшую весть. Ваши караваны ходят повсюду. Кому, как не вам, узнать первыми. Алим Джавхарм, сын Хамди, лежит на смертном ложе. Скоро уже он будет в войске самого Хармы, но перед тем лишь одного желает – увидеть своих детей.

Его люди позаботятся о том, чтобы вести из лагеря не просочились наружу. Только этим двоим позволено будет добраться до Сафра невредимыми. Алим вынул ногу из таза и попробовал опереться о нее. Ступня отозвалась тупой болью. Время его пришло. Завтра Алим, сын Хамди, будет говорить со своими воинами, пока хамлиннанские сплетни вернут ему его старшего сына и дочь. Завтра.
Ему нужно было еще поговорить с Басиром. Не последнюю роль сыграет маленький пророк в восхождении своего отца на трон. Разговор они закончили быстро. Крыски собрались и убежали в сырой полумрак за стенами шатра. Завтра…

Отредактировано Алим Джавхарм (2014-11-29 12:39:40)

Стоянка Джехангир-бея, Дунгар.

Амису медленно перевернула страницу и лениво отмахнулась от назойливой мухи. Насекомое было толстым, старым и очевидно совершенно выжившим из ума. Тем не менее, накопленный жизненный опыт позволил ему увернуться от мелькнувшего в воздухе красного шелкового хвоста короткой плетки и с громким жужжанием успешно приземлиться на цветок в орнаменте книги. Брезгливым движением пальца Амису подтолкнула муху, но той уже было все равно – ее час настал, лапки не в состоянии были удержать сонное тело. Муха дернулась, что-то недовольно прожужжала и замолкла. Вдова Джангира смахнула тельце прочь тупым концом рукояти, для верности вдавила спящую муху в пол каблуком и поправила книгу на коленях. В ее руках лежал изумительно выполненный том с виршами сафрских поэтов. Тем более раздражающим было то, что какая-то навозная муха посмела усесться на страницу, каждое слово на которой, казалось, источало аромат роз. Краткая смерть насекомого не могла оплатить такого греха. Осквернительница даже не страдала. Амису еще раз зло ткнула мокрое пятно на ковре пяткой, потом в досаде наклонилась и пристукнула несчастное пятно плеткой, но и этого оказалось мало – захлопнув книгу, женщина занесла ее над головой и с силой ударила ею об пол.
- Эй, Керима! – голос Амису дрожал хрипотцой больше обычного, - Сюда! – вбежавшая на крик рабыня бросилась к стоящей на коленях Амису.
- Убери это! – госпожа ткнула пальцем в ковер, - Вычисти хорошенько.
Девушка осторожно, на вытянутых руках, подала хозяйке дорогую книгу, которую та в порыве внезапной злости бросила на пол, затем ловко скатала ковер и удалилась, пятясь, как недалекий родственник разозлившего Амису насекомого. Все они – навозные жуки, тупые мухи,  жалкие обитатели помойных ям. Керима была единственной служанкой, которую отец позволил взять Амису с собой в степь. Она была несносно глупа, но зато неболтлива. Этим замечательным качеством ее наградил бывший владелец, который здраво рассудил, что немой товар в богатом доме иногда ценится куда как выше того, что имеет язык. Керима языка не имела. И именно это было решающим обстоятельством, благодаря которому именно ее старик Лакшар отдал дочери в услужение. Он всегда был осторожен, лысая обезъяна! Амису небрежно бросила книгу на стол и опустила руку в карман платья. Нащупав холодный, округлой формы предмет, женщина помедлила. Нехорошо было так терять самообладание. Она никогда не терзалась угрызениями совести. Амису знала, что была права. И тогда, и теперь. И что Хазат, жалкий навозный жук, как и та муха, заслуживал смерти самой жестокой, за то, что посмел прикоснуться к ему не предназначенному.

…… (ниже приведено описание событий, последовавших за отыгрышем "Чаши весов")

Их с Амминасом выпроводили с миром. «В память о почившем сыне Зуйи, Великом Султане Джангире». Если бы не крушение ее надежд, Амису бы улыбнулась тому, как верно она думала про этих степняков – они кичились своими представлениями о чести, хотя у советников Джехангира глаза горели при ее обещании отдать им на разорение белостенный Сафр в случае их победы. И все же, надеяться больше было не на что. Амису шагала за братом, впиваясь пальцами в ткань чадры. Она бросила последний взгляд на становище. Даже эти вшивые падальщики выбросили ее на улицу. Ниже пасть было некуда. Вдруг ее взгляд привлекло молодое лицо – белый! Белый харматанец в лагере кочевников! Он не был похож на раба или пленного. Юноша брел посреди шатров, явно не имея какой-либо цели. Амису дернула брата за полу кафтана. Амминас обернулся, сверкая глазами, как будто хотел тут же, на месте вышибить из нее дух.
- Быстро, спроси, кто он! – шепнула женщина. 
«Белый», - пожал плечами на вопрос Амминаса один из сопровождавших, - «Нашли его в степи полумертвого. Чей-то сын поди. Не помнит. А что? Знаешь?! У тебя-то уж больше нечем за него заплатить, так передай его семье».
Амису метнулась к юноше быстро, как кошка. Кто-то из охранников успел схватить ее за чадру, но она рванулась всем телом и упала под ноги к найденышу.
- Шатхи! Шатхи! – разорванный платок открыл ее обезображенное шрамом лицо, женщина вцепилась в одежду юнца, - Сын мой! – заголосила Амису, - Хвала Харме! О, Великий! О, Создатель! Что ты, не узнаешь меня?! – она ударила себя кулаком в грудь и завыла. Амминас застыл в ужасе. Кочевники стали собираться на крики. Юноша непонимающе уставился на нее, увидев шрам, отшатнулся, но Амису крепко держала его за ноги.
- Великий! Он вернул мне сына!

Убедить Хазата изображать из себя Шатхи было легко. Он был запуган тем, что творилось в Сафре, бежал в степь и там, найденный кочевниками, не мог найти духа признаться им, что его-то уж точно не выкупит никто, потому что в могилу с собой богатство не унесешь. Семейство Хазата не присягнуло новому султану. Гордость, древний род. Они верили в возвращение Шатхи до последнего. Теперь их единственный выживший сын прикидывался умалишенным, лишь бы оттянуть момент продажи в рабство. Хазат признался ей во всем и, выслушав Амису, согласился, что в память о своей семье обязан был помочь матери настоящего султана вернуть в Сафр справедливость. Он согласился назваться именем пропавшего принца и впервые за долгое время, прошедшее со смерти Джангира, покой вернулся в сердце вдовы. Джехангир созвал совет и кочевники подняли знамена во имя Божественного Птенца, спасенного самим Хармой от нечестивого самозванца. Честь была спасена, прикрыта фиговым листочком «правого дела», степняки жаждали наживы. Ничто не могло остановить Амису.
Только Хазат был ей в тягость. Никто не мог сравниться с ее сыном при его жизни, никто не мог стать с ним рядом после его смерти. Ее трясло всякий раз, когда он отзывался на имя «Шатхи», когда стоял с ней бок о бок. Под черной чадрой этого было не видно, но скрыть от высоких родов Сафра подмену она бы не смогла. Амису понимала, что очень скоро вести о восстании Дунгара дойдут до ушей осведомителей, сколько не сажай шпионов на колья. По сравнению с настоящим Шатхи Хазат был что жук-навозник против солнца, даже крот отличит. Мальчишка был опасен. Поручить же убийство она не могла никому. Слишком осторожничал старик Лакшар, не позволив больше никому из их семьи, кроме нее и Амминаса, покинуть столицу. Она не могла рисковать. Амису еще помнила те травы, которыми потчевала своих товарок по гарему, когда попала туда маленькой ящеркой. Хазат умер в муках. Под конец, когда его язык отнялся от боли, она вызвала людей, громко проклиная Захира за то, что он отравил ее чудом воскресшего сына так же, как отравил его отца. Хазат забился в конвульсиях и крик Амису прорезал ночной воздух над шатрами. Суеверные кочевники принялись поминать имя Хармы. Безутешная мать упала на тело несчастного, придавив его к земле. Желтая пена последний раз вырвалась из перекошенного рта лже-Шатхи и он затих.
Амису не позволяла устроить похороны две недели, она сидела возле тела день и ночь, покачиваясь и поскуливая молитвы. От них несло гнилью и потом. К телу приходили поклониться местные целители и каждого она отгоняла с криками, царапая их лица в кровь. Амминас жарко нашептывал ей, что если она не одумается, их обоих пустят пешком обратно к отцу, но Амису была глуха. Ее горе должно было выстояться, от нее должно было смердеть, чтобы темные степняки могли поверить в ее страдание. Под конец второй недели возле бывшего шатра Хазата стали собираться старухи. Они садились в круг и принимались наговаривать молитвы. Амису знала, что теперь ее время пришло.
На погребальном костре Шатхи она обернулась к Джехангиру и назвала его «огненным ястребом, посланным Хармой выжечь нечестивых с земель Великого». Джехангир отомстит за принца, убитого грязными ревалонцами, которых пустил на земли Харматана самозванец. Ничто не остановит огонь Дунгара.

......

Бывшая жемчужина приподняла край занавеса шатра. Через становище шла ревалонская принцесса. Рыжеволосая варварка, которую когда-то Амису прочила в жены своему сыну. Она была красива как гурия и несла свою непокрытую голову так высоко, что ни у кого не было сомнений в том, что на ней должна быть корона. Амису усмехнулась и отпустила полог, играя круглым предметом, который лежал у нее в кармане.

Отредактировано Амису-хатун (2015-01-21 14:46:38)

Стоянка Джехангир-бея, Дунгар.

- Замолчи, тупое, никчемное создание! Заткни свой поганый рот! – Амису наотмашь ударила скорчившуюся у ее ног служанку. Чуть только буря улеглась, как вой Керимы, который едва ли можно было признать за человеческий, прорезал уши опальной султанши.
- Что ишак, что ты! Да замолчишь ли ты?! – Амису в ярости оттолкнула от себя дрожащую женщину. Ее глаза слезились от повисших в воздухе клубов мелкого песка, пересохшее горло жгло огнем. Керима безвольно распласталась на полу, продолжая свой заунывный плач. Она, должно быть, молилась Харме. Когда становище накрыло черной тучей Амису тоже в ужасе взмолилась Всевышнему. Мысли в ее голове путались, слова молитвы, знакомые с детства, прыгали и мешались друг с дружкой. Керима вцепилась в ее ступни, пряча лицо в пол, и госпожа невольно тоже прильнула к ней. Они не слышали ни единого возгласа, не видели того, как в отчаянии рвались лошади с привязи и как подыхали в одно мгновение и люди и животные, чуть только их касался смерч. Настал конец света.
Амису дернулась, пытаясь высвободиться из-под накрывшего их шатра, потом поняла, что это ей не удастся и поползла. В темноте она не знала, приближалась ли она к свободе или же глубже зарывалась в мягкий смертоносный песок. Наконец впереди забрезжил свет. Женщина с шумом вздохнула и оглянулась кругом, щуря глаза от яркого солнца. Становье шевелилось как разворочанный муравейник. Люди сновали туда-сюда, помогая другим выбраться из-под шатров, кто-то звал своих по имени, кто-то отчаянно пытался разгрести свежевыросшие погребальные курганы.
Она еле стояла на ногах, шатаясь, то и дело спотыкаясь о торчащие тут и там части тела, копыта, куски дерева. Амису остановилась и закричала что было мочи:
- Амминас! Амминас! – никто не отозвался. Она побрела дальше, то и дело взывая снова. Наконец ее брат обнаружился таким же полуслепым, что и она сама. Он уставился на нее из-под насупленных бровей и от того, сколько ненависти было в его взгляде, Амису похолодела. Она попыталась убежать, но брат был моложе, крепче и его подстегивала злоба. Амминас сбил ее с ног и вцепился ей в горло.
- Гадюка! – хрипел он, выплевывая ей в лицо смешанный с кровью песок, - Ведьма! – султанша сипела, отчаянно пытаясь разжать пальцы брата, - Все ты! Из-за тебя!
Где-то в глубине сознания она поняла, что не сможет вывернуться из его хватки. Сгребя рукой горсть песка, Амису бросила его мучителю в глаза. Амминас взвыл и выпустил ее.
- Принцесса! – воскликнула женщина, - Ревалонка! – но было уже поздно, Амминас вслепую ударил ее кулаком.
- Если она мертва – мы тоже! Ты, я, отец! Все мы! Стой! – боль слепила, но она нашла в себе силы выкрикнуть то, важное.
- Все равно! – заорал брат, попытавшись еще раз ударить ее.
- Мы должны найти ее! – Амису нащупала за поясом маленький кинжал, - Стой! Стой, Амминас! – она поднялась на ноги и выставила лезвие вперед, держа рукоять обеими руками.
- Можешь быть уверен, я успею вырвать тебе сердце! – он тоже встал, тяжело дыша, - Мы… должны… найти… ее…, - Амису чеканила слова, - Да? Все?! Успокойся. Слушай меня, брат. Ревалонка будет стоить этой стране не одну жизнь, даже не нашу гордость. Ты знаешь, что сделает ее отец, если она погибла?
Амминас кивнул.
Они оправили свою одежду и побрели дальше вместе. Рука Амису покоилась на локте брата.
- Вон! Шатер Джехангира, - указала вперед женщина. Сердце у нее билось неровно. «Еще не время!», - убеждала себя Жемчужина, - «Мы выжили, значит и она должна быть в порядке». Ей стоило большого усилия не побежать вперед. Судьба Джехангира беспокоила Амису ничуть не меньше.

Джехангир предпочел наблюдать издалека за тем, как целительница, старая степная знахарка, увешанная с нога до гловы амулетами и бусами, колдует над бесчувственной принцессой. От каждого движения Ядар бусины шуршали на ее старческих руках со вздувшимися венами, и казалось, что это степные змеи шелестят чешуей по камням, что сама земля щепчет в ответ, отзываясь на неясное бормотание знахарки. Спиной он чувствовал, как снаружи шатра топчутся любопытные,что слышали голос и видели поднявшиеся в воздух столбы дамы, и встревоженный гомон летел по стоянке, по шатрам и по разъездам, которые относили  вести и слухи еще дальше, пересказывали на новый лад, перемалывали в труху, в которой от правды ничего не оставалось. Но что они знают о правде? Джехангир привык верить своим глазам, полагаться лишь на то, что знает и чувствует сам. Он привык так и не любил, когда бывает по-другому, но сейчас не на ком выместить свое недовольство, некому пенять за собственную растерянность и свое незнание, разве что погрозить плетью солнцу в тщетной надежде, что всевеликий Харма испугается угрозы и явит ему ответы на все вопросы. Он предпочел оставить эту мысль при себе, когда Джахан спросил его, что делать и что сказать вопрошающим — степняки не религиозны, но суеверны, и трудно было придумать худший момент для такого знамения, толковать которое не вызвался никто. Только шуршащая бусами и гремучими костяными бляшками старуха Ядар сказала едва слышно "не к добру, не к добру", но в том не было никакого откровения, Джехангир и сам понимал, что не может это все быть к добру, лишь к худу.
Когда старуха кивнула ему, он решился выйти из шатра. Беспокойная и деятельная Амису ворвалась в шатер почти сразу, как опала на землю красноватая пыль, как вышло на небо то е жаркое белое солнце, но тогда не до нее было и не до ее вопросов. Ей пришлось дождаться того момента, когда он сможет быть спокоен за жизнь ревалонской принцессы, от которой зависело так много в его собственном будущем. Он велел позвать ее к нему, и через несколько минут Амису появилась, как и прежде, закутанная в шелка с ног до головы, но от него не ускользнул короткий взгляд, что женщина бросила в глубину шатра, где Ядар по-прежнему не отходила от принцессы, но теперь просто молча сидела возле ее низкого кхата, укрытого цветастым вышитым покрывалом.
— Ты хотела меня видеть, — сказал Джехангир негромко, указывая Амису на место подле себя. Возможно, им стоило говорить в ином месте, но если принцесса очнется, ему хотелось быть первым, с кем ей доведется говорить. — Ты видела, что случилось. Что ты думаешь об этом?
Едва ли бывшая валиде была сильна в трактовани знамений судьбы, но сейчас не ему привередничать в выборе того, кто может дать совет. И суть ведь не столько в значении случившегося, а в том, как это может сказаться на их деле — да, кочевники очень суеверный народ.

— То есть, ты хочешь сказать, что Всевышний высек своих верных воинов, чтобы бежали быстрее? — Джехангир с сомнением посмотрел на Амису. Вряд  ли она столь богобоязненна и наивна, чтобы верить в интерес Хармы к их человеческим делам, что только удобно и выгодно оправдывать его вниманием и заступничеством, но чтобы верить в это по-настоящему... белые харматанцы верят в золотые кругляши в руках и бриллианты Маднага, но никак не в знамения и предсказания. И все же...
— Выходит, небо упало нам на голову и выразило свою волю, — это звучало дико, но за дикостью слов стояла простая истина, они и правда засиделись на одном месте, а между тем воины жаждут того, что было им обещано. Еще пара недель в этой глуши, и разные кланы и племена припомнят со скуки все старые обиды и бросятся грызть друг другу глотки лишь только потому, что их позвали на войну, пообещали богатую добычу, но в итоге заперли где-то на полпути до вожделенного Сафра, набитого золотом и женщинами, в глуши, между притоков Оорона. — Выходит, предлагаешь поторопиться.
Джехангир посмотрел на женщину внимательнее, когда та заговорила про ревалонскую принцессу, но разве что-то разглядишь под вдовьей чадрой? И глаза покорно опущены вниз, не понять и не разглядеть ничего под ресницами, только нутом почуять, что в словах бывшей султанши есть ловко замаскированное второе дно, но мутна вода придворных хитростей, не поймешь все-таки, что там на самом деле. Остается только поймать себя на мысли, что между ними нет доверия и вряд ли скоро появится. Протестовать он не собирался, что бы ни задумала Амису на самом деле, в ее словах снова была истина, с которой трудно было поспорить. Женщинам лучше держаться женщин, особенно когда вокруг одни мужчины.
— Будь по твоему. Пока Сафр не наш и трон не занял достойный его человек, ей и правда лучше быть у тебя, — ведь до тех пор ровно он не смеет к ней прикоснуться, как муж прикасается к жене, а значит, лучше им не видеться. И ей с Нураман - тоже.
— Раз Харма требует, не будем гневать его снова. Приготовься сама и принцессу приготовь, мы скоро отправимся к Дунгар-Кериму, чтобы заявить о себе и взять крепость, где сможем оставить на время раненых, женщин и детей. Останешься там с принцессой, покуда дорога на Сафр не будет свободна.
А свободна она будет лишь тогда, когда падет Сайраг — прикрывающий излучину Оорона и дорогу на алмазный Маднаг, где наверняка у султана есть и войска, и провизия, и верные люди. А еще в Маднаге нет воды и город питают колодцы, что значит, что справиться с любым количеством верных Сафру мечей не составит труда, если найти тех, кто доставит раздутые от жары трупы прямиком к источникам воды. И тогда и правда не останется препятствий на пути к Сафру, чьи белые стены, как говорят, видно из высоких башен крепости Сайраг.