Таверна.

Услышав о том, что его собратья все еще живут в пределах Ревалона, и что Сольвейг может попытаться найти места их обитания, доппельгангер начал понемногу успокаиваться, проявлять заинтересованность. Это не могло не радовать.
- Сделаю все, что смогу. Обещаю.
«В конце концов, все мы люди» - могла бы добавить Сольвейг, но не стала. Не потому, что это бы прозвучало оскорбительно для допплера, а скорей потому, что утверждение было бы истинным, только если воспринимать его иносказательно.
- Что до пропажи детей, то ситуация такова. С началом войны на улицах увеличилось число беспризорников и сирот. Не всех монахам удается забирать в приюты, некоторые дети успевают одичать или утратить доверие к людям настолько, что жизнь на помойках и промысел попрошайничеством и воровством кажется им единственно возможной. Такие дети выпадают из общества, по сути –становятся ему не нужны. Зато из этого пытаются извлечь выгоду особо ушлые дельцы.
Арийка с улыбкой наблюдала за игравшей с кроликом. До чего простым бывает иногда счастье. И до чего всеохватывающим…
- В столице стали пропадать дети и, как замечено, последний раз перед исчезновением их видели отправляющимися в ночлежку Отиса. Слыхал о нем, может. Местный меценат и поборник религиозной добродетели. Эти маленькие дикари, снующие по улицам, избегают монахинь и монахов: боятся. Но в зимние ночи они вынуждены искать теплый ночлег, они приходят в ночлежку затем, чтобы переждать в ней ночь, а днем вновь отправиться бродяжничать.
Хагар Отис – хитрый и осторожный плут. Он работает чисто. Вполне возможно, его покрывает кто-то из городской охраны или священников, не знаю. Единственный способ разоблачить его – поймать на живца.
Сольвейг сделала паузу. Была в ситуации доля анекдотичности: Охрэ рисковал тем, что он опять окажется в рабстве, только в этот раз - будучи проданным в личине ребенка. Да, звучало все двусмысленно, но такого бы она не допустила –в этом-то и была вся суть операции.
- Ты очень хорошо входишь  в образ маленькой девочки. Немного недоверия в лице и затравленности в повадках – и ты идеально впишешься в образ его потенциальной жертвы.
План у меня такой. Мы приходим в ночлежку, сначала я, закамуфлировавшись под странствующую богомолицу, а  немного позже – ты, как девочка. Помимо тебя там будут еще дети, вас Отис и попытается передать тому, кто впоследствии должен будет переправить живой груз на рабский рынок харматанцев. Я буду приглядывать за тобой, в нужный момент я нападу, ты –сбросишь личину и поддержишь атаку или же не сбросишь, а постараешься спрятаться от опасности, уведя с собой других детей. По обстоятельствам.

Прикрывают арии? Нет. Казенный хлеб дороже. Не станут.
- Слишком мелкая рыбешка. – На лице арийки проскользнуло выражение неприязни. Арии не были святыми и грехов за ними водилось не меньше, чем за остальными людьми. – Рисковать шкурой и государственным денежным довольствием ради сомнительной аферы бы не стали. Не потому, что  лишние деньги им не нужны. Просто телепаты среди нас есть. За внутренней безопасностью следят хорошо.
Беспокоился. За себя, за причастность к опасной операции. Боялся, что оговорят, если все пойдет не так и его поймают. Сольвейг побеспокоится о том, чтобы этого не произошло.
- Не признают.- Уверенно произнесла Сольвейг. – Кому нужна старая грязная оборванка, среди десятка, а то и больше таких же гостей? На лавку лягу, в темном углу, неприметно. Ты придешь, меня увидишь – устроишься на видном месте. Детей наверняка калачом будут заманивать в другое помещение, чтобы от прочего сброда подальше отвести. Все же лишние глаза. Тут я за тобой и проследую. Незаметно – это я умею.
С удивлением она выслушала предложение Охрэ о роли наемницы.
- Что ты,- арийка категорично махнула рукой,- они пугливей твоего кроля. На пушечный выстрел к себе постороннего не подпустят. Людей они уже давно подобрали, сами. Проверенных. К тому же, такие вакансий на площадных столбах не размещают, в тайне держат и само свое предприятие, и кадровые манипуляции. Попытку найма расценят как доказательство своего разоблачения и явную западню. К слову, детей они продают не здесь. Иначе бы их давно повязали. В Харматан их пересылают, прямиком на невольничий рынок. И, могу поспорить, делают это очень технично.
Беспокойство допплера было понятно. Но и Сольвейг не лыком шита, знала на что шла.
- Если вдруг, если вдруг… Детей убивать не станут. Откуда им знать, что я одна? Может, за воротами их уже поджидает толпа гвардейцев с мечами да пиками? Или арии с огненными шарами в руках? Смыться они захотят, Охрэ. Буду стоять на их пути –попытаются устранить препятствие. Не до детей им тогда будет, свою бы шкуру спасти.
Сольвейг понизила голос. И понимающе улыбнулась.
- За меня не волнуйся. За себя, впрочем, тоже. Мне в таких операциях участвовать не впервой. Судьба меня  настигнет – беги. Все бросай, меня, детей. И беги. Перед делом я всегда оставляю письмо на случай, если не вернусь. Там оставляю, где его найдут те, кто надо. Или же заранее отчитываюсь перед начальством, которое меня направляет. Никто тебя не оговорит, а на след этих ублюдков выйдут.
Арийка набросила капюшон на голову, положила обе ладони на темное дерево стола и, слегка наклонившись, добавила.
- Но помирать я не собираюсь. И тебя уберегу, уж поверь.  Если вопросов больше нет, я удалюсь, чтобы подготовиться. Грим, платье… На закате встретимся здесь же. Я тебя узнаю. Отсюда и двинемся в сторону ночлежки. Порознь, чтобы ни у кого не возникло подозрений. Ну так что, договорились?

Дом Сольвейг, день
Потянувшись на подушках, Сольвейг нехотя открыла глаза. Она проспала четыре часа. Не много, по ее меркам, но достаточно, чтобы восстановить силы и способность к качественному мышлению.
Времени для подготовки оставалось достаточно. Арийка достала из шкафчика множество баночек, разложила на туалетном столике и принялась за свой грим. Постепенно ее лицо покрыли морщины, веки тяжело опустились на глаза, поверх своих бровей прочно закрепились более редкие, но кустистые с проседью, губы стали тоньше. Через час уже и руки соответствовали лицу. Волосы арийка плотно уложила вокруг головы, а сверху надела на нее парик. Открыла большой прикроватный сундук – довольно красивый предмет интерьера. Переворошив его содержимое, отыскала то, что можно было бы охарактеризовать как зимний вариант ветхого тряпья. Женская одежда, обманчиво поношенная до невозможности и жалкая, на самом деле могла довольно хорошо удерживать тепло. Сольвейг надела это подобие одежды на себя, а потом – соответствующую обувь.
Она была почти готова. Осталась разобраться с голосом. Слишком молодой, слишком чистый. Так дело не пойдет. Морщинистая рука протянулась к  небольшому бутыльку терракотового стекла. Арийка налила зелье в хрустальный фужер, повернулась к зеркалу и, чокаясь со своим отражением, выпила жидкость до дна. Сольвейг закашлялась и поморщилась. Дрянь редкостная. Зато через час ее голосовые связки отекут, голос станет ниже, грубее, появится хриплость. Образ будет завершен.  На Сольвейг из зеркала тяжелым взглядом смотрела грязная и оборванная пожилая женщина с жесткими седыми волосами, кое-где сбившимися в колтуны.
- Аааооууу-у-у…- Утробным голосом провыла Ночка. Кошка нагулялась в саду и вернулась, чтобы составить компанию своей хозяйке на мягких подушках. Круглыми глазами она смотрела на Сольвейг и явно не узнавала.
- Ночка, ты чего? Это ж я, твоя хозяйка.- Арийка виновато смотрела на кошку. Шерсть Ночки встала дыбом.
- Аааау! – Заорала испуганная кошка и с шипением забилась под кровать.

Таверна, вечер
Последние лучи уходящего солнца исчезли за закопченным окном таверны, когда в нее вошла сутулая женщина лет шестидесяти. Она опиралась на клюку, а на ее шее на грубой веревке болталась небольшая  пентальфа, грубо вырезанная из дерева и почерневшая от времени. Прихрамывая, старуха медленно дошла до ближайшего стола и тяжело опустилась за него. Вытащив горсть мелких монеток из кармана, она нахмурила брови и, что-то хрипло бормоча себе под нос, принялась внимательно отсчитывать их узловатыми пальцами. Вскоре, получив свою кружку молока и краюху черствого хлеба, странствующая богомолка принялась за нехитрую трапезу.
«Уж смеркаться начало. Придет допплер. Должен прийти» -старуха провожала взглядом входящих в таверну, ожидая, наконец, увидеть девочку с большими серыми глазами.

Таверна
Тот, кого ждала Сольвейг появился вовсе на входе. Охрэ в образе девочки вышел из кухни, неся с собой узелок. Морщины старицы разошлись лучами в улыбке.
- Договаривались.- Тихо подтвердила Сольвейг, и, кивнув, продолжила,- Я укажу тебе дорогу, но зайдем порознь. Сначала я, несколькими минутами позже – ты. Будто не знаем друг друга.
Арийка поднялась и направилась к выходу, уводя с собой маленькую спутницу.
Идти было не так уж и далеко, но путь оказался довольно долгим: старуха шла, тяжело опираясь на палку, время от времени останавливалась, дабы перевести дух. Темная зимняя ночь еще не успела поглотить город, и пожилая женщина, шедшая походкой юной девицы, неизбежно бы обратила на себя внимание случайных и не случайных прохожих.
Когда они уже почти пришли, Сольвейг остановилась.
- Ночлежка за углом. Ее ни с чем не спутаешь. Коричневая дверь, у входа резная табличка. Зайдешь внутрь – ко мне не подходи, но держись в пределах видимости.
Еще раз Сольвейг окинула взглядом допплера. Очаровательное дитя - ни больше, ни меньше.
- Ну, я пошла.
Старуха поковыляла по заснеженной дороге.

Ночлежка Отиса
Дом Хагара Отиса был довольно просторным, в нем нашлось бы немало комнат для гостей. Но хозяин гостеприимством не славился. Те, кто его мало знал, но был наслышан о его набожности, объяснял это совершеннейшем отсутствием праздности в душе этого праведного человека. Вероятно, нищие и бродяги, приходившие к нему в поисках ночлега холодной зимой, в разряд гостей не входили, поэтому место для них отводилось соответствующее – в старом большом хлеву. С некоторых пор Отис не утруждал себя содержанием скотины, ведь мог позволить себе купить все необходимое. Прокормом бродяг он тоже себя не утруждал, поэтому предлагал им исключительно ночлег да очаг, наскоро возведенный посреди хлева.
У дверей, ведущих с улицы на задний двор Отиса,  красовалась табличка, изображавшая какого-то святого с разведенными в стороны руками и очами возведенными к небу. На табличке большими буквами была выведена надпись:
"Ночной приют в доме Хагара Отиса"
А ниже шла другая надпись, витиеватая,  буквами в церковном стиле:
«Милосердие - богоугодная молитва, которую творят праведные трудом своим во благо страждущих».
Странствующая богомолка осенила себя символом веры, что-то глухо бормоча, поклонилась изображенному святому и вошла во двор. На ее удивление двор был мал. По сути, от двери в каменной высокой ограде до хлева-ночлежки было несколько шагов. Вдоль этой дорожки шла точно такая же стена, что и огораживала двор от улицы. Создавалось впечатление, что благодетель как можно старательнее пытался отстранить от своих глаз свой же приют милосердия. А заодно грязных оборванцев – от окон своего дома.
В ночлежке уже было человек десять. Двое мужчин сидели у огня, о чем-то разговаривая. Те, кто пришел сюда раньше остальных  уже устроились на лавках поближе к огню. Остальные располагались дальше к стенам. Старуха опустилась на одну из лавок у стены, зябко подтянула под себя ноги и, кряхтя,  улеглась, подложив под голову руку. Никто на нее не смотрел. Одной бродягой больше, одной меньше. Как Сольвейг и рассчитывала.

* * *
Хагар Отис был известен как торговец тканями. В былые времена он отправлялся в Харматан, в торговые экспедиции. Привозил десятки тяжелых тюков. Бархат, шелк, тончайший газ.  Тяжелая это была работа, хоть и прибыльная. Не раз его караван грабили по пути из западной империи домой. Но и возможности иной раз представлялись прямо-такие головокружительные. Увы, дела Хагара спорились с трудом, порой торговец впадал в долги, а порой и вовсе вынужден был отходить от дел, промышляя чем бог пошлет. Случилось так, что Отис заимел на чужбине знакомства хоть и сомнительные, с точки зрения правопорядка, но, бесспорно, выгодные в плане дохода. Работорговля, столь чуждая пониманию большинства ревалонцев, нашла отклик в чуткой душе Хагара.  Круг его знакомств полнился людьми все менее связанными с тканями. Многие из его новообретенных деловых партнеров были дружны меж собой, образуя нечто вроде сети или, как предпочитали они говорить, «дружного товарищества». Влился в него Отис органично, практическим опытом получил нужные навыки и вскоре заимел новую статью дохода.
Война была хороша для бизнеса, и Хагар научился извлекать пользу из ее отходов. Дети, ставшие беспризорниками, получали приют под крышей доброго мецената. Позже они покидали Ревалон для того, чтобы пополнить ряды рабов в Харматане. Но никто этого не знал, кроме самого Отиса. И отца Амвросия – священника, продавшего душу Харме за звонкую монету.

Дом Отиса
- Даже не знаю, отче.- Отис потер потные ладони друг о друга и в задумчивости начал растирать подбородок. Золотая пентальфа на толстой цепи поблескивала в пламени свечей на вишневом бархате его одежд. - Даже не знаю.
- Хагар, дорогой, ты же умный человек. И предприимчивый. Придумаешь что-нибудь. - Отец Амвросий сидел за богато сервированным столом и обгладывал индюшиную ногу. Высокий и осанистый священник  был удивительно бодр для своих сорока лет. Его живые серые глаза лучились добротой, а теплый голос, казалось, был дарован самим Создателем для того, чтобы тот утешал и вселял надежду в каждого, кто в том нуждался. Лицо у отца Амвросия всегда выражало смесь довольства, удивления и приветливости. Словом, священник этот казался самим ангелом.
- Но они… кончаются!- бегающий взгляд Хагара метался по лицу собеседника, словно мышь, ищущая укромный угол. Отис осушил кубок и принялся нервно вертеть его в руках.- Сироты-то кончатся! Я продал почти всех их. Тех, что удалось изловить. Мелких чертенят, с которыми не может справиться монашество. Это я сделал.- В голосе торговца прозвучала гордость.- А теперь их почти нет…
Священник отложил кость в сторону и посмотрел на Хагара с легким укором, будто тот был провинившимся ребенком.
- Хагар, Хагар! Мне кажется, или я действительно слышу в твоем голосе сомнение? Неужто ты не веришь, что Создатель, трепетно заботившийся о тебе все это время, покинул тебя? – Рука священника потянулась к окороку, другая взяла нож. Амвросий принялся деловито отрезать ломоть мяса. – Он не покинул, он дал тебе возможность разобраться в себе и, возможно, увидеть новый путь…- слова священника затихли под энергично жующими зубами.
- Какой путь? – Лицо Хагара все больше походило на мордочку ощерившейся куницы. Маленькие глазки неустанно бегали, зубы скалились, будто он хотел впиться ими в святого отца. – Я итак терплю убытки из-за этого чертова приюта! Оборванцы, мать их дери,  приходят сюда толпами, каждый день! Они… Они спят под моей крышей, а я трачу свои деньги на хворост для их костра! Деньги, заработанные тяжелым трудом. Моим трудом – и все для этих бездельников.
Слюна белой накипью сбилась в уголках губ Отиса, бегающие глазки налились кровью.
- Наши друзья могут доверить тебе дела более прибыльные. Скажем… Можно подумать на досуге о девственницах. Ты же любишь девственниц? Все их любят, даже я!- Священник заливисто рассмеялся, притопывая от задора ногами по деревянному полу. Отис недоверчиво смотрел на Амвросия своими звериными глазками. – Мы можем начать новое дело, с поставкой девушек. Вместо монастыря – прямиком на невольничий рынок в Сафре. Каково тебе такое?
Хагар поерзал на кресле красного дерева. Он был очень осторожен, долго проверял контакты и людей перед тем, как начать новый бизнес –торговлю детьми. Боялся, что попадется в руки правосудию, до дрожи боялся. Даже ночами по первости спал плохо. Поэтому работал аккуратно и предельно вдумчиво. Новое дело означало колоссальную работу заново. Но и сулило куда большую прибыль. Заметив замешательство собеседника, Амвросий подытожил:
- Вот и славно. А теперь, проведай наших гостей. Не забрела ли к нам на огонек очередная невинная душа?
Отис косо взглянул на священника, торопливо убрал золотую пентальфу под одежду и отправился в хлев.