Пора спать, решил Вацлав, дочерпывая остатки наваристой бараньей похлебки из успевшего остыть котла. Успела остыть и похлебка. На допрос драконицы они с Кейлин не пожалели ни времени, ни сил.
В небе серебрились звезды - непривычно большие и неожиданно яркие. Будто бы следуя их с Кейлин примеру, метель тоже не скупилась на издержки - порошила, как проклятая, не теряла времени и явно не берегла сил. Дорогу замело, забило крупным зернистым крошевом черные костяки костров и горбы наспех вырытых братских могил - чужих под интервентов, и своих - под павших маркитантов, наемников и гвардейцев, таких, правда, насчиталось немного, однако, по здравым размышлениям отметил про себя исполняющий обязанности командора имперской гвардии, могло бы обойтись и без них.
Пора спать, решил Вацлав. Драконица рассказала все - что могла и чуть свыше того, что требовалось. Аквилейскую деревню под названием Погорные Вехинки оккупировал отряд - то ли дезертиры, то ли разбойники - в любом случае достаточно централизованный люд, чтобы осуществлять не простые и в общем-то банальные вылазки на тракт, но чтобы наводить шухеру на всю округу, имея под собой совершенно сломленного, на все готового дракона, выдрессированного действовать по щелчку пальцев, как говорится, «на раз».
Пора спать, решил Вацлав.
Похлебка окончательно остыла. Серебрился тракт.
По законам военного времени под боком Империи само собой не имел права на жизнь ни разбойничий, ни тем паче дезертирский отряд.

— Я устал, - без обиняков и всяких предисловий заговорил Вацлав, отстегивая латную перчатку «окультной конструкции» и забрасывая ее в самый дальний угол палатки. - Драконами, маркитантами, интервентами, наемниками, оккупированными хер знает кем деревнями - по самое горло, дальше некуда ужран и сыт.
В их с Кейлин палатке было тепло и сухо. Какая хорошая палатка, почему-то невесело усмехнулся в мыслях капитан гвардии, только наша должна быть палатка, только на нас двоих.
А на двоих не выходило, хоть из кожи вон лезь. Потому что была Гадара, были Погорные Вехинки и не то чтобы своевольно завещанная Империи жизнь.

Отредактировано Вацлав Лец (2015-02-10 22:31:22)

— Самоволка равносильна дезертирству, - Вацлав растер переносицу, снял с пояса до краев наполненную ядреным самогоном флягу; тяжело оседая на скрипучий походный стул, - отпил. - Я уже молчу про твою пленную эльфку, про плененную общими усилиями драконицу и про тот довесок в количестве двадцати ртов, который так и рвется быть вздернутым на суку и вздернуть который я никакого права не имею. Людского права, Кейлин, человеческого.
Резать, вешать, равно как любым другим подручным методом избавляться от балласта в лице двадцати с лишком пленников мужского полу, а также баб, коров и детей, такого приказа Вацлав не отдал и, стало быть, данное драконице обещание нарушил. И хер с ним, решил капитан имперской гвардии.
Это была не жалость, не сострадание, не стремление сохранить «величайшую ценность во вселенной» - чужую, не тобою дарованную жизнь. Это был расчет. Обыкновенный расчет. Продиктованное обстоятельствами нежелание упускать самый ценный по военным меркам ресурс - ресурс человеческий, который при первой же возможности по прямому же назначению следовало применить - в конце концов, ревалонская армия испытывала не столько острый дефицит профессионально обученных воинов, сколько чернорабочих - кто-то должен был заниматься обустройством брустверов и сортиры, дело такое, тоже всегда кто-то обязан рыть.
Вацлав вздохнул. Самогонка действительно оказалась ядреная. В волосах Кейлин хрустальными бусинами поблескивал растаявший снег.
— Идти вдвоем в разведку - опасно, снарядить отряд - значит, окончательно выбиться из графика. Можно разделиться. Одна беда - передать командование мне некому. Вывод таков: либо идем сейчас, либо двигаемся в Гадару, даем наводку тамошним властям...
Кейлин говорила об островах, Вацлав зажмурился.
— Я бы сбежал... Ради тебя, ради наших детей... А покуда их нет, сама понимаешь, - договаривать Лец не стал. - Спать надо. Да вот кручина - я не хочу спать. Пойдем в разведку, Серая, - неожиданно улыбнулся капитан Имперской гвардии. - Правда, малость придется подождать. Пусть улягутся. Вроде как нет свидетелей и самоволки, получается, нет.

Отредактировано Вацлав Лец (2015-02-11 19:29:26)

«Иди сюда», - сказала Серая. Вацлав пошел.
И почти успел удивиться тому, как это так она умудрялась сохранять чистоту и свежесть кожи после стольких дней пути; каким колдовством сохранила неизменно терпкий запах волос, знакомый еще по первой встрече в деревушке, название которой забыл, но которую помнил - помнил по скрипучему матрацу, полному клопов, помнил по их самому первому завтраку (а, может, обеду или ужину), когда доедал за ней хлеб с простоквашей или молоком; помнил по самой первой убитой на пару нечисти, помнил, помнил, помнил - иногда воскрешал в памяти. Потому что не хотел, не имел права - людского, человеческого - забыть.
У нее были густые волосы.
И хрустальные бусины наледи растворила и забрала ладонь.
С вензелем Кетцера.
Бахтерец, глухо лязгая, ударил об пол.

...и шрам полумесяцем.

— Врешь, - улыбнулся Вацлав, подтягивая ремешки бриганты. Каждый уважающий себя солдат имеет сменный доспех. - Ты меня не испортила. Меня испортили мы.

Нежданному визиту Аврора-Звездочка, было дело, воспротивилась. Вскинула морду, порывалась заржать.
— Ну-ну! - усмирил кобылу Вацлав, поглаживая по переносице. - Моя девочка. Не надо ржать.
Коня взяли только одного - на случай отступления Звездочка с легкостью могла снести двоих. А вот совсем без коня идти не стоило. Правды в ногах нет.
— Стреножим ее в лесочке, пусть ждет, - заговорщицки улыбался Вацлав. - А мы пойдем.
Едва минула полночь. Небо было темное. Почти беззвездное. И это было к лучшему. Ярчее всего звезды отражаются в мертвых глазах.

Всю дорогу Вацлав думал о том, с каким препоганым лязгом бахтерец ударился об пол, а точнее - о груду оружия, припасенного в командорской палатке на тот случай, украдкой пошептывалась молодежь, если офицерский состав в полном же составе весь свой боекомплект умудрится пропить, потерять, сломать или разворовать, во что даже располеднему копейщику верилось исключительно слабо. Всю дорогу Вацлав думал о лязге и почему-то чувствовал себя виноватым. То ли за пренебрежительное отношение к доспеху, которого, пренебрежительного, доспех не прощает; то ли за самоволку, то ли за несостоявшийся, но такой необходимый сон, а то ли за что-то другое. Неназванное. Такое, чему названия не было. А ежель и было - такого названия Вацлав не знал.
Кобылка вела себя смирно, шагала ровно, убаюкивал аллюр. Мороз креп.
Дорога вышла не то чтобы долгой. Деревеньку заметили издалека. Ничем не примечательную, надо думать, деревеньку. А, может быть, совершенно необыкновенную, из ряда вон фантастическую - оценить причуды ландшафта мешал высокий, свеженький, любовно оструганный частокол. К вопросам фортификации деревенщина подошла с толком, из чего следовало, причем уверенно, что никакой деревенщиной деревенщина не была. Потому что всамделишная деревенщина, едва прослышав об опасности - милитаризированного ли, политизированного ли, экономического али еще какого характера - первым делом цепляла на морду выражение беспробудно пьяной, неутолимой тоски, вторым - скорейшими темпами творила вокруг себя разруху, иногда - буквальную: обгоревший плетень, кривой конек, щербатый сарай да трехногий пес у завалинки - вот он, нормальный, здоровый, военный пейзаж. Потому что у обворованного воровать нечего, у погорелого - нечего жечь. А эти методично и скрупулезно превращали себя в крепость. Значит, ждали атаки. Значит, было что оборонять.
— Диверсия, Серая, нам нужна диверсия, - шепотом произнес Вацлав. - Посмотрим на их реакцию.
Враг познается в бою.
— Небольшая, но ярко выраженная.
Метель ярилась. На небе по-прежнему не было видно звезд.

Ударила молния. Серая покачнулась. Вацлав с силой стиснул девичью ладонь.
Деревня ожила. Ожила споро, поразительно слажено, то есть именно так, как и должен оживать готовящийся к осаде отнюдь не крестьянский отряд. Послышался лязг, послышались матюки, послышалось конское ржание. Но криков не было - ни бабских, ни детских, никаких. Предательски молчала скотина - ни перепуганного шумом мычания коров, ни встревоженного крика сбитых со сна кур, уток и гусей. Никакой привычной деревенской какофонии. Даже собачьего лая, даже, мать его, лая собак и того не слышал исполняющий обязанности командора Имперской гвардии. А, значит, не слышала и Серая. А, значит, к выводам они должны были прийти общим - вдвоем такую деревню не возьмешь. Ни мечом, ни молнией.
Будто бы в подтверждение мыслей Вацлава, посреди деревни что-то совсем уж противно лязгнуло - как будто бы распахнулись створы тяжелых железных дверей... В небе сверкнуло - затмевая сиянием недавнюю архонтскую молнию, в ночное беззвездное небо грациозно и очень стремительно взмыл поражающий масштабами, действительно огромный золотой дракон.
— Не двигайся, - одними губами прошептал Вацлав, оседая на землю и утаскивая за собой Серую.
Откровенно говоря, дышать тоже не следовало.
На краю сознания мелькнула мысль, шальная, совсем не прошенная - часовых он успел насчитать семь.

Вацлав готов был поклясться, что руки у него начинают трястись. И предательски скрипят челюсти.
Последний раз руки тряслись и предательски скрепели челюсти в тот самый день, когда простой еще капитан имперской гвардии Вацлав Лец, недавний калека, очнулся в канаве под чужим небом чужой Империи и точно также первым делом задумался, а Серая, где Серая? Как и тогда, сейчас Серая была рядом. Как тогда - живая и здоровая. Но если тот день вполне мог оказаться выдуманным, фантазией Авеля Кетцера, этот был настоящим. Самым настоящим днем, одним из многих их общих с Серой дней. Совместно прожитых.
«Я женат», - как-то чересчур уж остро, почти болезненно напомнил себе исполняющий обязанности командора Имперской гвардии.
«И она замужняя».
«И наше будущее, наше общее будущее, оказывается...». Оказывается, клокотало в душе предательство, ему, капитану, а то ли командору, чуточку важней, чуть-чуть заветнее блага большой и могучей Империи.
«Не дышим, - повторял про себя Вацлав, - не двигаемся».
Дракон покружил над деревенькой. Покружил над лесом.
«Вспугнет Звездочку - нам крышка. Только не вспугнись, только не вспугнись, падла белорожая».
Падла не вспугнулась.
Дракон пошел на посадку и метра за два до земли принял человеческий облик - мужика. Молодого, высокого, светловолосого.
— Никого, - достаточно громко, чтобы слышала вся округа, произнес золотой дракон. - Ни вошки, ни блошки, ни молодца, ни девицы. Шугают нас, братцы. А нам шугаться нечего. Айда спать. Утро вечера мудренее.
— Тихо-тихо, - шептал Вацлав, - отходим назад.
Вставать в полный рост по-прежнему было рискованно. А ничего не поделаешь.
— В лагерь, возвращаемся в лагерь, Серая.
Впрочем, особого выбора у него не было.