Перепоручив все дела безопасности мэтру Анхелю, справившись о состоянии Маркуса и сестры, эделейских княжон и вообще всех, кто мог хоть как быть задет произошедшим в столовой, Аурелия поспешила к себе. За тяжелыми дверями спальни она позволила себе расслабиться, позволила телу принять на себя груз усталости от пережитого, от напряжения, которое прорывалось наружу нервной дрожью рук. Сейчас, когда все уже было позади, только сейчас ей стало действительно не по себе. Слишком много стало в Гадаре происходить покушений на чью-то жизнь. Слишком многим теперь нельзя доверять, нельзя верить и оставлять за спиной — вдруг воткнут в спину кинжал, когда не ждешь? Война меняет многое и многих, и даже ей пришлось перемениться за все то время, что прошло со дня объявления Харматана новым-старым противником. С тех пор они все живут в тени войны, и ей даже не о ком сказать, что он будет с ней в час пути долиной этой тени, раскинувшей крылья над всем Ревалоном — муж? де Летт? Аурелия изо всех сил гнала от себя мысли о том, что сам же Эддар и был инициатором покушения на Маркуса, старалась унять голос рассудка, который за столько лет привык встревать в разноголосый хор эмоций, выкладывая перед ней на стол все аргументы, все доводы... Аурелия тряхнула потяжелевшей головой, отлепилась от двери своих покоев и тяжело опустилась на кровать, вытаскивая из волос шпильки, расплетая тяжелые косы. Вряд ли сегодня ей уже понадобится появляться на людях, а перед домашними, перед семьей блистать нарядами и вовсе ни к чему. Она просто — устала.
Несмотря на усталость, она была намерена дождаться Эддара, когда тот вернется после осмотра собственных подчиненных на пару с мэтром Анхелем. У нее были вопросы к нему, было необходимо узнать последние новости, поделиться своими мыслями и вестями, многое обсудить и во многом убедиться... или разубедиться. Но было еще, возможно, главное, но то, что Аурелия старалась и сама не замечать, как старалась все это время не думать о грузе своей второй короны и о том, что она теперь королева далекого северного государства, чужого и холодного — было еще простое и обыкновенное женское желание, было еще простое чувство, понятное всем женщинам, которые ждут домой своихмужей. Она просто соскучилась, но признаться себе в этом было почему-то боязно, словно было в этом что-то непозволительно-преступное, и Аурелия удерживала на месте собственное сердце, списывая все на необходимость быть в курсе дел того, кто обещал ей верить и просил верить в ответ.
— Что? — коротко спросила Аурелия, чуть вздрогнув от шагов за спиной — Эддар как обычно заходил к ней без стука, за это время она успела отвыкнуть. Она подняла глаза на ег отражение в зеркале, сжав пальцами край столешницы. Не дай Всевышний их было больше, чем один, хотя Аурелия не знала, почему это ее так беспокоило. — Что там?

Аурелия внимательно слушала, глядя в отражение, искаженное пляской свечей, их едва заметным чадом, поднимающимся к потолку, темнотой, причудливо сплетенной со светом, и в этой игре выражение его лица постоянно менялось, что трудно было уловить его подлинное настроение. Не то усталость, не сдержанный гнев, не то озабоченность, возможно, что и все сразу, и Аурелии было понятно это состояние, она и сама пребывала в похожем. Даже его слова не ободряли, хотя она все равно попыталась улыбнутся, посмотрев в ответ через зеркало, хотя вид ее и взгляд были бесконечно далеки от непринужденности, в которой положено пребывать женщинам на сносях. Играть пред Эддаром все равно бесполезно, да и не хотелось ей играть.
— Со мной все хорошо, — ответила Аурелия, оборачиваясь и поднимая голову. Это была истинная правда, ей даже не пришлось врать — чувствовала она себя прекрасно, физически, но на душе лежал камень, сдавливавший сердце и мешающий свободной дышать. И имя ему была тревога, у которой было много источников, слишком много поводов, чтобы отмахнуться и убедить себя, что нет причин для беспокойства. Причины были, и итогом была усталость. — Я просто устала. И мне беспокойно.
Она бы хотела решить для себя, что беспокоит ее больше всего, но взгляд сейчас все больше натыкался на мужа, и было трудно отделаться от мысли, что беспокоится она первым делом не за себя, не за племянника, не за сестру и не даже не за Аквилею — а него, и не потому, что не хотелось овдоветь и родить тиверийского наследника сиротой.
— Ты обещал мне рассказать, к чему эта таинственность и внезапность с прибытием в Гадару, — мягко напомнила она. Интуиция подсказывала, что это как-то связано с тем, что произошло в итоге с Маркусом, не мог же Эддар, в самом деле, проделать такой путь лишь для того, чтобы сыграть роль свата и представить молодого фон Ларсена Агнетте... которой и вовсе здесь не должно было быть. Эта мысль заставила ее внутренне дернуться и еще раз внимательно посмотреть на мужа, который, возможно,все это время знал что-то такое, чего не знала она и чем он не счел нужным поделиться.
Ты обещала ему верить.
Да, а он обещал верить тебе.
Да, все честно и нечестно одновременно, и Аурелия в какой-то момент по-настоящему напряглась.
— Как-то очень много совпадений. Маркус. Агнетта. Твой неожиданный визит. Столько людей в том месте, где им не положено быть.
Аурелия поднялась, осторожно подошла ближе, положив руку на спинку кресла и глядя в жарко натопленный камин, ради борьбы с сыростью, что ползла по полу и кралась вдоль стен, и спасения от нее не было. Ей все равно было холодно стоять босыми ногами на впитавшем зимнюю влагу ковре, но она стояла, потому что так привыкла разговаривать.
— Что-то случилось, — это был не вопрос. — Или должно случиться. Я права?
На последних словах ее голос предательски дрогнул, Аурелия подняла взгляд.