Асвальд Рейнеке, Лис Императора, видел сны не чаще одного-двух раз в год. До недавних пор.
Было ли то связано с постулированным Церковью отсутствием души у ариев, либо ночь за ночью взыскивать свое приходило выпитое накануне красное аквилейское или крепкий как проклятие дьявола тиверский виноградный спирт, Асвальд Рейнеке, Лис Императора, не знал. Как впрочем, не желал выяснить. Всякая ночь, проведенная в постели, своей или чужой, была временем покоя, была временем спокойствия, а в некотором роде - покаянием, попыткой искупления накопленных за день грехов - под покровом ночи Асвальд Рейнеке, Лис Императора, мог дозволить себе то, чего не прощал дневной и не допускал высший свет - быть абсолютно искренним, не быть Лисом Императора, не быть Рейнеке, но, в кои-то веке найдя примирение с собой и в себе, становиться Асвальдом, всего лишь Асвальдом, а еще - храпеть.
Рейнеке смотрел в потолок. Это был не сон. Сон кончился мгновением ранее; тот самый, неотступно следующий по пятами которую неделю кряду, тысячекратно повторенный и тысячекратно проклятый сон.
Он бежал. Бежал сквозь лес. Бежал в тишине, полной до невозможности, не слыша ни хруста веток, ломаемых под подошвами сапог, ни птичьего клекота над головой, ни собственного дыхания; но чувствовал сбивчивый, неровный сердечный ритм. Бум. Бум. Бум. И опять: бум, бум, бум. В лицо бил колючий, острый, будто шипы терновника, обжигающий кожу снег. Метель. Рейнеке бежал, бежал спотыкаясь и падая, раз за разом поднимаясь на ноги, потому что знал: остановишься - смерть. А бежать было некуда, совершенно некуда. Бум. Бум. Бум. Высоко в небесах черно-красно-серым гротескным прочерком то тут, то там вспыхивало нечто омерзительное, нечто паскудное - пентальфа в круге. Господь в свидетели, это было видение. Не сон.
Рейнеке перевернулся на живот. Эбельт говорил, будто его, Рейнеке, родным запахом был запах раскаленного песка, но то, чем пропиталась подушка, определенно был пот. Самый обыкновенный, самый обыденный, в меру вонючий пот.
От Сольвейг он вернулся с рассветом, а сейчас искренне сожалел, что не догадался прихватить с собой подарок, самый обыкновенный, очень символический - надушенный платок. Какая жалость, решил Асвальд Рейнеке, какая трагедия, что время невозможно обернуть вспять. По всем признакам время сейчас позднее - полдень или около того - пора вставать.

— Еда есть? - с порога спросил Рейнеке, отчаянно потягиваясь. Помимо Эбельта составить компанию Лису Императора решили двое - черная кошка и неопределенного окраса кот, с легкой руки главы разведки названный Апохмел, потому как вид имел жалкий и настолько же отвратительной, насколько отвратительной могла быть внезапно ожившая утренняя блевотина. Против воли Рейнеке улыбнулся - кошек он все-таки любил.
И впервые за многие недели, а, может, и месяцы и с утра, и к полудню был кристально, отвратительно трезв.

Почуяв тепло, Ночка выпустила когти, тем самым утверждая право безраздельной собственности на левую половину Рейнеке, включая шею, плечо и часть груди. Рейнеке поморщился, но признаков сопротивления не выявил. Мех под пальцами был мягким и чрезвычайно густым. Кататься на главе разведки Величайшей Империи Ночке по всей стати нравилось, но поскольку дамских слабостей она не признавала, бразды правления целиком и полностью брала на себя, глубоко впиваясь в кожу когтями передних лап - мол все, никуда не денешься. А самое забавное, улыбался про себя Рейнеке, о задних лапах в такие моменты Ночка забывала категорически и кабы не скорая поддержка Рейнеке - так и болтаться бы им в воздухе двумя бесхозными тоненькими меховыми палочками. С какой стороны не глянь, кошкой Ночка была уникальной. И никогда не мурлыкала. Видимо, из принципа.
— Ну пошли, - кивнул Рейнеке. Потом пошел.

В жизни и доме главы разведки Величайшей Империи Ночка появилась в конце сентября. Кто-то из шпиков приволок в Малую Башню троих подросткового возраста котят. Два кота и кошка. Котов разобрали с лету, кошка осталась - тощая, длинномордая, горбоносая. И слишком взрослая, чтобы топить.
— Мяв, - сказала Ночка, впервые глядя на Рейнеке. Как и каким образом горбоносая длинномордина набрела на личный кабинет Лиса Императора, Асвальд Рейнеке не знал. Наверняка не обошлось без диверсии. Или подкупа.
— Мяв, - ответил Рейнеке.
— Мяв, - согласилась Ночка. Как такового выбора не было. Кошку пришлось забрать.
— Ее зовут Ночка, - помнится, заметил кто-то, ставший свидетелем. Рейнеке выгнул брови:
— Поправка: мою кошку зовут Ночка.
Так и зажили.

— Знаешь, - невпопад начал Рейнеке, усаживаясь за пустой стол. Ночка взобралась на плечо целиком и обвилась вокруг шеи. - Говорят, прививая детям любовь к животным, прививаешь любовь к людям. Держать животных в Академии запрещалось строжайше, единственным животным на всех учеников был я. Интересно, многих ли удалось научить доброте. Риторическое, ответа не требует, - хмыкнул Рейнеке. - Давай сюда свое чудовище, сынок. Проверим, не шпион ли, - добавил глава разведки, Его Лисейшество, требовательно протягивая левую руку ладонью вверх. - И корми нас. Мы голодные.

— Не сравнивай, - Рейнеке смотрел исподлобья. Не сочтя разговор хоть сколько-нибудь занимательным, Ночка сосредоточилась на рубахе, впрочем, на шнуровке - конкретнее. К сожалению, шнуровка оказалась занимательной не более. Ночка зевнула. - Тебе давалась вторая попытка, у меня не было даже шанса. В том числе первого.
Рейнеке говорил правду. Центральную роль в воспитании ария занимала отнюдь не культивация меткости, ловкости, интеллекта или силы, центральную роль в воспитании ария, причем любого, занимало воспитание характера и единственно верной гражданской позиции. Империя, учили Рейнеке, и в сердце, и в мыслях, и в желаниях ария должна быть единственной матерью, единственной женой, единственной любовницей. Империя - это все. И не смотря на ее многочисленные промахи, закрывать глаза на которые полагалось кощунственным, она остается единственной ценностью, в прошлом, настоящем и будущем. Ведь ее недостатки прежде всего - наши упущения. Империю Рейнеке любил. Об этом знали все и даже Ночка не была исключением.
— Не шпион, - констатировал Лис Императора, возвращая напряженное чудовище обратно Эбельту. Апохмела Ночка решила игнорировать. Свой вердикт она, похоже, давным-давно вынесла. - Не помню, я рассказывал тебе историю Кетцера? Короткая. И не имеет ничего общего с историей. Во всяком случае - из прошлого.
На тарелку Рейнеке не обращал внимания. Иногда так случается, что еда не избавляет от голода.
Вздохнув, Лис Императора воткнул нож в мясо, совершенно не понимая, какую функцию на тарелке выполняют овощи. Разве что - декорация.

— Другого не получится, сынок, потому что все взаимосвязано, - патетически заметил Рейнеке, снимая с ножа кусок мяса и не то чтобы очень тщательно пережевывая. Ночка зацепилась когтем за край ворота рубахи и дернула лапкой. - Курва мать! - дернулся Рейнеке. Ночка тоже дернулась и высвободила лапку. - Как ты знаешь, недавно я получил подарочек - посох Авеля Кетцера. Посох Авеля Кетцера - величайший артефакт и величайшее чудо со времен обретения пророком Ксенофонтом Ольденским благочестия. Даже лучше, потому что без побочного эффекта в виде импотенции. А добыт этот посох был... интересным образом. Впрочем, при не до конца ясных мне обстоятельствах. Что неважно и не имеет значения.
Сглотнул. Мясо было вкусным. Рейнеке никогда бы не признался вслух, но готовить Эбельт умел. В отличие от самого Рейнеке. Потому что сам Рейнеке готовить не умел. Ни для себя, ни для кого бы то ни было.
— Посох был не единственным подарочком, Эбельт. Вторым подарочком была весточка. От Кетцера. Что примечательно - о будущем. А будущее, сынок, хреново. Хотя как раз в этом ничего удивительного нет, - Рейнеке запнулся. Ночка еще раз зевнула. - Насчет преемника. Да, я выбираю его каждые сколько-то лет. Такая у меня работа. Это во-первых. Во-вторых, даже по арийским меркам на этом свете я зажился, еще одних «скольких-то лет» у меня не будет. И тут уж задумываться не над чем.
Видимо, устав от голоса Рейнеке, Ночка спрыгнула на стол, довольно болезненно рванув на прощение спину и плечи.
— Какое дело, Эбельт, рядом со мной всегда было и всегда есть очень мало, катастрофически мало людей, достойных доверия. А в моем возрасте это ощущается... особенно остро. Мои люди видели Кетцера, Кетцер рассказал им о гибели Империи. Ни им, ни ему я не верю.
«Потому что Империя не может умереть»
«Не может»
«Империя вечна»
«Она бессмертная».
— Преемством пока не забивай голову, - подытожил Рейнеке. Ночка тем временем схватила с тарелки репку и молнией сиганула под стол. - Поразительная поразительность. Мою кошку зовут Ночка и она - травоядное.

— В посохе Кетцера ничего чудесного нет, сынок, потому что чудес не бывает, - Рейнеке снял с ножа очередной кусок мяса и протянул Эбельту. - Чудовищу. Растущий организм нуждается в топливе. Посох Кетцера - это символ. Символ триумфа, символ могущества нашей с тобой родины, символ великой победы, пусть и одержанной пятьсот лет назад. И этот триумф, эту победу всеобязательно, жизненно необходимо повторить. Сам по себе посох мне не нужен, я ищу не силы, но эффекта. Мне нужны люди. Люди, которым, вероятно, я никогда не смогу довериться, но которые будут верить в меня и будут верить мне. Потому что ты дьявольски прав, Эбельт, я сделаю все возможное и невозможное, чтобы предотвратить гибель Империи. Я сделаю все возможное, чтобы укрепить ее мощь и величие... но вряд ли взлет и падение империй подходящая тема для застольной беседы.
Занятая репой Ночка возвращаться не спешила. Иерархия стаи - явление совершенно правильное, абсолютно природное. И именно ей, природе, Асвальд Рейнеке, Лис Императора колоссально, просто фантастически задолжал.
— Да, пока помню. Приглядывай за Сольвейг. Она, конечно, сама за кем хочешь приглядит, но мне будет спокойнее, - улыбнулся Рейнеке. Не врал.

— Меня окружают люди двух сортов, - поймав с тарелки репку, Рейнеке нагнулся и бросил под стол. Если Ночке будет угодно, лакомство она всенепременно найдет. - Первые обязаны мне верить, вторым верить мне нравится. И это вполне объяснимо: людям нужен пример. В отсутствии примера для подражания сойдет и такой, который хотя бы производит впечатление. Интуитивно вызывает интерес. Либо непохожестью, либо новаторством мысли, либо неуклонным следованием традициям, а лучше - воплощает в себе все выше перечисленное, соответствует всем заданным параметрам. Потому что, сынок, и это не новость: истоки будущего в прошлом, настоящее... настоящее что-то вроде сдачи экзамена - отличный способ продемонстрировать, хорошо ли ты выучил домашнее задание, задать планку одногруппникам-современникам и, разумеется, преподать урок будущим поколениям, повезет - подать тот самый, мать его, пример, - Рейнеке перевел дыхание. - Никого удерживать не надо. В любом случае не выйдет, тут-то ты прав. Поехать я собираюсь в Эрендол. Кстати, с Кетцером мы не закончили. Знаешь, что меня особенно впечатлило в его интерпретации будущего? Лишение меня магических сил.
Бум. Бум. Бум. Вернулось видение. Бум. Бум. Бум. Рейнеке бежал.

— Я не считаю, что так будет, - Рейнеке опустил ладони на колени, похоже, обед его больше не интересовал. - Я считаю, что так может быть. Прежде всего я арий, сынок, у меня своя сила и свои слабости, и я достаточно взрослый, чтобы их осознать и принять. А Кетцер... Кетцер - величайший маг в истории Империи, если быть точным, именно ему, Кетцеру, Империя обязана всем. В том числе своим существованием. Потому что именно он был тем толчком, который запустил... - Рейнеке замялся, развел руки в стороны в попытке объять необъятное, - весь этот процесс.
Как бы то ни было, у нас война. Пусть не тотальная, но война. И мне важно знать, что в случае чего на рожон ты не полезешь. И не позволишь лезть Сольвейг.
Из-под стала послышалось чавканье - лакомства Ночка все-таки нашла.

Рейнеке внимательно наблюдал за Эбельтом, не совсем понимая, что происходит. Момент, когда они поменялись ролями, и теперь Эбельт чувствовал на себе титаническую ответственность за судьбы Империи и самого Рейнеке как ярчайшего ее представителя, Лис Императора определенно упустил.
— Ты все сказал, сынок? - наконец подал голос Его Лисейшество. Выходить из-под стола Ночка отказывалась наотрез. - Может быть, посоветуешь мыть руки перед едой? Или кушать поменьше острого или побольше овощей? Говорят, такая диета крайне полезна в моем возрасте, - Рейнеке опустил взгляд. - Понимаешь, Эбельт, я ни в коем разе не фаталист, но есть вещи, которые мы действительно не в силах изменить. Есть вещи, которые попросту случаются... Все, что можем мы - иметь дело с последствиями. Минимизировать, так сказать, негативный эффект. Кажется, я сыт, - резюмировал Лис Императора, отодвигая блюдо в сторону. - Питье есть?

— Дайте мне точку опоры и я переверну мир, - скривился Рейнеке, хрустнув костяшками, - кажется, так говорил один велеградский профессор, ко всему прочему - забулдыга и педераст. Возможно, я некорректно выразился: что-то изменить мы, безусловно, в состоянии, верно и обратное - что-то всегда в состоянии изменить нас. Проблема в другом, Эбельт, в сущности, меняя что-то - предположим, мир, - в любую из сторон - в лучшую, в худшую, вправо, влево, вверх, вниз; в сущности, Эбельт, мы ничего не меняем, мы производим нечто новое - новый мир и новых нас. Неизвестность, Эбельт, вот, что меня пугает. А я, сынок, ничего не боюсь. Парадокс.
Из-под стола показалась черная горбоносая мордочка. Рейнеке бросил под стол очередную репку. Мордочка скрылась.
— И поверь мне, Эбельт, я не настолько глуп, чтобы ввязываться в драку с бессмертной архонткой, которая, увы, скорее всего давно и успешно мертва. Моран тут не причем. Меня погубила случайность. Маленький конфуз - я неудачно упал. Соответственно, единственный способ избежать падения в будущем - лишить меня ног сейчас, - осклабился Лис Императора. - Как бы то ни было, то, чем я делюсь с тобой, - факт, возможная вариация будущего и как всякая «вариация» не нуждается в доказательстве или опровержении, ее достаточно принять. Это во-первых. Во-вторых, сынок, благосостояние Империи сегодняшней вызывает не меньшую тревогу. Взять тех же святых магов. Какая жалость, что я не могу сломать хребет Церкви сегодня! - вздохнул Рейнеке. - А я не могу. Потому что война. Потому что народ нуждается в стержне, духовном стержне... Но потом. Потом мы обязательно вернемся к этому вопросу. А теперь, Эбельт, мне кажется, наступил момент для выпивки... Ну очень подходящий час. Я жду.