Мастерский

Поисковый лагерь, Харматан

Аяс глотнул воды. Давешнее предчувствие его не обмануло. День, в котором не было ничего обыкновенного, обыкновенным не стал. Стоило им - видит, Харма! не без труда - подняться на поверхность, оставив позади проклятый храм, решивший напоследок угостить нечаянных гостей еще одним подземным толчком, что едва-едва не погубило его и так до смерти перепуганных каменными истуканами и призраками людей, как на лагерь обрушилась буря.
«Чуть только эти поганые кости увидели свет, Харма тотчас же отвернулся от нас», - вспоминал Аяс. Он говорил правду. Золотой саркофаг оказался слишком тяжелым, обернутые в плащи кости неизвестного мага было решено изъять из погребения и переправить в лагерь отдельно. За саркофагом планировалось спуститься позже. Подготовка требовала времени. Сноровки и сил. Сил же ни у кого не осталось.
Страх перед големами незамедлительно распространился на того, кому они присягнули. И хотя епископ Карийский никакого желания тащить наверх каменную армию не выразил - что, по мнению Аяса, было единственно верным и мудрым решением - воспоминания об увиденном остались. Аяс вздохнул. У страха чрезвычайно долгий язык. О случившемся в подземелье прознали все. О сфере, о големах, о путанном пророчестве, о древнем мумифицированном трупе, о таинственном озере и о том удушающем страхе, который довелось испытать всем рискнувшим спуститься в храм.
«Диво ли, что мои люди заговорили о проклятии?». О проклятии тоже заговорили все. Даже ишаки, даже эти равнодушные твари и те, казалось, сегодня кричали взволнованно.
Буря ударила под вечер. Самум. Яростный порыв жаркого, колючего ветра налетел на лагерь неоткуда - небо было ясным! Миг и солнце померкло. Тучи обжигающего песка обрушились на землю, изнывая от жажды иссечь все живое. В вое и свисте ветра затерялись крики тех, кому не удалось найти убежище за хрупкими, но все же спасительными стенами шатров. Сам воздух обратился против них - секущий глотку, раскаленный, удушающий. Буря стихла также неожиданно, как налетела. На краткое мгновение в небе появилось солнце, в следующее мгновение небосклон плотной пленой затянула ржаво-серая песчаная пыль, отрезав от глаз смотрящих и луну, и звезды. Шатры забило песком, ландшафт изменился до неузнаваемости. Должно быть, это был он, джаханнам, истинный ад на земле, покидать который, тем не менее, означало одно - попасть в ад настоящий, подлинный, отправиться куда, по счастью, не стремился никто. До сегодняшней ночи. Сегодняшней ночью в разведку вызвались двое - молодой ревалонец и не менее молодой ревалонский маг по имени Айзек Шторм. Возражать Аяс не стал. Он уважал чужое право на самоубийство.
В этот ранний час в лагере было тихо. Покидать шатры ни ревалонцы, ни харматанцы не спешили, надо думать, тратя часы за подсчетом воды и провизии.
«Заговорит ли с нами мертвец снова? - размышлял Аяс. - И что он нам скажет теперь?». Под загадочные мощи была отведена отдельная палатка, сторожить находку вызвалась пара дюжих парней из числа ревалонских монахов. Эти, насколько знал Аяс, глаз ночью не смыкали. Впрочем, в своей вынужденной бессонице они наверняка были не одиноки. И пусть из кочевников с ревалонцами с прошлого вечера не заговорил никто, никто не посмотрел в их сторону и не бросил ни одного проклятия, Аяс знал - еще немного и его люди пустят в ход ножи.
«И мой кнут не станет для них помехой».
Ржаво-серая песчаная пыль висела в воздухе. Неспешно Аяс прогуливался вдоль границ лагеря.

[AVA]http://f6.s.qip.ru/zMiDJHFF.jpg[/AVA][NIC]Аяс[/NIC][STA]Надсмотрщик[/STA][SGN]Ветер перемен редко бывает попутным.[/SGN]

Епископ Бенедикт Карийский молился в своей палатке вместе со своим учеником. Молился истово, так, как не молился уже давно. Причиной тому были не только последние события и напряженность, которая сквозила в каждом взгляде и жесте людей – как ревалонцев, так и харматанцев. Причина была в его, Бенедикта, внутреннем состоянии. Епископ молился о понимании – о том, чтобы Всеединый даровал ему глубинное понимание смысла пророчества и того, что делать дальше. Даже часть орденцев после того, как големы подчинились епископу, смотрели на него с некой опаской, что только подтверждало правильность принятого в подземном храме решения – каменных истуканов оставить там, где они несли свою стражу.
Мощи же то ли святого, то ли пророка, вещающего даже из смерти, на поверхность все-таки подняли. Говорящий мертвец, кажется, мало кому пришелся по душе. Ревалонцы и харматанцы явно старались дистанцироваться друг от друга… по крайней мере пока. Дальше – понимал Бенедикт – наверняка будет хуже. Пустынные люди итак не слишком жаловали чужаков, а после начала песчаной бури наверняка и вовсе считали их виновниками всего происходящего.
Буря все не унималась, лагерь оказался отрезанным от остального мира, что не шло на пользу никому. В таких условиях люди не успокоятся, а переживания по поводу ограниченного запаса еды и воды только добавят напряжения.

Епископ и его ученик покинули палатку ненадолго – лишь для того, чтобы войти в соседнюю, стоящую совсем близко к их и содержащую те самые заветные мощи, которые теперь охранялись денно и нощно.
- Как продвигается работа? – поинтересовался Бенедикт у одного из Искателей Знаний, который склонился над пергаментом. Жестом епископ указал Симону приблизиться, чтобы ученик мог видеть то, на что смотрел святой отец.
- Мы близко к завершению, Ваше преосвященство,  - ответил орденец, - По крайней мере что касается копирования. До какого-либо понимания еще далеко, этот язык очень древний и никто из нас им не владеет.
Епископ кивнул. Как только испещренные рунами останки были извлечены на свет и заперты в одной из палаток под охраной, Глава Ордена собрал самых талантливых и преданных людей, пригодных для определенного вида работы. Таких обнаружилось, не считая Симона, трое. Этим монахам было поручено перерисовать все кости древнего пророка в нескольких ракурсах, точно скопировав все руны, написанные на останках. Расшифровка их была одним из самых важных дел, не считая обеспечения собственной безопасности, а работать с рунами явно лучше, имея их в написанном виде на пергаменте, а не на мощах предполагаемого святого.
Епископ взял в руки один из листов, пытаясь найти хотя бы отдаленно знакомые символы или конструкции в древнем руническом письме.

Двигаясь по спирали, Сольвейг уходила от лагеря все дальше и дальше. Время от времени она останавливалась, смотрела на песок под своими ногами, а затем на раскинувшиеся перед ней дюны.  Следов оборотня и ария, пропавших накануне, не было. Солнце застыло в зените. Затем неспешно начало уходить в закат. Сольвейг с досадой потерла лоб тыльной стороной руки: кожа, отвыкшая от харматанского солнца, саднила. Арийка  была одна, совсем одна. Вокруг нее простирались бескрайние пески, позади нее – лагерь с людьми, с которыми она не имела ничего общего. Харматанцы, будь их воля, при первой же возможности расправились бы с гостями из Ревалона. Святые отцы преследовали свои интересы, они хранили множество секретов и новую магию, что, в глазах Сольвейг представляло серьезную угрозу для самой Ревалонской государственности. Ее союзники пропали в песчаной буре – не хотелось говорить «сгинули». Надежды терять не хотелось. Того же, за кем Сольвейг прибыла в Харматан, не было и следа, не было каких-либо сведений о возможном месте его нахождения. Не хотелось верить и в то, что Рейнеке покоился где-то поблизости, в песках, с харматанским кинжалом в глотке. Или же, скажем, ядом в жилах. Все знали, что монахи сноровисты в деле изготовления лекарственных снадобий и, при необходимости, ядов. Нет, это было просто невозможно. Многие пытались его убить, но не удавалось никому. Верно, не родился еще такой смертный.
В лучах вечернего солнца пустыня, доселе обесцвеченная ярким светом, стала контрастнее, краски – насыщенней. Арийка уловила едва заметный шорох. Песок медленно начал осыпаться с соседней дюны и на его поверхности показалась змея. Изящно передвигаясь по все еще раскаленной поверхности, рогатая гадюка безупречно исполняла свой танец. Не шевелясь, Сольвейг наблюдала за рептилией. Было в этом зрелище что-то умиротворяющее. Опасность, исходящая от змеи, была настолько явной и искренней, что казалась дружеской улыбкой судьбы на фоне окружавших арийку скрытых угроз и неопределенности. Подпустив гадюку достаточно близко, Сольвейг выбросила вперед руку, направляя воздушный удар. Змея взвилась в воздухе дугой и мертвой упала на песок.
«Свежий ужин, мэм. И никаких расшаркиваний перед харматанцами за кусок вяленого провианта»
Сольвейг встала на ноги, подобрала змею и направилась обратно в лагерь. Неожиданная и удачная охота ее приободрила. Решив, что собственная персона заслуживает эффектного аксессуара, арийка повязала змею вокруг талии, на манер пояса.
* * *
Сольвейг ужинала жареной гадюкой, когда на лагерь вновь опустилась песчаная буря.
«Даже если они чудом выжили, вторая буря их добьет»,- с отчаянием думала Сольвейг о пропавших Айзеке и Эбельте. Прошлую ночь Сольвейг не спала. Теперь же она должна была как следует восстановить силы. Плотно укутавшись в одеяло, Сольвейг заснула крепким сном. Вой ветра не тревожил ее: она знала, что покуда буря не стихнет, никто не выйдет из своей палатки. А значит можно не опасаться возможного покушения на свою жизнь.
Сольвейг разбудили тревожные возгласы.
- Да здравствует чудный новый день. Какие удивительные открытия он нам принесет?- с усмешкой пробормотала арийка и высунула голову из палатки. Увиденное мигом стряхнуло с нее дремоту.
- Гули! Много чертовых гулей!
Прихватив с собой плащ, она направилась к шатру монахов. Те, казалось, тоже заметили незваных гостей и выглядели обеспокоенно. Какими бы ни были намерения и планы святых отцов, сейчас перед ними стоял общий враг. Что касается харматанцев, то на их долю и так выпало слишком много переживаний. Они вот-вот могли потерять самообладание, а их главарь – контроль над ними.
Сольвейг обратилась к монаху, что выглянул из палатки.
- Я бы предположила, что минувшие события в целом и землетрясение в частности могли потревожить какой-то древний некрополь неподалеку. Древний, поскольку поблизости городов с их кладбищами нет… – Сольвейг всматривалась в мертвые фигуры гулей. Их было много. Больше гулей, чем она когда-либо видела одновременно.

Симон кивнул арийке на выходе из палатки. Предположение было всего лишь предположением, оно не имело значения. Значение имело то, что сотня мертвых с горящими глазами стояла в готовности нападать. Значение имело то самое, большее, все то ради чего это происходило, символом чего являлось. Страха адепт не чувствовал, чувствовал силу и единение с богом. Интуитивно шел к своей цели, не путем умственного понимания, но путем совсем других ощущений.
Больше чем живых было мертвых, придется потрудиться. Никто не знал как с этим бороться,  действительно, следовало показать пример. Все бывает в первый раз, но сегодня никто из живых не должен был умереть.
Симон оглянулся на братьев по Ордену, махнул им рукой, призывая выйти вперед и встать в одну линию.
- Réquiem ætérnam dona eis Dómine; et lux perpétua lúceat eis. Requiéscant in pace, - произнес один раз и замолчал.
Да не достаточно было молитвы за упокой души, не достаточно было одной лишь молитвы, не за этим пришли сюда гули, поднявшиеся после до конца исполнившего свой долг мага древних. Не этим оружием надо было сражаться.
- Давайте учитель, попробуем нечто другое, - левую ладонь Симон прижал к груди, к знаку Ордена, пентальфе в круге, святому знаку. Взор обратил к звездам, высоко задрав голову; перед глазами его встали руны, разбираемые днем, строчка за строчкой, символ за символом. И Симон громко и четко сказал в пространство:
- За Всеединого, за Хаарата Эйидда. Именем их, во славу жизни и мира, нам заповеданного, Да не причинят мертвые вреда живым! - и выпростал вперед правую руку открытой ладонью. Символ за символом, строчка за строчкой. Симон читал руны по памяти, не понимая их точного значения. Но главным его инструментом и оружием была истинная вера, в том числе и в свое предназначение. Всю свою силу он вложил в этот рывок.

Отредактировано Симон Данбар (2015-05-24 11:25:40)

Гули пошли вперед, Симон видел их остатками зрения, не направленным на то, что делает. Последний выдох, он отдался весь в свой выпад, в свое стремление, в свой порыв. Небеса обязаны были разверзнуться в ответ на его движение. Потому что гули сейчас перейдут черту невозврата, где он не сможет. Мыслей о “не сможет” не было. Он должен был смочь. Потому что все не зря, не зря Хаарат Эйидд, не зря Симон Данбар. Не зря эта пустыня, не зря этот храм, не зря этот мир. И жизнь, созданная Всеединым богом всего сущего.
У него получилось,несмотря на то, что учитель не поддержал. Да и не надо. Бенедикт Карийский пошел своим путем, своей верой, своим предназначением. У Симона было другое назначение.
Воплощенная пентальфа, символ того что хотел Всеединый от мира сего и людей в нем. И гули падали. Да только Епископ излучал свет, а воплощенное Симоном излучало огонь, воплощенное им излучало другой свет, поражающий врагов во имя заповеданного мира.
Это было трудно. Епископ пошел вперед, Симон не мог оставить его без защиты и пошел вперед тоже. Пентальфа разила и разила немертвых, руки горели, из прокушенной от напряжения губы сочилась кровь, капли падали на белое, адепт Ордена их не замечал. Он почти не понял и не осознал тот момент, когда обессилев упал на колени,  ткнулся в песок, забыв как дышать.
Сильные руки Адама, защитника Ордена, подняли его на ноги.
- Сражайся дальше, - услышал Симон голос своего друга.
И он снова сражался, видя перед глазами лишь собственный свет, убеждаясь в справедливости собственной веры, собственного знания, во имя жизни.
Когда все кончилось, Симон упал на песок, еще некоторое время пентальфа висела в небе не находя противников, потом рассеялась. Адепт посмотрел на свои  руки и беззвучно засмеялся,  а потом заорал что есть мочи, обращаясь в небо. Это продолжалось недолго. Понял, что не выставил щитов, оглянулся на людей, что были сзади. Там наверное были погибшие, которых он не успел спасти. Успокой Всеединый их душу, павших в бою праведном.
Симон поднялся и не глядя ни на кого, шатаясь,  пошел к палаткам. У него не осталось сил, зато у него было слишком много всего о чем следовало подумать.